Адамантовый

      У Не Хуайсана в груди — зияющая дыра, раскаленное железо скорби и клокочущего одиночества, оголенные нервы и лопнувшие капилляры. А он лишь улыбается, надтреснуто и криво, выдавливает из себя дерганый смех. Другие шепчутся, щелкают и трещат языками, по-змеиному шипят: «Недотёпа, незнайка, позор семьи и умершего брата». А младший наследник Не ломается, дрожит всем телом и скрывается за очередным веером, расписанным петляющими, так несвойственно Не Хуайсану, линиями. Он молчит, а сердце, жестоко вырванное войной, чужими окровавленными руками, что скрываются под позолоченным халатом, леденеет, перестаёт биться и снова срывается на бешеный темп. Мужчина, вчерашний мальчишка, мечтающий о дорогой безделушке, привезенной бродячим заклинателем с другого континента, теперь сам себе кажется глубоким старцем, что за всю жизнь не нашел приюта своей истекающей кровью, запекшейся давними коростами душе.       Ребёнок, не знавший ласки матери, не помнящий улыбок отца и грубых шершавых ладоней, треплющих непослушные волосы. Ребёнок, заключенный в дрожащие объятья, молча переносящего глубокое горе брата. Ребёнок, старающийся своими маленькими ручками объять широкие-широкие, но так надломлено содрогающиеся в тоске по теплу плечи единственного родного человека. Ребёнок, чьи чистые и наивные искрящиеся расплавленным золотом глаза мутнеют из-за непролитых, своих и чужих, слёз.       Мальчишка решает жить моментом, прячет за глупыми отговорками страх повторения одной и той же судьбы, разделенной наследниками великого ордена. Мальчишка боится забыться в безумстве, боится стать заложником буйной крови, кипящей в жилах воинственного клана Не. Подросток злостно, надрывно, не щадя неокрепшие связки, дерзит, шипит и царапается, рушит тонкую связь со старшим братом. Не Хуайсан уже и не знает, за кого волнуется больше, из-за чего липкий страх пятнает тупой болью позвоночник, заставляет юношеские угловатые коленки согнуться и припасть к грязному полу. На глаза наворачиваются слезы, но мальчишка прячет их не в первый раз. Попавшаяся под руку сабля иступлено запинывается под кровать. Мальчишка боится не за себя, мальчишка боится потерять в зове искаженной ци единственного родного человека.       Юноша, прослывший ценителем тонкого искусства, светских бесед и сладких речей, украдкой бросает взгляд исподлобья, а там — немой вызов, провокация и где-то в глубине давно забытая братская забота. Не Хуайсан гордой кошкой ластится, но не даёт подобраться слишком близко, щетинится на попытки погладить против шерсти и не собирается повиноваться. Ведь если позволить снова стать самым родным человеком, то терять будет нестерпимо, разжигающе больно. Юноша видит всё наперед и одновременно безбожно слеп. За грубостью старшего так и остаются спрятаны волнение и мольба о светлом будущем брата.       Мужчина, вчерашний мальчишка, чувствует себя обманутым. Обманутым судьбой, чужой, но такой знакомой лживой улыбкой и сахарным дружелюбием. Эта мерзкая сладость металлическим запахом свежей алой жидкости раздувает ноздри, заставляет вздуваться вены и кипеть буйную кровь последнего наследника клана Не. Боль потери душит голыми руками, заставляет хрипеть в холодной тишине одиноких покоев главы, острыми ногтями подцепляет кожу, стягивает мучительно медленно и царапает напряженные оголившиеся мышцы. Не Хуайсан пузырится гневом, порочным желанием отомстить, сжимает в окрепших кистях расписной веер, очередное произведение искусства, зеркалит ставшую тошнотворным ядом чужую лисью улыбку и меняется на глазах. Больше нет в нём ни чистого, девственно искреннего в своей любви ребенка, ни живущего одним моментом мальчишки, ни статного юноши, ценящего в людях утонченность и острый ум.       Остался лишь мастер сцены, элегантно сменяющий дорогие маски. Актёр, скрывающий за кулисами натянутые струны, норовящие сорваться на фальшивые ломанные ноты, истошно вопящие о несчастье и пронизывающем, сковывающим всё существо одиночестве. Манипулятор, бережно плетущий тончайшую паутину из чужих жил, душ и переживаний. Он откинул мирское, скрылся за вульгарными шелками, нацепляя личину того, кем никогда не являлся. Не Хуайсан никогда не был дураком, никогда не был глух к чужим словам, никогда не пропускал ни одной иглы едких насмешек, вонзающихся между рёбер. Он позволяет другим брызгать слюной, дергаться в давно расставленных Не Хуайсаном сетях и всё глубже и глубже собственноручно закапывать свои ещё теплые тела в землю.       