Желания.

Лёрцер и Геринг были легендами авиации Первой мировой войны, и этот жуткий раскол в человечности этого мира столкнул их вместе и беды сблизили их, испытав эту дружбу на прочность. Совершенно неудивительно, что эти отношения связали их судьбы стальной цепью, и, даже перестав вылетать на битвы и, поднявшись по карьерной лестнице чуть ли не до небес, она не порвалась и оставалось такой же прочной. У них появились семьи, дети, а общение всё не прекращалось, они уважали и по-мужски любили друг друга. Оба изменились, Бруно чуть больше, Герман же остался таким же праздным, весьма весёлым, но весьма серьёзным и отважным в нужные моменты, честность и честь военных лет осталась в нём, не стёршись ни на долю, в отличие от многих своих партайгеноссен высшего света, он пришёл на свой пост, не замарав руки кровью своих же соотечественников. Стабильно раз в месяц они встречались, сначала наедине, потом с красавицами-жёнами, а теперь уже с детьми. Дети всё росли и росли. У Лёрцера родилась замечательная дочь — (Имя), в настоящее время юная девушка 16-ти лет, прекрасно образованная, отец не жалел денег на репетиторов, учебники и прочее. И с недавнего времени началась у Вас одна странность, проблема, если так угодно: всякий раз, когда Вы, приезжая к Герману, Эмми и Эдде, которой Вы почти постоянно были в переписке, и дружили с самых пелёнок, чувствовали что-то новое, необычное, где-то в области груди и живота. Какой-то странный приятный, даже чуть тревожный трепет, как во всех дурацких романах, у Вас где-то там поселились бабочки, хотя если сравнивать по ощущениям, то уж скорее пока ещё гусеницы, Герман всегда, перед тем, как завести разговор на долгие часы под несколько бутылок вина, осведомлялся как Вы поживаете, что Вам, несомненно, было приятно знать, что Герман действительно интересуется тем, что происходит в доме, а не просто очередной вопрос из разряда «Хорошая нынче погода!». Чувство появилось, когда Вам было 15 или около того, но сначала не придали ему никакое значение, но сейчас, когда оно отказывалось уходить по первому требованию разума, Вы решили отыскать его корни. Ответ бросился под ноги чуть ли не сам: возбуждение. По началу такая юная и невинная во всех смыслах слова девушка, жутко краснела и в той же степени себя не любила за столь распущенное поведение и за нежелание подчиняться нормам приличия и идти за одного из юношей, с которыми иной раз Вас знакомила мать, также не из низшего класса, хоть никто Вам и не нравился вовсе — слишком самоуверенные, слишком горячие, нестабильные, хотя нужно бы отдать им должное: выглядели лучшие немецкие лётчики шикарно — девушки сворачивали шеи при их виде и прочее и прочее. Вы не знали, что делать с со своею бурей чувств и ощущений. «Ох, Боже!» — восклицали Вы про себя, всякий раз, когда пытались понять свои эмоции, которые возбуждал в Вас Герман. Геринг был зрел, властен, с высоким статусом и очаровательно улыбался во время приёмов, Вам или Вашему отцу, и…ах да. Ещё одна деталь: его тело. У Вас сводило и подкашивало ноги, когда приходилось видеть Германа в какой-либо одежде более или менее чётко очерчивающей его формы — пышные, совершенно нескромные, многие находят полноту непривлекательной, некрасивой, и вообще это всё заболевание и прочее, а Вы же начинали учащённо дышать, взгляд не мог оторваться от его фигуры. Вы до сих пор надеетесь, что однажды, когда Герман произносил речь на очередном приёме с трибуны, никто не услышал тихий стон, сорвавшийся с мягких девичьих губ, а сама их хозяйка ощутила, как внутри загорелся такой огонь, что Вы аж чувствовали, что заалели Ваши щёки. Юная девушка подозревала, что неправильно это — так греховно и неприлично желать женатого мужчину, почти втрое старше её, но не могла поделать с этим