Уходя — уходи, не ищи и забудь

Шан Цинхуа всегда был неудачником. Сколько себя помнит. Знаете, существуют такие люди: что бы они ни делали, все выходит боком, словно Удача — а она, как известно, женщина — повернулась к ним спиной и унеслась подальше, даже не удостоив их взглядом. Наверное, дело в том, что женщин Цинхуа не любил. Больше мужчин, таких статных и красивых, но даже если б миром правил Фортун, а не Фортуна, ничего бы не изменилось. А ведь на секунду — на три года — ему показалось, что... что даже такому никчемышу, как он, может однажды повезти. Может однажды случится Мобэй Цзюнь. Шан Цинхуа ещё раз бездумно тыкает в яркий экран телефона, и, подумав, снижает яркость до минимума. Надо экономить. А ещё — найти квартиру. Или комнату. Или опять придется спать в парке на лавочке. Цинхуа поднимает голову и видит себя в витрине, такого жалкого и маленького: растрёпанные волосы, собранные в подобие хвоста, странный огромный свитер и домашние треники, носки с мультяшными самолетиками, спортивная сумка через плечо и огромные синие круги под глазами. Дальше лучше не смотреть — можно утонуть в боли. Он уже тонет в ней пару... недель? Дней? Это не важно. Ничего уже не важно. Впору сесть в подворотне среди мусорных баков и облезлых кошек и остаться там навсегда. Но так нельзя, даже если хочется. Какой-то (ир)рациональный голос заставляет перебирать ногами улицы города, выколупывать из карманов мелочь на вчерашнюю выпечку, искать спокойные лавочки для беспокойной дремы и существовать дальше. Как всю жизнь, в принципе, Шан Цинхуа и делал. Только вот раньше не было воспоминаний, зубами ввинчивающихся в исстрадавшийся мозг. Прикрыть глаза и ещё раз вспомнить. Часы пробили семь вечера (в доме Цзюней все было эксклюзивное, старинное, но на удивление рабочее и помпезное), Шэнь Юань в ноутбуке махнул рукой на прощание и отключился, Цинхуа отложил все в сторону и кинулся к входной двери. Ему не нужно было слышать, он знал, что Мобэй уже достает связку ключей и заходит домой. Два поворота ключа, и он с счастливым визгом повисает на шее, а потом они вместе вваливаются в квартиру, в который уже раз сбивая вешалку. Впереди — уютный вечер и ночь со множеством приятного. Так было каждый день. Так должно было быть ещё долго, лучше, если до конца жизни. Мобэй Цзюнь не приходит вовремя. Бывает, всё-таки у него много дел. Ничего страшного. Ничего удивительного. Просто задержался на работе. Шан Цинхуа успокаивает себя и почти уверен в том, что через пять минут его король придет. Не приходит. Ни через два часа, ни через четыре. В трубке идут гудки, механический голос сообщает: «Перезвоните позднее». Они договорились не беспокоиться друг за друга лишнего (всё-таки взрослые люди уже), и поэтому Цинхуа пытается занять себя, только вот все валится из рук. Он засыпает прямо на кухне, за столом, а просыпается от того, что на него смотрит Мобэй. Расспросы и упрёки стынут в горле снежком, а внутри щелкает предчувствие чего-то нехорошего. Цинхуа неловко встаёт со стула, слишком неуклюже, и сбивает кружку. Она звякает, звонко встретившись с кафелем, и уже ясно, что надо идти за пылесосом. Мобэй не реагирует, только болезненно продолжает надламывать брови и всматриваться в любовника. Это не то, как они смотрят друг на друга в жаркой темноте, не осоловелый после сна взгляд. Так смотрят на культю после аварии, не понимая: вот же, целое было, а сейчас — фантом присутствия. А потом Мобэй Цзюнь дёргается вперёд и почти хрипит очень страшные слова. «Проваливай, Шан Цинхуа. Проваливай и никогда больше не попадайся мне на глаза». Цинхуа… не удивлен. Он ждал этих фраз в первый месяц их совместной жизни, даже предусмотрительно не разбирал чемоданы. Самый лучший мужчина в мире ничего не говорил, а только целовал часто-часто. Цинхуа ждал этих слов ещё полгода, держа