Я боюсь потерять это светлое чудо, что в глазах твоих влажных застыло в молчанье. Я боюсь этой ночи, в которой не буду прикасаться лицом к твоей розе дыханья. Федерико Гарсиа Лорка.
1 ноября 1263 г.
Геральт переживал подобное состояние всего лишь несколько раз в жизни. Каждый из них он отчаянно надеялся считать последним. Он слышал, как его собственная кровь затравленным зверем билась в висках. Геральт не мог подавить пронизывавшую душу боль: она звенела как ненастроенные струны, как рвущиеся сухожилия, как трескающийся лёд. Боль отдавала скорбью вины и горечью лечебных трав. Чем дольше ведьмак смотрел на неподвижное тело перед собой, тем увереннее погружался в глубины мрачной нечеловеческой тревоги. Тихий сдавленный свист неровного дыхания являлся единственным признаком жизни, тлевшей в Лютике словно сырой хворост. Его тщательно перебинтованная грудная клетка едва заметно вздымалась и опадала: слабо, медленно, словно нехотя. Геральт признал очевидное: ему было чертовски больно на это смотреть. Смотреть и знать, что он ничего не может сделать в данный момент. Он сжал челюсти. Глаза у Лютика были закрыты. Обычно чистые и элегантно уложенные светлые локоны теперь были некрасиво, беспорядочно спутаны и пропитаны кровью, потом, грязью. Тусклое мерцание свечей и недельная щетина не могли скрыть кровоподтёков, которыми было расцвечено болезненно бледное лицо Лютика. Геральт осторожно провёл подушечками пальцев по чужой скуле. Кожа была сухой и горячей на ощупь. Ведьмак отдёрнул руку и сжал в кулак, пытаясь унять непроизвольную дрожь. В голове против воли всплыли последние слова Риенса, брошенные ему из портала прежде, чем чародей исчез. “Неужели ты действительно думаешь, что спасёшь от неизбежного львёнка из Цинтры, когда не в состоянии уберечь от меня даже собственного любовника? Это просто нелепо!” Геральт всегда знал, что смерть идёт за ним следом; он испытывал неконтролируемый яростный страх каждый раз, когда она подкрадывалась слишком близко к тем, кто был ему бесконечно дорог. Несколько часов назад он с величайшим трудом вырвал Лютика из её железной хватки. Он едва успел. Ведьмак не хотел думать, что произошло бы, если бы ему потребовалось чуть больше времени. Последние дни он не испытывал ничего, кроме гнева, злости, скорби и вины. Они текли у него по венам беспрерывно и так интенсивно, что теперь, когда всё оказалось уже позади, Геральт был выжжен дотла. Измотан. Удручён. Геральт чувствовал усталое опустошение: промозглое и мутное, словно туман на рассвете. — Самое необходимое я сделала, Gwynbleidd. Молодая женщина, эльфка, до этого стоявшая около двери, медленно приблизилась, тихо простукивая тростью пространство вокруг себя, и села на край постели, где лежал Лютик. Она была слепой. Несмотря на это, Геральт знал, лучшей целительницы и к тому же чародейки окрест на сотню миль ему не найти. — С помощью магии я срастила его рёбра, вправила вывихнутые суставы и сломанный нос, восстановила выбитые зубы и вырванные ногти, обработала глубокие порезы. Сейчас твой друг нуждается в целительном сне. Я продолжу лечение чуть позже, мне нужен небольшой отдых. И тебе тоже, мой дорогой друг. Геральт был искренне благодарен госпоже Равиль за её помощь. Она (как и всегда, когда у Геральта были проблемы) приняла его в свой дом: ведьмака с полумёртвым другом на руках; ведьмака, нёсшего на спине меч с окровавленной рукояткой и в броне, перемазанной в крови и грязи; ведьмака, глаза которого оказались не золотыми, а полностью чёрными, такими же чёрными, как и вздувшиеся вены и сосуды на его лице. Чёрными, как самая страшная ночь. — Госпожа Равиль, когда он очнётся... — хрипло начал Геральт, но был перебит. — Я позову. Геральт перевёл на Равиль взгляд. Распущенные кудрявые волосы цвета жидкой меди были наполовину спрятаны под тёмной шерстяной шалью, скрывавшей