Но вопреки всему, холодная и бездушная фарфоровая маска трещит, расходится глубокими трещинами горечи, распадается на тысячи осколков сочувствия. Потому что в свои игры, в своё возмездие, он вплетает сверкающие бусины судеб близких когда-то людей. Жар совести обжигает пальцы, что дергают за ниточки чужой влюбленности, чужой преданности, до смешного собачьей верности. Хуайсан не знает, почему голос не наигранно, совсем как в юношестве, прыгает и скрипит на высоких нотах, дрожит и участливо скулит, проникшись цветущим тяжелыми бутонами чувствам давних знакомых. Мужчина, вчерашний мальчишка, не уверен, сочувствует он чужой тяжелой судьбе или роняет слезы в попытках пожалеть свою собственную истерзанную тысячей шил душу.       Это далёкое и недоступное сияние любви, ослепляющей, заставляющей заходиться неясным трепетом золотое ядро, переворачивает серый мир, окрашенный бардовыми разводами. Скользкой змеей туда, где когда-то было сердце, заползла надежда. Бессмысленная, еле трепыхающаяся, подгоняющая тугой ком к горлу, но надежда. Это совсем забытое чувство трепетно прогревает живот едва ощутимыми, но колкими касаниями тонких крылышек бабочек.       Вязкая злоба, пропитавшая кости, плескающаяся в прищуренных глазах, ушла с чужой смертью, стерлась с мягкого лица, окончательно оголив истинный облик «Незнайки». Теперь нет смысла в полупрозрачных ширмах, закрывающих душу и пропускающих лишь то, что хотят увидеть другие. Вчерашним врагам и обидчикам, позволяющим себе извергать язвительную желчь, открывается сверкающая несокрушимостью сила. Этот свет не даёт подобраться, не даёт облизать себя перепачканным в лести языкам, заставляет отвернуться всех тех, чьи глаза не в силах выдержать чужого превосходства.       Могущество пугает, взваливает груз ответственности на изящные в своей тонкости плечи. Но этот вес немногим тяжелее того, что уже перенес за свою жизнь Не Хуайсан. Он упрямо и гордо держит прямую осанку, расправляет крылья-лопатки, устойчиво и величаво встаёт на точеные ноги. Иной бы осмеял аристократичную фигуру, по-женски ухоженные волосы и миловидное худое личико, вот только этот человек упустил бы за диковинной обложкой настоящего воина, живое воплощение мужественности и воли.       Лицедеи замолкают, боятся лишний раз произнести ехидное слово, опасаясь расправы. Они не понимают, что ушло то время, когда пролитая кровь считалась лучшим решением любой проблемы. Не Хуайсан не позволяет себе забыться в пьянящем хмеле власти, контролирует каждый свой шаг и слово, не желает уподобляться нечеловечному поведению. Приходит новая эпоха, где на смену физической силы встаёт игра теней, подобная искусной партии в Го.       Не Хуайсан всё так же тонок телом, но по-лебединому верен своим ценностям и непоколебим душой. Другим он казался бесконечно слабым, но в его руках оказалось многим больше силы, чем в плечах целых полчищ отважных мужей. Никто не успевает заметить, как Цинхэ вновь процветает, переполняется счастливыми семьями и радостным детским смехом. Война куда-то уходит, забывается и приукрашивается в чужих устах. Когда-то великих поливают разносортной грязью, когда-то ненавистных воспевают и восхищаются их чистотой. Неизменным в звонко распевающихся детворой историях остаётся немногое, искажается и образ статного мужчины, для всех вчерашнего мальчишки. Кто-то слепо кричит о том, что всё — пустые сказки, как был в главе ордена беспросветный дурак, так и остался, кто-то слагает о том, что в глазах юноши всегда читалась отвага и коварный план.       То, как на самом деле тяжело бремя, лежащее на плечах, как изнывала душа в тоске по семье, по любимому брату, как сжималось в первобытном страхе всё тело, знает лишь верховный заклинатель. Потому что он пережил это сам, потому что неизлечимыми шрамами, въевшимися не в кожу, а прямиком в сердце, на Не Хуайсане отразилась война. Он готов отдать всего себя, каждую частичку своего тела, лишь бы история не повторялась, лишь бы никому не пришлось перенести всё то, что пережил он сам.