With you I could summon the gods and the stars С тобой я мог бы призвать богов и звёзды Watch them dance out the plays that we wrote from the heart И смотреть, как они танцуют те пьесы, что мы написали от чистого сердца, And we'd laugh at the ghosts of our fears. И мы бы смеялись над призраками, что остались от наших страхов. The Amazing Devil — Battle Cries
20 августа 1267 г.
— Так значит... — произнёс Кагыр с лёгким акцентом, — ты всё понял сразу? Регис в задумчивости постучал пальцами по полотняной торбе, в которой хранил целебные травы. Воздух мгновенно окрасился в приятную смесь запахов полыни, камфорного базилика, шалфея, аниса и корицы. Регис улыбнулся, не разжимая губ. Его улыбка сочетала в себе хладнокровие и застенчивость одновременно; так рассвет играет контрастами из спокойного света и озябшей влаги тумана. Понял ли он сразу? Да как такое можно было не понять? — Мой ответ повлияет на твои суждения? Или же ты задал столь деликатный вопрос не пользы ради, но из чистого любопытства? Кагыр заметно замялся. Регис понимающе хмыкнул; он кинул короткий проницательный взгляд в сторону Лютика, стоявшего на песке близ кустистой ивы шагах в восьмидесяти от лагеря; его голова была перевязана свежей повязкой. Поэт с решительным усердием доказывал Геральту какую-то непреложную истину. Издалека их разговор напоминал бойкий щебет весенних скворцов. Воздух пах августом: спелым, как персики, и свежим, как хлеб; солнце играло золотым кружевом бликов на водной глади реки. Перестав наблюдать за спутниками, Регис принялся пересчитывать лоскутки чистых бинтов. На лице Кагыра вампир мельком заметил явную борьбу между тем, что тот хотел ответить и тем, что ему подсказывала совесть. — Из любопытства, — с честностью, отдававшей оливковым запахом досады, произнёс Маур Дыффин аэп Кеаллах. Сидевшая поодаль Мильва неуверенно кашлянула. Регис, привлечённый новым звуком, по обыкновению поднял бровь в спокойно-вопросительном жесте. Мильва повертела в руках стрелу, которую до этого аккуратно вытачивала из припасённой заготовки. Возможно, древесина была не самой лучшей, но жаловаться охотнице не приходилось. Убедившись в пригодности стрелы, Мильва отправила её в колчан к остальным. Затянувшееся молчание наполняло воздух, точно жар раскалённых песков — пустыню. Регис не стал его нарушать. Он продолжил вести подсчёт бинтов с той умеренной сосредоточенностью, что сквозила во всех его действиях: ненавязчивых, обдуманных, холодных, скрытных и скромных. (С таким же спокойным сосредоточенным вниманием священник выслушивает исповедь кающегося грешника.) Взмахнув рукой в неопределённом жесте, больше выражавшем сомнение, чем что бы то ни было ещё, Кагыр осторожно спросил: — Так они?.. — и осёкся. Очевидное всем “...любовники?” так и не было произнесено вслух. Как камень, не поднятый со дна реки. Необходимости не было. — Дураки они, — фыркнула Мильва, — чего скрывать. Негоже о таком трепаться, — добавила она серьёзнее, — не наше это дело. Регис согласно кивнул. То, что связывало Геральта и Лютика, никак не касалось остальных спутников в их маленьком чудаковатом отряде. То, как ведьмак удерживал — удерживал так сильно, как только ему позволяли его годами натруженные фехтованием руки, — мертвенно бледного, раненного друга в своих надёжных объятиях, когда они сбегали из цинтрийского плена, ни коем образом не затрагивало других. То, почему поэт не переставал следовать за Геральтом в любое пекло, почему он — шалопай, бездельник, трус и бродячий философ, — смело глядел смерти в лицо и не отступал ни на шаг, когда ведьмаку грозила опасность, не должно было иметь никакого значения для всего мира. То, с какой непостижимой глубиной чувств эти двое смотрели друг на друга, оставалось между ними. То, какими крепкими узами были связаны Лютик и Геральт, было лишь их личным — и ничьим более — делом. Регис прекрасно это осознавал. Поэтому, возможно, ему стоило отойти подальше и не использовать уникальность собственного — вампирского — слуха. Возможно, стоило быть тактичнее. Регис ведь