её фигуру от ключиц до щиколоток. Он видел только лицо, шею и кисти целительницы. Равиль на мгновение напомнила ему Висенну. Чёткий абрис плеч, оттенок волос, плавность движений, способности к магии — у них имелись общие черты. И в то же время они были чудовищно не похожи. — Gwynbleidd, — тихо, очень тихо произнесла Равиль. Чародейка протянула руку в сторону ведьмака, не видя его, но слыша дыхание. Геральт приблизился, чтобы взглянуть на предмет, покоившийся на её раскрытой ладони. Ему стало почти физически больно, когда он узнал вещь, поблёскивавшую в тусклом мерцании свечей. Он смотрел на ведьмачий медальон, изображавший голову волка. Когда-то он носил его на груди, пока не... — Это принадлежит тебе? — спросила слепая женщина. — Нет, — Геральт осторожно загнул ей пальцы, показывая, что не возьмёт цеховой знак. — Не мне. Ему. — Мне пришлось снять медальон, чтобы перебинтовать его грудную клетку. Но я сразу поняла, что твой друг — не ведьмак, Gwynbleidd. Тогда почему?.. Ей не пришлось заканчивать свой вопрос. Боль под рёбрами напомнила Геральту ту, что растекается по телу от разорванных в клочья мышц; что сковывает конечности во время лютых морозов; что воспринимают рецепторы кожи, которой коснулись раскалённым железом. Ему показалось, что эта боль вознамерилась разодрать его на части. — Это был подарок, — прохрипел Геральт; голос не слушался. — Чтобы уберечь его от опасностей. Он должен был защитить Лютика, предупредить. Равиль грустно и устало кивнула. — Удивительно, что тот, кто пытал твоего Лютика, не воспользовался медальоном, чтобы найти тебя. Он его не заметил? В таком случае, палач был не слишком внимателен к чему-то ещё, кроме пыток. Палач. Риенс. Скользкая и омерзительная тварь, бьющая в спину, ведущая нечестную, но при этом до ужаса жестокую игру. Риенс использовал абсолютно любые методы, чтобы получить желаемое. Глаза Геральта потемнели от ярости при одной только мысли об этом бесчеловечном ублюдке, который мучил Лютика шесть дней, заставляя биться в агонии, терзал его тело, выворачивая суставы, прижигая кожу и дробя кости. Геральт не был мстительным человеком, но такое он простить и забыть не мог. И не сможет. Никогда. Он найдёт мерзавца и призовёт к ответу. Вынесет приговор. Ничто не доставит ему большей радости, чем снести голову ублюдка с плеч. Ничьей смерти ведьмак не желал так сильно, как смерти Риенса. Она принесёт ему удовлетворение. Она принесёт ему знание того, кто стоит за охотой на Цири, а самой Цири — хотя бы временную безопасность. Но месть не исправит уже сделанного с Лютиком. Не исправит удушающей и беспрерывной боли, сломанных костей и изуродованной кожи. А что ещё хуже — изуродованной психики. И, быть может, души. Она не спасёт поэта от кошмаров, не вернёт ему покой, не даст сил забыть самые жуткие шесть дней и ночей. — Вы сможете обновить и усилить заклинание защиты? — спросил Геральт. — Мне бы очень не хотелось, чтобы Лютику вновь пришлось переживать всё... это. Чародейка подняла голову и вперила в него взгляд совершенно белых незрячих глаз. Равиль смотрела и не видела. Геральт знал, что не видела. Не могла видеть. Но она смотрела. Долго и грустно. — Смогу. Не беспокойся, — Равиль махнула рукой. — Va. — Dearme, — поклонился Геральт. Он бросил последний взгляд на Лютика, погружённого в целительный сон, неподвижного, измождённого, едва ли живого после пыток Риенса. Геральт ощутил уже привычную за последние дни жжёную горечь на языке и тяжесть на сердце. Холодную тяжесть гробовой доски. Он вышел из комнаты, тихо прикрыв дверь. Как в тумане спустился по лестнице. Ему было так противно и мерзко от того, что произошло за последний месяц, от Риенса, от магии, но более всего — от самого себя. От собственной глупости, беспомощности, неспособности защитить того, кого... любишь. Долгие годы Геральт