в шкафу сумку с вещами и снэками. Самый лучший мужчина в мире брал его на званые вечера, деловые встречи и неизменно клал руку на талию. Цинхуа на третий год их счастья расслабился, тоже поверил, что все в порядке. А теперь Мобэй Цзюнь хочет, чтоб он проваливал. Они ведь даже не ссорились. Один из них боялся потерять, а второй не собирался отпускать. Да, были гневные перепалки, но до скандалов вздрызг не доходило, всегда находился компромисс. На самом деле, непонятно даже, как реагировать теперь. Пойти в спальню, сесть на кровать, стащить с головы Цзюня подушку и спросить, что случилось? Подождать до утра и поговорить? Наорать? Благо, сумка-на-такой-случай все ещё где-то в кладовой. Цинхуа находит ее быстро, пихает ноутбук, зарядку и даже не переодеваясь идёт в коридор. Там — зеркало в полный рост. Надо снять сережку — старинную, шикарную, с синим камнем, вытянутым в капельку— и положить на тумбу, но это выше всех человеческих сил. Хочется оставить хоть что-то в память о своем короле. Главное — ключи выложить, везёт, что дверь можно без них закрыть. Щелкает дверь, отрезая Цинхуа от всего хорошего в жизни, оставляя Мобэя в огромном доме и в прошлом. Это должно было случиться ещё давно, но какая-то система дала сбой и получилось урвать немного удачи. Начавшийся дождь выдирает из воспоминаний и напоминает о том, что живые люди чувствуют холод. Забавно, но как-то до сегодняшнего вечера базовые потребности отходили на второй, третий, а то и четвертый план, позволяя уходить в себя настолько, что иногда прохожие подходили и интересовались, все ли в порядке. «Да, теперь все в полнейшем соответствии. Все на своих местах, всё так, как надо!» — билось о виски и отпечатывалось на языке. Кричать и рыдать не хотелось уже давно, наверное, когда теплый голубой в радужке Мобэя смерзся до пугающего синего, душа Цинхуа разучилась громко выражать эмоции. Осталось только тело, смиренно ходящее и смотрящее. Это же неплохо? Ну, ничего не ощущать, жить на автомате, найти работу в пыльном офисе, на завтрак есть пустой рис, а на ужин заваривать сырный доширак, не вспоминать прохладные прикосновения к коже — руки у Мобэя были до ужаса ледяными, даже в жару, словно он был каким-то духом мороза — и потом умереть тихо и незаметно. Ну хорошо, написать ещё один бездарный роман тоже было бы неплохо, не зря же он... Самолёт сонно дребезжит, целуя асфальтовое покрытие шасси, подпрыгивает, и Мобэй Цзюнь просыпается. Деловые встречи нельзя отменить из-за разбитого сердца. «Нет же, все в порядке», – убеждает он себя, — «Все нормально, это просто очередное предательство, такова уж человеческая натура». Бизнес не терпит слабаков. Аэропорт огромный, стрекочущий во все глотки, знакомый такой. Это приятная суета: кто-то летит на отдых, кто-то вернулся к семье и спешит к выходу, неловко путаясь в чемоданах… Мобэю возвращаться не к кому, незачем да и не охота, поэтому он медленно бредёт через толпу. Его окликают пару раз — удивительно, это Шэнь Юань, уехавший вместе с Ло Бинхэ в свадебное путешествие, а потом оказывается, что Юань уже стоит рядом и терпеливо ждёт ответа. Вздыхает и лезет в сумку за свертком, протягивает его Мобэю: — Я давно это обещал Цинхуа. Кстати, не знаешь, почему он не отвечает? Как сквозь землю провалился, хотя недели три назад, до того, как мы остались без связи, писал мне. Думаю, придется вас навестить завтра-послезавтра, предупреди его, пожалуйста. Мобэй Цзюнь тянется за подарком, а потом отдергивает руку и отворачивается: — Я не смогу ему это передать. На мгновение ему ведь так этого захотелось: прийти домой, вручить передачу и, развалившись на кровати, смотреть на счастливо суетящегося любовника. А потом утянуть под одеяло и крепко обнять и заснуть, уткнувшись в русую макушку. Шэнь Юань слишком умный, он не спрашивает «Это шутка?» или «О чем ты?». Он додумывает сам. Ло Бинхэ, загорелый, в забавной панамке, только что получивший чемоданы с конвейера, возвращается к мужу и пораженно наблюдает за тем, как педантичный и сдержанный Юань лупит веером! По башке! Мобэя Цзюня! И ругается очень грязно. Это так странно и внезапно, что Ло Бинхэ стоит несколько секунд, словно примороженный. Пара фраз помогает понять, что вообще происходит. — Ты! Бездушный и тупой идиот! Как ты вообще мог подумать такое! Где, демон тебя дери, твои мозги? Ах, нет, не помогает. Мобэй даже не пытается закрыться или отступить, не говоря уже о том, чтобы сделать что-то в ответ, только слушает и стоически выносит упрёки. Наконец, Шэнь останавливается и успокаивается, напоследок хлопнув беднягу по синей татуировке на лбу (с ними вообще забавная история вышла: напившись, Мобэй и Бинхэ набили в подозрительном тату-салоне себе на лбах руны, а об их значении как-то запамятовали узнать), в два шага оказывается рядом с мужем, хватает его под руку и уволакивает к выходу. Даже спрашивать не требуется — он сам объясняет случившееся, а Бинхэ хочет догнать своего друга и тоже пару раз стукнуть. Посильнее и побольнее. Кошка тыкается мордочкой в руку, и Цинхуа, моргнув пару раз, всё-таки понимает намек и идёт (громко сказано, скорее, перемещается от подоконника на два шага) к холодильнику. Он старается не думать о том, что на полках только пустота и полбанки консервы; что не хватает на оплату аренды сущего пустяка и приходится экономить даже на еде. Наливает молока — совсем немного, чтоб хватило ещё на несколько раз — и смотрит, как животное пьет. Остается в одном положении даже после того, как кошка уходит. Если Цинхуа может три дня сидеть на одной пачке лапши, то животное — это другое, оно не виновато, что никчемный хозяин до сих пор не нашел постоянную работу. Если подумать, все не так плохо: у него есть комнатушка с необходимым для жизни, подработки — не такие частые, не основная работа — приносящие доход, и семьсот грамм белого меха на лапках с розовым носом. Кошку Цинхуа подобрал случайно, когда сам ещё ночевал под мостом, но мимо голубых, почти мобэевских глаз пройти не мог. Это было глупо. Однако не глупее, чем думать, что кто-то мог испытывать какие-то чувства (кроме, разумеется, отвращения) к Цинхуа. Все было хорошо, все на самом деле было неплохо, если не учитывать кошмары. О, эти сны... предпочтительнее было бы видеть свою смерть, психоделический бред, но не возвращаться в пытку той, прошлой жизни. Хватало и того, что где-то внутри рвалась тоненькая леска и щелкала в самые неожиданные моменты: а помнишь, вы здесь с Мобэем покупали пирожки каждую среду; а в этом кинотеатре были на четвертом свидании; а вот этот кофе любил Мобэй; вот такие же духи у него были. Прошло полтора года, а Мобэй Цзюнь как был незримо рядом и во всем, так и остался. Наваждение. Цинхуа выходит на работу. Доставка еды — прекрасная возможность напрягаться очень сильно, а зарабатывать мало, но это единственное место, куда спокойно берут. Он ведь пробовал устроиться в компании — сначала солидные, потом все скромнее, но то ли его навыки логиста никому не были нужны, то ли работодатели были слишком придирчивы, но о нормальной вакансии пришлось забыть. А ведь когда-то профессор в институте пророчил ему блестящую карьеру и достаток! И ведь он вроде бы не так плох — даже в знаменитой фирме Цзюней вел дела, и, при том, прекрасно справлялся, а тут такая подлянка. Получил заказ — стёр ноги до клиента — вернулся за новой партией. И так целый день. Последний заказ немного удивляет, даже в ресторанчике, откуда Шан Цинхуа забирает еду, перешептываются, но потом машут рукой: ну захотели люди из самого престижного бизнес-центра среднесортной лапши, так почему б и да? Да и лапшу ругать не следует, с тех пор, как появился новый