многое знал о человеческих нормах приличия. Вероятно, даже больше, чем сами люди. И подслушивать чужой и настолько личный диалог, полный самых разных сокровенных смыслов и обсуждения насущных проблем, было неправильно. Но побороть неуёмное любопытство Регис не мог. Он понимал Кагыра. Понимал жажду человека, желавшего выяснить правду не ради благого дела, а лишь для утоления этой самой жажды. Он вслушивался в чужой разговор, находя подтверждение собственной догадки не в брошенных фразах, а в том многозначительном молчании, которое изредка вклинивалось в спор между Лютиком и Геральтом. И это молчание говорило громче всяких слов. Конечно, Регис всё понял сразу. Ему хватило лишь одного мимолётного взгляда, чтобы заметить ту прочную, словно морской канат, связь, светом всех звёзд отражавшуюся в глазах ведьмака и поэта. Так янтарём на солнце сверкало самое крепкое чувство из всех. Так пахла луна и звучал апрель, так снег укрывал грозные вершины гор непорочной белизной, так каменная стена, увитая крепкими стеблями плюща с сочными листьями, защищала богатства души. И так выглядела дружба. Доверие. Безоговорочное принятие. Любовь. Возможно, вампир всё же не должен был подслушивать чужой разговор. — Нет, — отрезал Геральт сухо. Лицо менестреля исказила забавная гримаса негодования, а в его голосе прозвенели нотки гневного отчаяния, свойственного людям, защищающим поруганную справедливость. Впрочем, выглядел он как ребёнок, у которого под носом сломали что-то, что он просил не ломать: — Ты не можешь их прогнать! Да что на тебя вообще нашло, Геральт? Тот нильфгаардец нам не враг. Про Региса вообще молчу, он спас твою шкуру, изволь быть благодарным! Последнее восклицание услышали все. Кагыр безразлично повёл плечом. Мильва брезгливо сплюнула на землю, пробормотав что-то отдалённо напоминавшее: “упрямый глупый ведьм”. Губы Региса вновь тронула улыбка. Ему казались смешными все эти споры. Люди не переставали его удивлять своим цепким отношением к проблемам, которые, по его мнению, не заслуживали столь пристального внимания. Внезапно голоса стихли. Лютик устало потёр переносицу прежде, чем что-то тихо добавить к своему длинному нравоучительному монологу. Потом он протянул руку к лицу ведьмака и погладил его по щеке. Этот жест выглядел столь привычным, столь обыденным для них обоих, что никаких сомнений в том, какими отношениями они были связаны, не оставалось. Геральт угрюмо вздохнул и закрыл глаза, успокаиваясь под чужим прикосновением. А потом Лютик потянулся вперёд, целуя Геральта. Просто и надёжно. Легко. Мильва не подняла головы, намеренно игнорируя все глупые, по её мнению, выходки спутников. Кагыр, отвернувшись, сделал вид, что ничего не заметил. И только Регис по-настоящему не смотрел. Но ему и не нужно было. Где-то в реке плескалась щука. — Лады, народ, — махнул рукой поэт, приближаясь к маленькому импровизированному лагерю, — надо бы и об обеде подумать, — он развёл руками в примирительном жесте; его лицо ослепляло улыбкой и напускным спокойствием. — Есть идеи? Геральт, шедший бок о бок с другом, всё ещё выглядел угрюмым, но уже не таким злым; его плечи несколько расправились, будто с них упал какой-то тяжкий груз. Впрочем, он демонстративно не смотрел на Кагыра. — Вон там, — кивнула Мильва в сторону пригнанной течением лодки, — должны быть какие-никакие снасти. Может, сети. Или навроде того. — Пойдём, посмотрим, — ощерив жемчужные зубы, предложил Лютик. Прежде чем отойти с Мильвой к берегу, поэт подарил Геральту взгляд, исполненный искреннего тепла и немой просьбы. Тот лишь едва заметно кивнул, отвечая на незаданный вопрос, рассеивая сомнения менестреля. Между ними существовало нечто прочное, словно подножья Синих гор, и вечное, как диск раскалённого солнца. Такое было сложно не заметить. — То... о чём ты спросил, — Регис отряхнул руки о фартук, — ты всё ещё хочешь знать ответ? Кагыр ударил кремнием о кресало, высекая искру на сложенные в шалаш ветки. Он внимательно посмотрел на вампира и отрицательно покачал головой.6 сентября 1267 г.