совершенно ни-че-го. Спать Вам было иногда тяжело: снились картины настолько неприемлемые, что когда Вы просыпались, не могли продышаться, усаживались на кровати в ночной рубашке, прилипшей к мокрому от горячего пота телу. И вновь очередной приём: лето, огромный участок при особняке Геринга, всё максимально помпезно, Геринг любил такое, было множество людей, приглашённых на это замечательное мероприятие, был и Ваш отец — Бруно и Вы, сразу после приветствия и пары разговоров с прочими гостями совершенно ни о чём, Вы удалились в сад: он был большим, с прекрасными цветами и прекрасными изгородями выше человеческого роста, тут всегда было тихо, чуть свежее и прохладнее, но в этот раз что-то было иначе, что-то было по-другому. Шелест всевозможной растительности на лёгком ветерке настраивал на нужный лад, словно затишье перед бурей. В груди развернулась лёгкая тревога, смешанная с куражом, она подстёгивала изнутри, возбуждение, уже давно ставшее Вашим спутником пока томилось где-то глубоко внутри, дожидаясь своего момента. А момент как раз настанет, Вы постарались над этим ещё две недели назад, распланировав этот день вплоть до каждого момента, продумали все варианты развития событий. На Вас было одно из лучших платьев, сиреневое такое, пастельного нежного цвета, да и скорее не платье, сарафан, плечи были почти полностью открыты, на них держались лишь лямки, а подол еле опускался ниже колена, на шее же вместо обычного для выхода в свет жемчужного ожерелья или небольшого кулончика с малахитом, не было совсем ничего, ни браслетов, ничего на руках. Шаги были медленными, широкими, взгляд прямой, холодный, чувства пока притупились, бушевал лишь разум, просчитывающий каждый шаг, выстраивающий каждый шаг, выстраивающий защиту от всевозможных неурядиц и если что-то пойдёт не по плану. В теории нужно было остаться с Германом наедине, это не составит труда, никто не заподозрит ничего «неправильного», дальше нужно было объясниться, рассказать о своих чувствах и ощущениях, тревогах… Вы продумали всё, кроме этого, но были уверены, что это не составит никакого труда, в любом случае, даже если Герман резко откажет, прочтёт «образумевающую» речь и отчитает, как маленькую распутную девчонку, то Вы получите однозначный отказ, а это лучше жизни в потёмках и сомнениях. Вы взяли в руку небольшое зеркальце и погляделись в него, поправили волосы, прикусили губу и всячески осматривали себя, впервые так сильно волнуясь о своём внешнем виде. Что по поводу физической близости? Последние две недели Вы абсолютно бесстыдно представляли её, успокаивая себя мыслю, что скоро это либо прервется резким отказом и несбыточность этой мечты остудит Ваш пыл ну, в теории или же всё сработает как надо и тогда это не нужно будет лишь воображать, хотя даже не представляли, как именно всё это будет происходить, да и вообще те самые пресловутые чувства были сильнее телесного желания. Чуть-чуть совсем, но тем не менее. Медленно Вы пошли на выход из лабиринта, словно ноги сами несли оттуда. Людей было действительно много, они были так красивы, нарядны, пили шампанское и вино, смеялись, беседы были самыми разношёрстными, о погоде, о вкусе еды и прочим и так Вам показалось хорошо, что походка ускорилась и направились Вы в сам дом, с каждым шагом приближались к цели всё ближе и ближе, а тем временем волнение всё росло и росло, сердца не было слышно вообще, но вот чувствовалось каждое его сокращение, хотелось сосредоточиться на этом ощущении полностью, и так, словно бы в неведии Вы шли до самой двери кабинета Германа, его было тяжело не заметить или не запомнить хотя бы из-за расположения в самом дальнем крыле дома и на самом последнем этаже, ещё делу помогала огромная резная дубовая дверь, хотя по-хорошему даже ворота. Вы не знали, там ли сейчас Герман.