Господин Уныние

Я лежал на матрасе, завёрнутый в тёплый плед, а на кресле в углу комнаты сидела бабушка и вязала что-то голубыми нитками. Я думал о том, что гораздо сильнее страдал от своих несбывшихся ожиданий, нежели от поступков своей матери. Я прокручивал в голове монолог, который сказал бы ей, если бы не заблокировал её номер пару часов назад: «Я знаю, что ты моя мама, и я понимаю, что тебе было тяжело. И со мной, и с отцом, и на работе, и в твоём детстве. У тебя есть причины вести себя так. Но мне больно от твоих слов и холода. Для меня важнее, как я чувствую себя. Именно поэтому я прошу тебя уйти из моей жизни. Как бы не было печально, но я не смогу исцелиться в окружении, в котором был искалечен. Твоя кукуха — это твоя ответственность. Не ты управляешь моей жизнью, а я. Страдать и терпеть во имя твоей нарциссической психопатии я не буду, у меня есть своя». И, кажется, лишь тогда, после блокировки её номера и номера отца, после этого внутреннего монолога, я отпустил её, как отпустил когда-то Ксению Александровну. Да, жаль, что пришлось пролить столько слёз, чтобы понять одну простую вещь — только я властен над своей жизнью. И только я в праве решать, как будет лучше для меня. Только я знаю, какой я на самом деле и только я могу чувствовать и помнить, что чувствовал когда-то. *** Эмиль был уже в Апере, когда я оказался в стенах холодного замка Адальберта. Он восседал на троне, а рядом стояла его величественная трость, украшенная теперь драгоценными камнями. — Ваше Величество, — обратился к нему я, подойдя поближе. — Клементина сказала, что Эмиля можно будет увидеть один единственный раз, при том столько, сколько будет достаточно. Это правда? Чернокнижник привстал с трона, опираясь на трость и сжимая челюсти от боли. — Пришло время и для меня. Пройдёмте в часовню. Когда мы зашли внутрь, отперев скрипучую дверь, перед глазами предстал чан с водой. Она была слегка голубоватой и из неё шёл синеватый дымок. — Nil permanent sub sole, оmnia fert aetas, tu sub alis angeli et semper in corde meo*, — сказал Чернокнижник, и по щекам его потекла скупая мужская слеза. — Загляните в чан. Я присмотрелся к голубой ряби и увидел лицо Эмиля. Он был таким счастливым, таким солнечным и вдохновлённым! — Ну же, он слышит Вас, Господин. Скажите ему всё, что хотели сказать при жизни. — Простите, Ваше Величество, а почему Вы… — Почему я плачу на Ваших глазах? — прохрипел он. — Да, Ваше Величество… — Я хранил эту возможность увидеть мою Эмридель так много лет, но до сих пор помню её милое лицо. Я решил, что после Вас, я тоже поговорю с Ней… Я испытывал вину, что не уберёг Её, все эти долгие годы. — Тогда я не так долго, Ваше Величество. Вам это важнее. — Не торопитесь, я выйду. И Вы выйдете, как только я прочитаю заклинание у чана. — Слушаюсь, Ваше Величество. Чернокнижник скрылся за дверью. — Привет, — неловко начал я, обращаясь к Эмилю. — Здравствуй, — улыбнулся он. — Я знаю, что тебе было очень больно, Эмиль, и не осуждаю за твой поступок. И я рад, что сейчас ты в лучшем мире. Как ты? Я хочу услышать твой ответ больше всего на свете, потому что, кажется, знаю его. И не могу удержаться. Я желаю понять, прав ли я в своих рассуждениях и предсказаниях. — Я счастлив, Константин. Спасибо тебе… Ты сохранил фенечку, которую я снял для тебя с запястья? — Да, она оказалась у меня в кармане. Я нашёл её после того, как отправился к бабушке. Она напоила меня чаем, и я хотел достать из кармана рецепты для похода в аптеку, а нашёл сперва твою фенечку, Эмиль. И я был так счастлив, когда обнаружил её и понял, что мне не придётся возвращаться за вещами в старую квартиру. — Знаешь, я хочу тебе кое-что прочесть… — И что же? — Я написал записку, прежде чем выпить ту смертельную дозу габапентина. Она у меня с собой. — Так читай же! И глаза Эмиля пробежали по строчкам листа, что он достал и помахал передо мной с какой-то неуместной улыбкой. Наверное, теперь ему было так наплевать на все тяготы и невзгоды, ушедшие