— Половину потом ещё и выкинем, — буркнула Мильва, затягивая ремешок от колчана на груди. — Это почему же? — Лютик в потёмках почти ничего не видел и правил своего мерина исключительно вслед за вампиром и ведьмаком, зрение которых превосходило человеческое. — Так завсегда бывает, когда хапаешь втемную. Лютик издал тихий смешок, за что получил неодобрительный взгляд и резкую просьбу замолчать со стороны Геральта. Мильва покачала головой. Она понимала и разделяла опасения ведьмака: они удрали из лагеря королевы Мэвы в ночи, как воры, прихватив с собой “всё, что к палубе не прибито”, как выразился бы один её друг-краснолюд. Тут было о чём побеспокоиться. Регис и Геральт ехали впереди, Кагыр замыкал отряд. Мильва и Лютик держались посередине. Скорость их была достаточной, чтобы не производить сильного шума на извилистых лесных тропках, но недостаточной, чтобы быстро добраться до тракта. Мильва сжимала челюсти, думая о том, как же близко они находились от лирийских военных лагерей. В её голове всё ещё стоял шум с той памятной битвы на мосту. Отклоняя от лица непрошенную ветку, Мильва подумала обо всём, что случилось с тех пор, как она, влекомая совестью и чувством ответственности, покинула Брокилон. Она думала о ребёнке, которого уже никогда не будет. — Эй, — осторожно толкнул её в бок Лютик, — перестань. Не терзай себя. В редкие моменты совместного путешествия Марии Барринг казалось, что Лютик способен чувствовать чужое настроение или даже — как бы абсурдно это ни звучало — читать мысли. В редкие минуты его слова наполнялись особенным тактичным сочувствием и мудрым проницательным теплом. В редкие дни он пытался поговорить с ней. Не подколоть, не флиртовать, не рассмешить. Поговорить. — Почему ты не женился? — спросила Мильва раньше, чем успела прикусить язык. Лютик подавился слюной, кидая на лучницу такой взгляд, словно хотел убедиться, не шуткой ли были её слова. Так банкир проверяет монету на подлинность. — Ты его видела? — прошептал поэт, кивнув головой вперёд, имея в виду Геральта. — И ты ещё спрашиваешь? — Вы ведь не всегда были вместе. — Это так, — тихо подтвердил Лютик. — У тебя наверняка было много возможностей... остепениться. Мильва не смотрела на спутника, но кожей чувствовала пристальный взгляд задумчивых синих глаз. — Ещё бы. Я знавал многих женщин. Среди них были особенные, такие... понимаешь, с которыми можно было бы прожить если не всю жизнь, то хотя бы половину. Но... Мильва вздохнула. Она знала, что мог сказать Лютик дальше: чрезмерно большая ответственность, слишком сложные женские прихоти, непреодолимо сильная любовь к свободе и независимости... и ещё море причин, из-за которых любой мужчина бежал от брака, как от огня. Она готова была всё это услышать, но когда Лютик продолжил свою мысль, все её представления о менестреле разлетелись на куски, разбились, точно волны о гранитные массивы скал. — Существует разница, — начал Лютик с несвойственной ему серьёзностью, — между тем, чтобы провести свою жизнь у очага человека, который тебе чужд, только лишь потому, что так поступать нас обязывает общество, и тем, чтобы намеренно выбрать того, кто, быть может, никогда тебя не примет, но кого любишь всем сердцем до последней капли крови. Поверь мне, дорогая моя воительница: различие здесь колоссально. Да, я мог жениться. Тысячу раз. Но что это была бы за жизнь? Без него. Поэт слабо улыбнулся и потрепал Мильву по плечу в знак ободрения. Она упрямо смотрела вперёд. Смотрела на худощавую спину Региса, тихо говорившего что-то ведьмаку — напряжённому, точно тетива лука. Под копытами лошадей мутным звуком, приглушённым травой, отзывалась земля. — Долго вы знакомы? Улыбка Лютика стала чуть шире. — Семнадцать лет. — А вместе? Поэт замялся на секунду, прежде, чем ответить: — Смотря как считать. Мы уже были лучшими друзьями, когда