Чувствовали это. Краткий взгляд в зеркальце, покусывание губ, машинальное нервное подёргивание от страшной смеси возбуждения и волнения. Словно по Вам пустили заряди, прямо вдоль позвоночника, Вы ахнули и закрыли глаза, просчитывая всё, что только было можно сейчас просчитать.  — Боже мой, — в последний раз выдохнули Вы прежде, чем занести кулачок и костяшками пальцев три раза постучать в двери. Раз. Пульсация в виске Два.В груди Три.В желудке Совершенно не волновало, что будет, если Вы всё же ошиблись и Герман не был в кабинете. — Кто? Что такое? Я всего лишь на пару минут, и совсем скоро вернусь ко всем, если Вы дворецкий с присланный по просьбе узнать, где я, то так ими передайте, если гость, то прошу меня простить, скоро буду на нашем прекрасном торжестве снова! — сердце рухнуло куда-то в глубину и там, затрепыхалось, словно пойманная ловушкой птица. Казалось, что горло сейчас сожмётся и оттуда не вырвется ни писка с Вашей стороны, но набрав в грудь воздуха, Вы поняли, что голос и не думал пропасть, он был чист и звонок как и всегда. — Это я, (Имя), герр Геринг, — выдохнули Вы. — (Имя)? — звучало из-за двери. Голос был бодрым, но, растерянным, видимо Герман не ожидал увидеть Вас сейчас. Но тем не менее: — Дверь открыта, можешь зайти, — Вы кивнули. Непонятно, кому, правда, видать, уже от перенапряжения, мозг работал не так, как бы стоило. Рука надавила на красивую резную ручки на двери, толкнув её вперёд, проходя в сам кабинет: Вы были тут множество раз, перестановка никак не изменилась, но всё казалось таким новым и с тем столь знакомым… Вы медленно подняли пылки взгляд на заваленный бумагами рабочий стол, где и сидел сам его хозяин: на нём был мундир, белый, торжественный, все ордена были уже прицеплены на грудь, Герман был при полном параде, готовился уже выходить. Подавить возбуждённый выдох было тяжко, но всё же удалось. — (Имя), что-то случилось? Или просто поговорить? Ты знаешь, я всегда рад хорошей беседе, — он поднял голову и улыбнулся Вам, сердце пропустило пару ударов. Волосы были хорошо убраны, прилизаны, но не так смешно, как у Геббельса, ему чертовски шло. — Да, герр Геринг, у меня есть проблема… — слова замерли в горле, их удалось проглотить лишь со вдохом. Герман молча улыбнулся, видимо, ожидая продолжения «исповеди». — Боюсь, что лишь Вы способны решить её, — сердце ухало где-то словно вне груди, а дыхание жгло горло холодом. Вы легким жестом попросили пригнуться, Герман был озадачен, ведь в комнате было лишь двое, но всё же послушался и приблизился. Ощущая его дыхание, словно дух захватывало. Почти коснувшись губами кожи, Вы тихо заговорили, голос подрагивал, несмотря на все старания. — Рядом с Вами я чувствую то, чего мне совершенно не должна бы чувствовать, — Вы взглянули в глаза Герману, он выглядел немного растерянным. — Что ты имеешь ввиду? Опиши подетальнее, — уже радовало, что ему хоть немного было интересно, что же с Вами такое. Вы рвано выдохнули и, когда сердце вновь пропустило удар, прижали свои губы к участку кожи между ухом и боком щеки, и заалели отвернувшись прочь, прикрыв лицо руками. Вы не жалели, что сделали это, ведь кожа у Германа была мягкой и гладкой. Всё словно замерло: было слышно лишь дыхание Германа и шум пульса в ушах. — Простите, герр Геринг, это было мне необходимо…по правде сказать на уме было не только это, — Вы развернулись обратно и взглянули в его голубые удивлённые глаза. Он всё молчал, А вы терпеливо ожидали от него ответа. — О, (Имя)… я-я, — он замялся и покраснел. — Боже правый, это очень неожиданно с твоей стороны. Ты очень красивая молодая девушка, но…отчего я? Почему именно так? — вопроса Вы совсем не ожидали, ждали ругани, тупого молчания, проклятий, но никак не вопроса «почему?». — Знали бы Вы, как