Уходя — уходи, не ищи и забудь

Мобэй Цзюнь машинально поглаживает кольцо на руке — успокаивается. Раньше он носил перстни, печатки, все, что находил красивым или интересным, все носил. Сейчас на его правой руке, на указательном пальце, всего один ювелирный ободок. Шэнь Юань ничего толком не объяснял, когда ломал веер о его голову в аэропорту. Через два дня стало понятно, почему. Курьер доставил коробочку на дом и трещал без умолку о том, что восхитительный выбор сделан, как же счастлива будет избранница, когда наденет на пальчик колечко. Но не слишком ли большой контраст между обручальными кольцами? Одно-то шикарное, узорчатое, крупное, почти королевское; а второе — простенькое, тоненькое, как будто к нему эскиз рисовался впопыхах. Мобэй слушал и думал о том, большой ли штраф выпишут, если он спустит болтуна с лестницы. Но посылку принял, расписался именем Шан Цинхуа и с какой-то щемящей злостью закинул в угол коробку. Через месяц, когда вскрылась правда о Ша Хуалинь и ее двойной игре, Мобэй отыскал коробочку и дрожащей рукой надел кольцо. Ша Хуалинь смеялась, почти истерически булькая. Она знала, что все ее состояние арестовано, что суд ее признает виновной, в конце концов и то, что теперь большой бизнес ей заказан, она тоже знала. Поэтому и веселилась в последний раз. А может, веселилась она с того самого момента — подкинула анонимные письма с доказательствами того, что всю конфиденциальную информацию об активах фирмы Цзюней Шан Цинхуа сливает оппозиции, что передал им копии договоров и собирается посредством брака отобрать все у Мобэй Цзюня. Как можно было в это поверить, он не понимал, но вот же, поверил, даже не попытался выяснить у Цинхуа, так ли это. Просто... давно казалось, что что-то не так: с какой-то стати Мышонок начал опять писать свои дурацкие новеллы (Мобэю не нравилось, когда книги отбирали у него любовника, тот мог сутками писать и забывать даже о еде, не говоря о том, чтоб приласкать своего короля), пропадать на какое-то время из дома; выглядел уставшим и замученным. Тогда догадка кольнула над ребрами, но была уверенность — Шан Цинхуа ни на кого не променяет Мобэя, а эта демоница подлила масла в огонь. А ещё как-то привычным стало принимать предательства от близких друзей или самых надёжных партнёров, ещё раз убеждаясь, что в одиночку легче, лучше, проще. Для надлома этого было достаточно. Мобэй тогда прорыдал в машине несколько часов, а когда немного пришел в себя, не узнал собственное отражение в зеркале. Или, вернее, узнал, но не хотел это принять: точно так же он выглядел несколько лет назад, когда отвоевывал отцовскую компанию у, казалось бы, дяди, которого обожал с детства. Вся родня поддерживала брата отца, а Мобэя была готова выкинуть на улицу; а потом, сколько было покушений на него? Четыре. Когда к нему под ноги рухнул Цинхуа — и в прямом и в переносном смысле, ибо пришел стажёром в компанию по протекции вуза и в первый же день растянулся перед директором фирмы, взметнув в воздух ворох бумаг — показалось, что жизнь наладилась, и если не обрела законный смысл, то была близка к этому. Хотя не сразу. Мобэй был раздражён чересчур чувствительным поведением Цинхуа, но удивительно быстро нахлынуло осознание влюбленности в симпатичного и забавного юношу, обладавшего талантом разруливать любые ситуации — от споров среди сотрудников до авралов с доставкой. Иногда Мобэя называли королем или императором в шутку, но когда Цинхуа между делом позвал его: «Мой король!», захотелось взять и засосать его прямо перед всеми. А потом — трахнуть. И чтобы он на каждое движение выстанывал эту фразу и сильнее прогибался. Тем не менее, не ясно было, как вообще начать, что сделать для осуществления собственных желаний. Почему-то хотелось киношного сюжета, непробиваемой романтики и слащавости. Когда Мобэй проснулся после корпоратива и увидел — сначала — себя в кровати и ощутил, как сладко болит все тело и то, что полностью раздет, а потом скользнул взглядом по сидящей на кровати фигуре, по засосам и укусам на нежной шее и плечах, по рубашке, небрежно наброшенной, понял, что все пошло не так. У Цинхуа был грустный, водянистый взгляд, и на секунду показалось — он здесь не по доброй воле и сбежит через секунду. Шан Цинхуа от прикосновения вздрогнул и Цзюню вдруг подумалось: «Неужели от страха?». Тело сработало быстрее разума, потому что в следующую минуту он зацеловывал юношеские руки и просил прощения за все сотворенное, за всю причиненную боль, и уговаривал сделать что угодно с ним, если это поможет. Цинхуа спросил, точно ли все можно сделать. Цинхуа его поцеловал. Цинхуа был восхитителен. Только через два года совместной жизни раскрылась причина того состояния. Мобэй валялся на коленях любовника почти мурлыкая, а тот перебирал густые темные пряди. Остановился. — Мой король… когда найдешь мне замену, дай мне две недели на сборы. Стало плохо. — Что? Наверное, он возмутился слишком сильно, ибо