начали развлекаться. Лет пятнадцать назад. Но это не было... — он потёр уголок правой брови, подбирая слова, — то был всего лишь секс. — Ну и когда же ты сделал первый шаг? — Я?! — даже сквозь шёпот поэту удалось вплести в интонацию показное удивление. — Господь свидетель, я его не делал! Из нас двоих тем, кто хотел расставить все точки над рунами, оказался Геральт. У Мильвы будто выбили всю почву из-под ног. Она наконец-то посмотрела на собеседника. Потом на Геральта. И снова на Лютика. Слова поэта казались искренними, но на правду были совсем не похожи. Чтобы такой невыносимый упрямец, вроде Геральта, сделал нечто подобное... Нет, Мильва в это не верила. Чудес ведь не бывает, так она считала. Не бывает же? Деревья начали редеть; сквозь просветы между ветками стал просачиваться предательский предрассветный сумрак. С лёгким вздохом облегчения — изданным непонятно кем — отряд выбрался на тракт. Мильва знала, что им придётся приложить титанические усилия, чтобы увеличить разрыв между ними и корпусом королевы Мэвы. Слова Лютика так и крутились у неё в голове, набатом разгоняя кровь по венам. — Ну так и... когда вы сошлись? — спросила лучница. — По-серьёзному. Лютик замолчал ненадолго, будто погружаясь в воспоминания. По его лицу сложно было сказать, приятными они были или нет. Вероятно, всё сразу. — Четыре года назад. Мильва присвистнула бы, но ситуация не позволяла. — Потеряли столько лет... — она покачала головой. — Сами же себя выпустили в малинник. И раньше Мильва считала мужчин дураками, но теперь утвердилась в своём мировоззрении как никогда. По её мнению: если любишь кого-то, то нечего ходить вокруг да около. Тем более так долго! — Я рядом, если что, — прошептал Лютик напоследок с тем невыразимым глубоким сочувствием, что можно различить лишь в дружеской поддержке. — Мы все рядом. Ты знаешь. Мильва всё ещё думала о ребёнке, которого потеряла. О том, какой была бы её жизнь с ним. Или с ней. Мысли были тягостными и тяжёлыми, но боль в груди после разговора с поэтом немного поутихла. Улеглась, как листва после сильного порыва ветра. Что-то было в его словах такое, что заставляло задуматься; что-то, дававшее понять степень его сочувствия и искренней поддержки, но при этом Мильва не ощущала себя жалкой или бесполезно грустной. И где только Лютик этому научился? Он ничего не сказал ей о той утрате, что настигла её в битве на мосту. Он никак не прокомментировал её горе. Лишь показал, что ему небезразлична её боль. Рассказал немного о себе. Дал понять, что он готов к тому, чтобы она открылась навстречу, если захочет. В этом и заключалась магия его поддержки. Той поддержки, в которой Мильва, отрицая это перед всеми (включая себя), нуждалась после выкидыша. — Эй, Лютик, — Геральт посмотрел на друга с показным раздражением, которым он, впрочем, никого не смог обмануть: затаённой привязанности в золотой радужке скрывалось больше, чем воды в море. — Заставь своего... кого на этот раз? Карпа? Сельдь?.. двигаться быстрее. Я не хочу из-за твоей клячи попасть обратно в руки лирийцев. Мильва встрепенулась. Теперь по тракту они могли пустить коней во весь опор, чтобы оторваться от возможного преследования. Она заметила краем глаза, как Лютик нахально улыбнулся на резкую (но абсолютно беззлобную) просьбу ведьмака. Она спрашивала себя, неужели этот последний действительно был инициатором их с поэтом отношений. Вот этот человек? Вот он? — Геральт, — позвал друга Лютик, пустив коня рысью по примеру остальных и поравнявшись с Плотвой. — Что? — Это Пегас. Ведьмак хранил молчание добрых шесть секунд прежде, чем возразить; он всеми силами пытался скрыть улыбку: — Не знаю такой рыбы. Лютик толкнул друга коленом в бедро; они беззвучно смеялись. Было в этом смехе нечто такое, за чем скрывалась целая история, известная лишь им двоим.12 сентября 1267 г.