же я хотела бы знать ответ сама…за меня сделали выбор мои разум и, — Вы задумались, стоит ли произносить следующую фразу, — тело, герр Геринг. — И как же я могу тебе помочь сейчас, (Имя)? — Вы смотрели друг другу в глаза. — Лишь овладеть мною, герр Геринг, — на хриплом выдохе вырвались из груди эти слова. Прозвучало излишне поэтично и совсем не так, как должно бы. — Я знаю, что это неправильно, что так быть не должно, — предупреждая его слова (как тогда казалось) начали Вы, но тут немец заговорил, прервав. — Я дам, что тебе нужно, — слова замерли где-то внутри, а глаза распахнулись. Из груди вырвались какие-то нечленораздельные вздохи, и голова словно бы сама вопросительно повернулась на бок, приоткрыв рот, не веря ушам. — Но лишь один раз, — Вы ахнули, прикусив губу и нерешительно подойдя к Герману. он заключил Вас в объятиях. — Дверь закрывается на защёлку автоматически, — но Вы уже этого не слышали, просто жались к Герману, вдыхая приятный запах стираной ткани и дорогого одеколона. Вы подняли голову и встретились взглядами и внезапно Герман вовлёк Вас в полный жара поцелуй, приподняв за подбородок, отчего пришлось податься вперёд и вверх. Полностью растворяясь в ощущениях, Ваше тело прижималось к телу Германа, руки обхватывали мягкие бока, покрытые лёгкой тканью, Вы тяжело дышали через нос, всё не отрываясь от немца. Губы у него были мягкие, пухлые, двигал он ими профессионально, как казалось Вам, девушке, которая ни разу не целовалась, и просто плыли по течению, позволяя ему «вести», пока он жался к Вам ближе, когда поцелуй сильно затянулся, Герман медленно подался назад, оставляя чужие губы. Вы вновь принялись глядеть друг на друга, ощущая призрачное тепло на коже и тихое дыхание друг друга. Казалось, что Вы тоните в чувствах и эмоциях, шквалом бьющихся в голове, отдаваясь оглушительным темпом сердца где-то…нет, не лишь в левой части груди, а по всему позвоночнику и солнечному сплетению. — Так и будем стоять? — даже сейчас Геринг не терял задора, а в глазах плясали знакомые с самого детства искорки. Вы глядели на него из подлобья, изучая каждый мягкий изгиб лица Германа. Он приобнял Вас вновь, на этот раз положив руку на изгиб бедра, потирая его, и вновь поцелуй, но на этот раз с инициативой от Вас, а тонкие девичьи ручки обхватили нежную ткань воротника белоснежной рубашки, цепкими пальцами расстёгивая пуговицу. И ещё одну. И ещё. Ладони проникли под одежду оглаживая молочно мягкое большое тело, проводя по груди, животу. Храни Вас господь, казалось, что сейчас что-то внутри взорвётся от напряжения, когда же Герман положил руку на застёжку сарафана, мышцы словно налились невероятной силой и хрупкая девушка, представшая перед немцем, резко рванула его на себя, приподнялась на носочки и вновь затянула в поцелуй, уже до конца расстегнув рубашку. Вы осмелели. — Признайте, Вы такого дома никогда не получите от Эмми*, — Вы смело посмотрели в глаза Герману, словно демонстрируя своё желание, свою уверенность. — (Имя), ты… — Я, герр Геринг, лишь я… — Вы взяли его за запястье и просунули его под расстёгнутую верхнюю часть платьишка, кладя мягкую ладонь на небольшую, но очень мягкую грудку, отчего сами чуть не вскрикнули, а маршал выпустил тяжёлый выдох. Сводила с ума мягкость и гладкость кожи, какая бывает лишь у юных чудесных девушек… Как давно он позабыл это ощущение, чёрт возьми. Вы отступили на шаг, усевшись на стол, перед этим смахнув в сторону лежащие бумаги и взлезли на него с ногами, согнув их в коленях так, чтобы ткань юбки натянулась на них, обнажила ляжки и простое белое нижнее бельё. В романах, которые Вы иной раз втайне от родителей покупали, прекрасные героини соблазняли солидных серьезных мужчин именно так, не отходя от рабочего места. Ткань упала с плечей, обнажая