повар, дела идут в гору. Перед стеклянной, помпезной коробкой бизнес-центра Цинхуа останавливается в нерешительности. Как-то некстати вспоминается, что тут может быть Цзюнь. С другой стороны, каков шанс встретить того, кто тебя ненавидит, в городе с населением в несколько миллионов? Да никакой. И плевать, заказ сам себя не доставит. Шан Цинхуа очень долго (на самом деле всего несколько дней) думал о причине такого странного и внезапного поведения своего короля, а когда додумался до истины, шлёпнул себя по лбу и тихонечко сполз по стенке. Он даже не рыдал — а себя было жалко: насколько он был никаким, если меньше чем за сутки ему нашли замену? Поразительно, что его не выкинули за порог после первой ночи, но это было бы, по крайней мере, не так обидно и остро. Тогда можно было бы очень быстро заглушить влюбленность в синеокого демона, оставить одно-единственное, приятное воспоминание, а теперь эти чувства давят со всех сторон. Иногда кажется, что сходишь с ума. В остальное время — уверен в этом. Полгода назад Цинхуа начал ходить к психологу, но денег хватило всего на два или три сеанса. А поработать надо было с ворохом проблем. Казалось, тогда все было относительно нормально, сейчас же что-то определенно изменилось в худшую сторону. Депрессия? Не так пугающе, можно жить. Тут что-то другое, противное, как корешки у сорняков: вроде и выдрано, но проблема осталась глубоко, спряталась и показывается в темноте. Во снах. В студенческие годы помогало отвлечься от подобного писательство, а благодаря новелле чуть позже появились деньги и слабая уверенность в себе, в своих силах. Сколько он уже не писал? Долго, очень. И не будет больше, ничем хорошим это не кончилось: прописал свой идеал — получил его — получил по носу и под дых. Ну и ладно. Стоило бы оглядеться в холле — когда ещё побываешь в таком престижном месте — но Цинхуа спешит к лифту, а потом чертыхается, вспоминая, что забыл наушники. Ехать до 44 этажа. Пару раз в лифт входят-выходят дельцы, не беспокоясь о букашке-доставщике, обсуждают модернизацию грузоперевозок. Цинхуа досадливо цокает: по его скромному мнению, все можно сделать проще, надо только... да кто б его послушал, скажи он этим господам об их косяках? Оказывается, лапшу заказала миловидная секретарша. Стажёр, что ли? Она как-то тепло благодарит за доставку. Стоило бы удивиться такому нестандартному поведению, но не получается. На обратной дороге Шан Цинхуа почти прижимается лбом к стеклу кабинки, игнорируя пейзаж перед глазами. Как же он устал, боги, как же... Снова кто-то входит и продолжает судорожно убеждать, наверное, начальника, в необходимости поступить именно так, как предложили на совещании, расписывая как это будет здорово и хорошо, но скоро замолкает, а потом выходит. Цинхуа хочет уже расслабленно выдохнуть, как чувствует, что остался не один в лифте. Это бесит. Значит, сначала выслушай нелепицу мнящих себя акулами бизнеса, а теперь ещё и не полюбуйся спокойно видами? Уф. — Дерьмо вам предлагают сделать, а не сократить время доставки груза, — неожиданно даже для самого себя фыркает Цинхуа. — Кто в здравом уме на это пойдет? И тихонько взвизгивает, когда его резко разворачивают за плечи и неверяще зовут: — Мышонок?.. Люди прячутся от своих самых больших страхов разными способами, а у Цинхуа только один — закрыть лицо руками и стоять, вознося молитвы всем известным богам, чтоб его не прибили прямо на месте. Он чувствует, как осторожно запястья касаются, обводя кривые шрамы. — Что... Лифт призывно распахивает двери, не забывая сообщить о прибытии на первый этаж, не давая Мобэю договорить, спасая Шан Цинхуа. Топ-топ. Кроссовки отбивают пыль мостовой, принося открытие: оказывается, силы ещё есть. Значит, надо бежать далеко, так далеко, насколько это возможно. На следующий день он увольняется из доставки.