— Этого следовало ожидать, — неожиданно начал разговор Регис; он что-то выискивал на дне одной из багажных сумок, прикрепленных к ослику Драакулю. — Чего? — переспросил Кагыр, вырванный из своих размышлений. Он расстегнул последние застёжки на подпруге и стащил седло со своей лошади, затем кинул его на землю. Погладил животное по боку и мощной шее. — Прозы. — Какой?.. А, это, — Кагыр пожал плечами. — Я думал, он рисовал карту. Или производил расчёты. Прошлым вечером Кагыр имел неосторожность “запустить журавля в чужие записи”. Потом Лютик гневно объяснял, как сильно он ненавидел, когда кто-то тайком пытался высматривать его черновики. Кагыр ощутил лёгкую горечь вчерашней обиды на языке, вспомнил, как пытался растолковать, что не замышлял ничего дурного. — Лютик — поэт, а не военный, — застенчиво заметил Регис. — Именно сей факт делает рождение его мемуаров столь ожидаемым. Прошлым вечером я задавался вопросом... Кагыр подавил желание фыркнуть. —...неужели мы удостоились чести присутствовать при создании великого литературного произведения, должного призвать мир к завершению распрей и раздоров, к вечному поклонению эстетике, к восхвалению любовных терзаний или же к долгим часам размышлений над философскими проблемами и загадками вселенной? Ещё до начала твоего с Лютиком спора я гадал, будет ли это новой балладой? Одой? Басней? Элегией? Быть может, пьесой? Если так, то это однозначно была бы трагикомедия. Согласиться с этим было нетрудно. — Но проза... — Регис пригладил свой фартук. — Это было так очевидно, что меня даже удивляет, почему я не догадался сразу. — Не было это очевидным, — возразил Кагыр. — Ни секунды. Он подхватил седло и перетащил его к лагерю, где Геральт разводил костёр, а Лютик что-то насвистывал, снимая шкурку с ольховой ветки. Он готовил вертел для той дичи, которую должна была подстрелить на ужин Мильва. Солнце стремительно падало к линии горизонта. Сделав из седла импровизированную подушку и скинув плащ, Кагыр выудил из сумок бурдюк и отправился к ручью, чтобы наполнить его водой для дальнейшего путешествия. Через несколько минут блуждания по лесу Маур Дыффин аэп Кеаллах остановился возле тонкого потока, журчавшего и извивавшегося, точно змея, и склонился над ним, чтобы рассмотреть каменистое дно. Он наполнил бурдюк и присел на ближайшую корягу. Кагыр не знал, сколько он так просидел, размышляя обо всём сразу и ни о чём конкретно. И о Цири. Он думал о Цири, которую любил всем сердцем. (Так солдат мечтает об утерянном доме.) — Что мы будем делать? Внезапный вопрос выдернул Кагыра из размышлений. Он обернулся, но никого не увидел поблизости. И только потом он осознал, что разговаривали не с ним. Сквозь заросли ольховника шагах в двадцати он смог различить фигуры ведьмака и вампира. — О чём ты? — осторожно спросил Регис. — Что мы будем делать, если в Каэд Дху не найдём никаких ответов? Кагыр внимательно присмотрелся к напряжённому силуэту Геральта, стоявшего к нему спиной. Он понимал ведьмака. Каждый день он задавал себе тот же вопрос. — Будем искать дальше, — просто ответил Регис; в выражении его лица плыла холодная уверенность. — Не то, чтобы у нас много вариантов, Белый Волк. Геральт потёр лицо руками и несколько раз кивнул. От него несло раздражённой безысходностью за версту. Регис покрутил в руке ольховую шишку. — Могу я задать личный вопрос? — спросил он и, получив что-то вроде одобрительного взмаха руки со стороны Геральта, продолжил: — Как ты узнал, что Лютик писал прозой? Кагыр передёрнул плечами и сунул в воду испачканную о камень ладонь. — Он не взял в руки лютню, — произнёс ведьмак; в его голосе звучало безграничное тепло, которое он постоянно пытался скрыть. — Лютик редко записывает стихи до того, как подгонит