их, грудь и ключицы. В лицо бросилась кровь, но глаза всё равно отводить было поздно. Да и не хотелось особо. Лёгкое изгибающее спину змееподобное движение бёдрами и сарафан сброшен со стола на пол, почти полностью открывая тело взору Германа, пока тот завороженно глядел на Вас, готовую отдаться прямо сейчас, прямо в этот момент. Рубашка, штаны — всё спорхнуло вниз почти незаметно, давая рассмотреть всё, чёрт побери, чего не хватало жаркими ночами для услады тела прекрасными фантазиями. По телу пробежал приятный выжидающий холодок, и Вы откинулись на спину, на гладкую поверхность стола, ощущая лишь собственное дыхание и лёгкий сквозняк, потом и горячие руки Германа, проходящиеся по талии вверх, вновь ложась на грудь, отчего невозможно было удержать внутри тихий вскрик. — Чувствительная, — усмехнулся маршал, аккуратно сжимая нежную кожу. Вы бы хотели сказать что-то, а вот всё, что вырывалось из груди — тяжёлое дыхание. Чувствуете, как сползает вниз бельё с маленьким кружевом, обнажая последнюю прикрытую часть тела и лишь сейчас ощущаете, как же там горячо. Так в какой раз Вы за сегодня произносите слово «чёрт»? Хоть глаза прикрыты в предвкушении, понимаете, что он взобрался на стол, нависнув сверху. Боже мой… Упирает руки по бокам по Вашей головы, наклоняется к лицу, Вы же просто откидываете голову, открывая шею тёплому дыханию Германа. Оно становится всё ближе и вновь ощущение тёплых губ на коже забирает прочь из реальности, Вы что-то шепчете, а может и молчите, ни рот ни тело не слушается совершенно. Что-то мокрое, довольно большое прижимается к нежным складкам половых губ, отчего Вы слегка вздрагиваете, но не решаетесь поглядеть туда, где происходит «основное действие», просто остаётесь лежать и наслаждаться моментом. Вы слышали от подруг в закрытом училище, что в первые разы бывает больновато, идёт кровь, но если любовник опытен, то это будет ощущаться лишь первые мгновения, или их вовсе не будет. Герман тяжело дышит, его волосы разметались по лицу, меж густых каштановых локонов на Вас глядели голубые глаза, такие красивые, глубокие, что нельзя было от оторваться. Герман прижался чуть теснее, отчего Вы тихо выдохнули, почувствовав, как налитая кровью головка раздвигает тёплые половые губы, утыкаясь в самый вход в нетронутое влагалище. Герман прижал губы к Вашим и сделал мягкий толчок, отчего Вы мгновенно вскрикиваете и сжимаете губы, разорвав поцелуй. Боль несильна, но весьма и весьма неприятна и колет. Тихо шипите, сжимая кулаки, пока Герман шепчет что-то успокаивающее на ухо. Успокаиваете себя словами некоторых девчонок говорящих, что их боль была просто несравнима ни с чем, и плевать, если они преувеличили свои слова для большей выразительности. Член у Германа был что надо: большой, не обделённый толщиной, с приличным обхватом, для относительно опытной или даже искушённой подобными удовольствиями дамы — самое то! Но для Вас явно великовато. Герман гладит Вас по животу и бокам, аккуратно прижимается губами к шее или отвердевшему соску, пытаясь отвлечь от боли, он прекрасно понимает Ваше положение. Вскоре боль как-то растворяется и отходит на задний план, в права вновь вступает возбуждение юного тела и Вы киваете, притягивая Геринга к себе, для ещё одного поцелуя в губы. Он делает второй толчок внутрь, входя глубже, но ещё не до конца, Вы хрипло постанываете не то от боли, не то от возбуждения, а когда его большой палец ложится на клитор, так вообще почти кричите от волны жара молниеносно прокатившейся по позвоночнику, пока вы извиваетесь под его сильным телом, Геринг проталкивается внутрь до конца, ощущение наполненности распирало изнутри так, что тяжело было дышать. — Г-Герман… — словно в бреду звали его Вы, обнимая за шею, полностью поглощаемая теплом и