в прошлое, вместе с его жизнью. — Здравствуй! Это письмо я посвящаю именно тебе. Никому не показывай его и никому не читай. Сохрани в укромном месте. Я знаю, что ты не любишь, когда я называю тебя «Костян», — он усмехнулся. — Поэтому, Константин, я прошу твоего прощения. Я знаю, что поступил, как настоящий эгоистичный ублюдок, но я не мог иначе. Каждая секунда моей жизни причиняла мне невыносимые страдания. Мне было страшно… Я не боялся того, что смерть победит меня, я боялся, что потерплю поражение. И я проиграл. Ты помогал мне бороться с этой ужасной болезнью, и я говорю тебе: «спасибо». Я знаю, что тебе понадобится время, чтобы осознать мою смерть. В жизни случаются трагедии, и моя трагедия заключается в том, что я больше никогда не увижу родителей и… Тебя. Твоя трагедия равносильна моей. И я не знаю, какие мне найти слова, чтобы искупить свою вину, чтобы утешить тебя в этом письме. Срезанные цветы уже обречены на увядание, так пусть тогда они умрут достойно. Я мечтаю о том, чтобы в это рождество ты зажёг свечи и вспомнил обо мне. Я буду наблюдать за этим и радоваться твоей искренней улыбке. И тогда, где-то в подземном царстве, я почувствую, что снова ожил в эту рождественскую ночь. Никогда не сдавайся, Константин. Живи ради нас двоих и будь счастлив. Спасибо, что ты дал мне понять, что такое настоящая дружба. Эмиль. Я печально вздохнул. — Я рад, что ты наконец-то обрёл покой. Я буду жить за нас двоих… *** Адальберт зашёл в часовню, как только я попрощался с Эмилем после долгого разговора, который по ощущениям шёл целую вечность после прочтения предсмертной записки. И тогда уже вышел я, вспоминая просьбу Великого Мага. Чернокнижник разговаривал с Эмридель до самой полуночи, а потом вышел в слезах, будто снова потерял её. Попрощался теперь уже навсегда. *** — Ты ведь вернёшься, Константин? — спросила грустная волчица, нашедшая меня у озера, сидящего в одиночестве и бросавшего камни в Гидрарг. — Конечно! Наша история не закончена! Я буду приходить к вам каждую ночь до самой смерти. — Держи перстень, Константин, — Клементина передала мне опаловое кольцо. — Теперь ты сможешь приходить не только во сне, но и когда пожелаешь. Спасибо, что помог нам в битве и стал нам другом. И я хочу, чтобы ты стал другом нашей с Диавалем семье, — волчица присела рядом и провела когтистыми пальцами по животу. — Для моих волчат и храбрых воронов. *** — Так ты с тех пор не поддерживаешь связь с родителями? — спросил Павел Евгеньевич. — Два года назад я оборвал все контакты с мамой и отцом, — сказал я уверенно. — И, кажется, мне на них так наплевать, что я не вижу смысла в том, чтобы однажды их разблокировать. У меня осталась бабушка и Ааста. Я прихожу туда каждую ночь, а порой и днём, — я указал на опаловый перстень. — К слову, у Клементины, родились прекрасные детки, и я даже баюкал их, когда волчица уставала от хлопот. Они с Диавалем разместились в старом замке в Мидтене. Недалеко от Чернокнижника. Они счастливы, и я счастлив. Практически. — Ага… — многозначительно протянул Павел Евгеньевич. — Тогда можешь ли ты сформулировать запрос? Над чем бы мы могли поработать в будущем? — Я думаю, что теперь мне нужна лишь поддерживающая терапия. По надобности. Я могу звонить Вам и просить о консультации, когда мне нужна будет поддержка и помощь? — Конечно, Константин. Тогда мы можем на сегодня закончить? — Да. *** Цвели деревья на кладбищенском пустыре, а у самого края, была могила Эмиля. Я часто приходил к ней теперь и рассказывал ему о своих падениях и взлётах. Я знал, что он слышит меня. Я был в этом уверен. Теперь я студент медицинского ВУЗа, и я стану психиатром, как однажды сказал на комиссии врачам. Елена Михайловна гордится мной и собирается потихоньку убирать тяжёлые препараты. Она оставит только ламиктал, нормотимик. Он должен помочь мне оставаться в ровном состоянии долгое время. Помните, что если вы проходите через ад, вам следует вести себя так, будто это место принадлежит вам…