Цинхуа съежился как-то весь и забормотал, что он не подумал, и двух дней хватит, не надо больше. Мобэю стало душно и страшно: неужели он делает недостаточно, неужели всех доказательств его любви мало, и Шан до сих пор неуверен в нем? Как ещё убедить этого маленького замечательного человека в его замечательности? В том, что Мобэю плевать на пересуды знакомых а-ля «Они не пара», «Как такое ничтожество отхватило себе такое богатство?» — Я пойму, если ты однажды скажешь мне проваливать, – Шан грустно улыбается, — такие как ты достойны только богов, а не… — Мышонок, — шепчет Мобэй, — посмотри на меня. Ты знаешь, я не умею красиво говорить о чувствах, я вообще очень сложно выражаю свое отношение к чему-то, но я пройду через толпу самых лучших богов и даже не замечу их, если ты будешь ждать меня на той стороне. Понимаешь? — Да, – тихо выдыхает Цинхуа, вновь запуская руки в волосы, – я всё... «Понимаю, теперь понимаю» — бормочет Мобэй, сидя перед Юанем. Щелкает веер — Шэнь раздражён беспросветной недогадливостью Цзюня, а ещё больше тем, что из-за него пропал Цинхуа. Ло Бинхэ немного втыкается спросонья, когда его друг возникает спозаранку на пороге, а потом бьёт под дых и довольный, оставляет его корчиться на пороге. Шэнь Юань милосерднее, он просто рассказывает: да, Цинхуа готовился позвать Мобэя замуж; да, кольца придумывал сам, а если бы услышал отказ, просто так бы подарил; да, последние полгода он постоянно подрабатывал, готовя сюрприз; да, он не мог до конца поверить в желание Мобэя быть с ним — слишком много раз его бросали; да, он не вернётся, если его прогнали. А потом мстительно добавляет: «Так тебе и надо!», но в помощи не отказывает. Они ищут Шан Цинхуа всяческими способами, задействуя все свое влияние. Через два месяца, через четыре они находят ровное ничего. Словно не существовало никогда этого человека — но Мобэй знает: «Существовал», и в который раз дотрагивается до тяжёлой сережки, случайно обнаруженной в траве в парке; Цинхуа забрал только ее, когда уходил, а потом потерял. Или выбросил — словно всей благосклонности Фортуны не хватает на одно маленькое чудо. Проходит в общей сумме полтора года, и сердце, казалось бы, ставшее комком колотого льда, начинает стучать быстрее, когда в доставщике еды узнается самый ценный человек на свете, его Мышонок. Испуг, ладони перед лицом, шрамы на руках полосуют по мозгам виной и страхом, но хуже всего не это: Цинхуа убегает, и Мобэй опять удивляется тому, что внутри все может ломаться до бесконечности. Бинхэ бросает только одно слово и кладет трубку, а Цзюнь подрывается посреди ночи на окраину города. Пока едет, старается не искусать губы в кровь, постоянно приглаживает волосы и глотает горсть пустырника. Запоздало накатывают вопросы: на что похожи его действия и не лучше ли дождаться утра, но терпение на нуле. Его лихорадит, но лабиринт темных улочек помогает успокоиться. Оно и к лучшему – проплутать в грязном райончике, разобраться с мыслями, подготовиться. Иначе все, конец. Около нужного дома он бросает машину, бегом метнувшись к подъезду. Цинхуа встаёт рано, медленно собирается и с неохотой смотрит в окошко: последнюю неделю холодно, а ехать далеко, почти на другой конец города. А потом улыбается. Всё-таки, он едет не просто так, его наконец-то приняли на работу! Настоящим офисным планктоном, но это к лучшему. Прощай, пустой рис, да здравствует нормальное питание. И кошке можно будет купить сливок. Даа, он закатит маленький праздник после первой зарплаты. Ему не хотелось думать о Мобэе, о том, как он смотрел на его шрамы. Если честно, ничего он себе не резал, это кошка постаралась, подумаешь. Было грустно и приятно увидеть вновь своего короля, но Шан Цинхуа старался поскорее выкинуть эту встречу из головы, ибо снова пришли сны. А во снах все то, что осталось за закрытой дверью. Все самое дорогое и лучшее. В подъезде воняет и темно, а на улице уже светает, именно поэтому Цинхуа спотыкается об очередное пьяное тело, развалившееся на ступеньках. Руки саднит от встречи с землёй, наверняка костюм испачкался. Злит даже не это, из себя выводит дурацкая привычка постоянно извиняться — он на автомате просит прощения за беспокойство. Человек ничего не отвечает, ещё больше раздражая. Цинхуа топает к телу и тормошит за плечо: — Эй, ты, хватит валяться, что не мог выбрать место... И осекается. И матерится про себя крепко. Как! Же! Он! Ненавидит! Свою! Жизнь! Мобэй заснул на ступеньках. Да, словно бомж. Пароль от домофона он не знал. На улице раннее утро, над ним стоит злющий и растерянный Цинхуа и молчит. Они играют в странную смесь гляделок и молчанки какое-то время, а потом Шан Цинхуа касается мобэевского кольца на указательном пальце. — Да?.. — Да, — Мобэй Цзюнь медленно выдыхает, — да. А ещё нам стоит поговорить. Цинхуа прикидывает, сколько времени это займет, а потом садится рядышком. Ни на какую работу он не поедет. Катись оно все к черту.