страстью, электрическим током искрящей в ваших с ним взглядах, пока он делал ещё толчок, заставив Вас томно простонать, но в этот раз ничего неприятного почти не ощущалось… Чувства были необыкновенными, Вы не могли представить себе ничего похожего, оно не имело ничего общего ни с чем, что Вы испытывали ранее, но это однозначно было удовольствие, чистое, не прикрытое ничем. Вы понимали, за что же именно погибали мужчины в дуэлях за женщину, стремясь провести с нею ночь или же всю жизнь… Герман двигался плавно, нерезко, почти невесомо, но каждое действие вытягивало из груди тихий стон, ощущение каждой неровности органа доводило до исступления, а палец, всё также лежащий на чувствительном пучке нервов лишь усугублял ситуацию. Движения бёдрами становились всё чаще и глубже, и вот Вы ощущаете, как он входит до самого конца, прижавшись к паху своим мягким низом живота. Вы теряете счёт всякому времени в преддверии оргазма, ощущаете тепло, сходящееся внизу живота, стонете, показывая, что Вы уже на пределе и… — Герман! — лишь слышно в кабинете, а далее тихий стон, смешанный с выдохом. Ноги подрагивали, как и всё тело, Ваше лицо сильно раскраснелось, а нежное лоно сжало в себе член ещё туже, отчего даже Герман, чьё имя только что так неприлично прокричали, простонал, поджав пухлые губы. Между ног стало определённо влажнее, и это было явно не от крови, чей запах сначала так беспокоил Вас, а теперь забылся в пучине сладкого небытия его хозяйки. Герман аккуратно вынимает орган приподнимая Вас за талию со стола. Тело размякло, и Вы могли лишь тихо дышать, наблюдая, что же будет дальше, но от прилива новых ощущений почти сразу закрываете глаза и, когда снова глядите на мир из приоткрытых век, видите, что Герман уже сидит в своём кресле, держа Ваше тело прямо над собой, точнее на д пахом, да так, что головка лишь утыкается в уже чуть растянутое влагалище, дразня обе возбуждённые плоти сразу. Делаете лёгкое движение бедрами и Геринг опускает Вас прямо на орган, но на этот раз Вы принимаете его весь сразу. От этой позы Вы ощущаете его совершенно иначе. И это прекрасно. Чуть ёрзаете, чтобы устроиться поудобнее, пару раз ахнув, киваете, давая Герману разрешение на действия. Иногда Вам было страшно, что даже если близости с ним и суждено случиться, то он будет слишком груб, жесток и резок, но сейчас, если бы Вы могли думать хоть о чём-то, с радостью бы разочаровались в себе прошлой, столь пугливой и недоверчивой. А тем временем Герман «подразогнался», ускорив движения, хрипло что-то выстанывал, оглаживал руками контуры талии, плеч и груди, особенно ему нравилось прикасаться к последней: упругая, вместе с тем и мягкая, её кожа белая и шёлковая. Пульсация внутри передалась вам двоим, что усилила ощущения вдвойне, если не больше, движения внутри лона что опустошали, то заполняли до отказа, то и дело сбивая дыхание что Вам, что Герингу, сейчас уже прижавшемуся губами к тонкой шее оседлавшей его воистину юной и прекрасной девушки, пока та в свою очередь наслаждалась им всем без остатка. И вновь тепло сходится куда-то вниз, сжимая внутренности в кулак, и снова та волна истинного блаженства, томный выдох, особенно глубокие толчки, видимо, последние, ещё одна волна и ощущение чего-то невероятно горячего и вязкого внутри. Поднимаете взгляд и видите Вашего любимого Германа: его лицо покраснело, чуть ли не светилось, блестело от пота, пышное тело чуть дрожало, а внутрь Вас вновь брызнула тугая струя семени, отчего тот поджал губы и низко гортанно простонал. Обнимаете его, прижав к себе, целуете особенно нежно, поглаживая когда-то аккуратно убранные и прилизанные мокрые волосы и убираете их со лба. Вас совершенно не волнуют последствия, это тот момент, когда позволено не думать здраво. Когда позволено всё, чёрт побери.