отгораживался от своей любви. От любви, которой не могло быть. Которой не было. А ведь она же была. Он осознавал это непростительно долго, но он любил Лютика. Естественно, он любил его. Геральт отдал бы всё, включая свою жизнь, чтобы защитить своего друга и любовника. Только вот в нужный момент его не оказалось рядом. Геральт ненавидел себя за это. Последняя ступень жалобно скрипнула под ногами ведьмака, он не обратил на звук никакого внимания. В небольшой обеденной зале, куда он спустился, царил полумрак и тишина. Как, впрочем, и во всём доме, принадлежавшем целительнице. За окнами застыла безмолвная и безлунная ночь. Тоскливая и давящая. Она опутывала Геральта своей скорбной печалью и темнотой: противной и вязкой, словно дёготь, словно невыполненное обещание, словно чувство вины. В воздухе пульсировала сильнейшая концентрация магии. Она охватывала весь дом, не давая посторонним увидеть его или зайти на территорию. Она витала в той комнате, где лежал Лютик, восстанавливала его тело, сращивала кости, убирала ожоги. Медальон на шее ведьмака слабо, но беспрерывно пульсировал. Враждебной магия не была. Равиль никогда не причинила бы зла ни Геральту, ни тому, кого он привёл в этот дом. Она помогала ведьмаку с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать. Тогда поддержки Весемира и Нэннеке часто бывало недостаточно, и однажды настоятельница храма Мелитэле отправила Геральта к своей близкой подруге — к Равиль. У чародейки почти всегда имелось то, чем не располагал никто другой: от информации до самых редких трав и артефактов. Ухмылка расцвела на лице Геральта. Прошло уже столько лет, как он побывал в этом доме впервые. В камине мерно дышали жаром розово-золотые угли. Они отбрасывали равнодушный свет на два старых кресла, придвинутых к каминной решётке. Геральт занял одно из них. Идти ему было некуда. Спать он не мог. Дышать, как ему казалось, он тоже не мог. И не сможет, пока Лютик вновь не откроет свои искрящиеся жизнью синие глаза. Если откроет. Геральту вдруг показалось, что стены начали давить на него неизвестностью, что в воздухе зазвучал тяжёлый свинцовый запах боли, войны, разбитых надежд. Это давление было невыносимым и жутким, как распространение трупного яда. Геральт закрыл лицо руками. Он чувствовал, как скорбь и вина текли по его венам, как разъедали мозг, как выгрызали нечто, гулко бившееся в груди. “Это моя вина, — подумал Геральт с сожалением. — Холера. Если бы тогда, в усадьбе Нивеллена, мы не... Лютик был бы в порядке”. Ведьмак выдохнул: судорожно и тяжело. Он хотел бы перестать чувствовать, перестать тревожиться, перестать бояться. Хотел, но не мог. Он не отнял рук от лица, услышав легкие шаги рядом, треск закинутых в камин дров и скрип соседнего кресла. Не отнял их и тогда, когда детские руки коснулись его колена. — Геральт, — позвала Цири, — поговори со мной. Мне ужасненько плохо смотреть, как ты страдаешь. Огонь быстро охватил любезно подкинутое ему полено. В зале стало немного светлее и немного теплее. Цири как будто принесла с собой и этот свет, и это тепло. Ведьмак не без усилия посмотрел на девочку. Её зелёные глаза были серьёзными, а черты лица дрожали от тревоги и ожидания. За все те недели, что они путешествовали вместе, она тоже изменилась. “Но только ли за это путешествие?” С резни в Цинтре прошло больше времени. Она уже не была тем бойким воробушком, которому он рассказывал сказку про кота в Брокилонском лесу. Видит Бог, не была. Геральт понимал, что от Цири не ускользнуло неподвижное напряжение, застывшее в его мышцах, в его остекленелом взгляде. Он понимал: девочка никогда не видела его таким — придавленным тяжестью своих переживаний. — Геральт, — Цири смотрела в упор, — пожалуйста. Мне известно, что произошло с Лютиком. Но мне не понятно, почему и... как это связано с нами. С тобой. Расскажи