их под звучание лютни. А если уж стал записывать, то будет как-то шуметь: насвистывать, отстукивать такт, ругаться. Но вчера он молчал, значит, это была проза. Подобрав бурдюк, наполненный водой, Кагыр направился обратно к лагерю. Прежде, чем отойти на большое расстояние, он успел услышать ещё несколько реплик: — Если бы, — начал Регис, — я подумал о метафоре, которая описывала бы твои с Лютиком отношения, я бы... выбрал каменную стену, увитую плющом. На несколько секунд воцарилось молчание. Жёлтое, словно сентябрь, и недвижимое, как поле в безветренную погоду. — Я тоже, — кивнул Геральт, — я тоже. Больше Кагыр ничего не слышал. Он расправил плечи и с блаженством приземлился на расстеленный возле костра плащ, облокотившись спиной о седло. Потёр затёкшие голени; тянущее ощущение в мышцах немного отпустило. Вскоре появилась лучница. Она безэмоционально сбросила на землю тушки трёх перепелов и пары белок. — В лесах сейчас дичи, что дриада наплакала, — пробурчала Мильва, — не то всю разогнали своими армиями, не то сожрали. Кагыр пожал плечами. Он начал освежёвывать и разделывать то, что принесла охотница. — По крайней мере сегодня у нас будет ужин, — с философским спокойствием заметил Регис, вынырнувший из зарослей с охапкой трав в руках. И ужин оказался славным. Огонь вился вверх бойко и задорно, точно танец виковарской девушки в майские праздники. Кагыр медленно обвёл взглядом каждого из членов их странноватого отряда: Регис перебирал травы, которые собрал; Мильва точила кинжал, взглядом побитой волчицы глядя на кости только что съеденной дичи; Лютик что-то оживлённо писал в потрёпанной кожаной тетради; Геральт принёс берёзовых веток и подбросил их в костёр. Затем он расположился рядом с поэтом, по обыкновению устраивая свою голову у него на бедре. Такую картину отряд наблюдал не в первый раз. Все уже привыкли. Обломок свинцового карандаша, подчиняясь поэтическому замыслу, перелетал со строчки на строчку в умелых пальцах Лютика. Он писал с таким задумчивым и сосредоточенным лицом, что Кагыр вновь ощутил странное любопытство. Как и прошлым вечером его тянуло заглянуть за плечо поэта и посмотреть, что же такое он там писал. Но, памятуя о возмущении Лютика, он не рискнул. Небо смотрело вниз звёздами. Кагыр бездумно наблюдал за тем, как Геральт, будто невзначай, подставил своё плечо, как Лютик, словно случайно, положил на него свою походную тетрадь и продолжил писать. У Маур Дыффина аэп Кеаллаха в голове не укладывалось, как можно было быть лучшими друзьями и одновременно... больше, чем друзьями. Кагыр смотрел на этих двоих и искренне не мог этого понять. Он лишь надеялся, что поймёт однажды. Поймёт рядом с Цири, если повезёт. Лютик дописал абзац и отложил тетрадь. Он мягко провёл рукой по белым волосам ведьмака. В синих радужках его глаз было столько... всего, что этому трудно было подобрать название. Кажется, поэты, вроде Лютика, ласково именовали это любовью. Менестрель тихо, очень тихо замурлыкал одну из своих старых баллад. Кагыр, засыпавший с другой стороны костра, в полудрёме смог различить лишь небольшой фрагмент прежде, чем окончательно погрузился в сон:О нежный прекрасный север! Мне снилось серебряной ночью, Что в сердце моё упала Крупинка тоски твоей волчьей.
Воздух дрожал над костром. Кагыр и Мильва уже спали. Регис, полностью увлечённый своими травами, не обращал ни на кого никакого внимания. Геральт приподнялся, меняя позу, и притянул друга к себе. — Ты был прав, Лютик, — сказал он шёпотом, утыкаясь носом ему куда-то в ключицы. Поэт завозился, удобнее устраиваясь у ведьмака под боком. — О чём ты? Геральт, прикрыв глаза, на ощупь нашёл руку Лютика и прижал сначала к своим губам, затем — к своему сердцу. — Различие... колоссально.