мне. Ведьмак откинулся на спинку кресла, словно раздумывая, может ли поделиться с девочкой тем, что терзало его с тех пор, как узнал об опасности, грозившей Лютику. О том, что Лютика пытали... из-за него. Да, Риенс искал Цири, но пытал он Лютика не только поэтому. Геральт допустил это. Его поступок стал отправной точкой. Это была его вина. Всецело. И пусть кто угодно, пусть весь мир твердил бы ему, что это не так, Геральт не согласился бы. Он чувствовал ответственность за Лютика, чувствовал, что она стала гораздо больше с момента их последнего разговора; с момента, когда вскрывшаяся, словно гнойный нарост, правда сделала их не только друзьями. Геральт знал, что не справился с этой ответственностью. — Помнишь, — внезапно заговорил он, — когда мы встретились, Цири, мы... Ты помнишь тот день? — Никогда не забуду! — пискнула девочка. — Это был лучший день в моей жизни. — Я... рад. Геральт грустно улыбнулся. Помолчал. — После встречи мы некоторое время путешествовали вместе: ты, я и Лютик. Цири закивала. — А потом, — продолжил мужчина, — когда мы остановились в усадьбе Нивеллена, Лютик поехал своей дорогой. — Да, так и было. — Знаешь, почему он ушёл? — Эм, э-э... нет. Почему? Золотые глаза Геральта блеснули невыразимой и бесконечной тоской. Он внимательно смотрел на Цири. Она отвечала ему тем же. — Из-за меня. На лбу Цири залегла тонкая недовольная складка, так пугающе неправильно выглядевшая на её детском личике. — Я не понимаю, — сказала она. — Почему он должен был уйти из-за тебя? Вы же друзья. В чём побле-... проблема? Геральт слегка нахмурился. Он понятия не имел, как объяснить девочке все хитросплетения и тонкости его с Лютиком откровенно сложных отношений. Как объяснить ей, что жизнь беспощадна в своей дерзкой несправедливости, а люди не стремятся избавляться от собственной слепоты, глухоты и глупости только потому, что иначе всё станет слишком сложным. Как объяснить, что обычно смерть забирает внезапно, а зло всегда остаётся злом, каким бы красивым или отвратительным оно ни было, какой бы размер ни имело. Как объяснить, что чувства ранят сильнее стали, слова — глубже стилетов, а равнодушие схоже с арбалетным болтом, пробивающим кости и плоть навылет. Как объяснить все те различия, о которых ведьмак намеренно не думал годами, но которые были единственно важным, что ему стоило бы понять за всю свою долгую жизнь. — Если я спрошу тебя, Геральт, — Цири коснулась его руки тонкими детскими пальцами с недетскими мозолями, — что между вами с Лютиком такое произошло... Что он ответит? Что он ответит Цири, ещё вчера бывшей княжне, а завтра — будущей ведьмачке? Что он ответит себе, ещё вчера думавшему о Йеннифэр, а завтра... О ком он будет думать завтра? О ком думал все эти годы? Чего не замечал слишком долго? Почему был так слеп? Не смотрел? Не хотел смотреть? Он был равнодушен? — Если я спрошу тебя об этом, что ты ответишь мне? Сжимая чужую хрупкую ладошку в своей, Геральт вдруг почувствовал, как давившая тяжесть начала отступать, как боль притуплялась. Зелёные глаза Цири смотрели на него с беспокойством и благословенной теплотой. Ему стало неожиданно легче. Она была в безопасности. Лютик... теперь тоже был в безопасности. Геральт мог отпустить напряжение из своих мышц и остаток ночи провести так: у камина, слушая треск поленьев, дрожание огня, дыхание девочки. Геральт ничего не ответил. Он погрузился в многослойные размышления, отыскивая в далёких воспоминаниях момент, положивший начало для всего произошедшего между ним и Лютиком. В этих воспоминаниях он был простым ведьмаком, в них не было Предназначения, войны, крови, смерти и боли. Всё было просто. Лютик был рядом. А перед ними расстилался огромный и неизведанный мир, только и ждавший того, чтобы его избавили от пары-тройки смертоносных чудовищ и украсили парой-тройкой проникновенных баллад.