«Тебе нельзя напрягаться, как ты себя чувствуешь?», — сказал Кефер жене. «Дорогой, ты слишком сильно за меня волнуешься, наша дочь уже ползать научилась, а ты всё думаешь, что я слаба», — с улыбкой ответила она. «Любимая, я беспокоюсь за тебя всегда», — улыбнулся он и обнял её.
— Анубису всего лишь нужно попритворяться им этот месяц, по истечении этого срока мы поменяем их обратно. Поверьте, повелитель, Кефер сам отдаст царство, — Бабу был уверен в успехе. — Но вы не должны никому рассказывать о нашем плане, даже Сехмет. Эксатон кивнул. Он доверял Бабу, обладавшему хитроумностью и этим заслужившего милость Тёмного фараона. Идеи Бабу по улучшению жизни и дисциплины в Тёмной пирамиде понравились Эксатону, и он установил жёсткий порядок. Всякое неповиновение каралось либо кровавым наказанием, либо смертью; патрули увеличились и участились; времени на отдых у подчинённых Эксатона почти не осталось. Сехмет выпросила себе разрешение заниматься только научной деятельностью и всё время теперь проводила в своей лаборатории, производя ряды исследований, которые могли бы помочь восстановить Эксатону силы, но пока цели своей Сехмет так и не достигла. «Какой-то тоталитаризм», — с неудовольствием думала она. Стоит отметить, что Эксатон теперь больше доверял Бабу, нежели Анубису или Тоту разработку планов по захвату трона, так что Бабу чувствовал себя важнее их и держался гордо. А вот к Сехмет, как к девушке, проявлял небольшой интерес, зачастую сопровождая её долгими взглядами, однако не наполненными чувствами. Львицу это раздражало, и она давно бы отучила его от этого, если б он не был выше её по рангу. В её комнате стояла «груша», на которой она тренировалась, но теперь вместо неё она представляла Бабу, и вскоре была вынуждена потребовать новую «грушу» для тренировок. Эксатон догадывался, что старая, все эти годы не менявшаяся, «груша» порвалась и превратилась в отдельные куски из-за появления в Тёмной пирамиде Бабу, но тот был ему слишком нужен, а Сехмет не выказывала открытой агрессии, так что Тёмный фараон ничего никому не сказал. Анубис не обрадовался своей задаче, сказав, что его наверняка рассекретят, и уж если у Эксатона, поменявшегося с братом телом, ничего не вышло, то у него и подавно не получится. Тот молчал, не желая ни поддерживать Бабу, ни выступать против него. Все три мумии ходили где-то по пирамиде, а Сехмет занималась разработкой каких-то медикаментов, и её нельзя было беспокоить, да к тому же Бабу не желал ей что-то рассказывать о своём плане, так что решающим голосом стал голос Эксатона, который, разумеется, отдал Анубису приказ притворяться Кефером. – Ты, Бабу, вместе с Хатанором и Нактом похитишь Кефера, а Анубис останется там вместо него. Тот, проследи, чтоб не было погони, – распорядился Эксатон, чувствуя прилив сил и предвкушая удивление брата.***
С головы Кефера сняли мешок, и он зашёлся сильным приступом кашля, стараясь вдохнуть как можно больше воздуха, показавшегося приятным после того удушья, в котором он находился последние полчаса. Ему как раз не спалось – он думал, чем может помочь отцу – когда кто-то сильно ударил по его позвоночнику, а на голову ему надели толстый мешок, связав руки и ноги. Потом его куда-то тащили, постоянно ударяя то по конечностям, то в живот, из-за чего он не мог сопротивляться и воздуха в мешке становилось всё меньше. Но наконец его кинули на пол и освободили от «маски». Конечно, он увидел перед собой тронный зал Тёмной пирамиды и своего брата на троне. – Мог бы просто в гости позвать, я бы с радостью пришёл, – сказал Кефер, чувствуя, как от напряжения дёргается мышца на его руке и удивлённый, что его брат решился на похищение. – Ну а так ты не тратил на дорогу собственные силы, – заметил Эксатон, немного удивившись спокойному и даже почти равнодушному поведению брата. – Что-то новенькое. Это…извините, имя забыл. Новый твой подданный подал такую идею? – Да, это заслуга Бабу. Но раз ты в гостях, тебе нужно выделить собственную комнату, – Эксатон махнул рукой, и на голове Кефера снова оказался мешок, а две мумии куда-то его потащили. Младший сын Ра не сопротивлялся – бессмысленно, он уже в Тёмной пирамиде, и даже если он вырвется, в одиночку ему всё равно не сбежать отсюда, а вот получить несколько весьма болезненных ран за попытку бегства – это пожалуйста; к тому же у него слишком ныло тело, чтоб совершать отчаянные прыжки. Кефер подумал, что попадал в такое положение уже третий раз в своей жизни: первый, когда его похитили в самом начале войны (и его смогли спасти), второй, когда его поменяли телом с братом (и тогда Лео с Нейт раскусили план Эксатона), и третий – сейчас, когда не известно, смогут ли его спасти. Его провезли до темницы, а потом стали к чему-то пристёгивать. Когда Кефер повис на цепях, с него сняли мешок, и резкий свет ударил ему в глаза. Но брат Эксатона был в слишком унылом настроении, чтоб держаться гордо, поэтому прищурился. Эксатон дал ему время привыкнуть к свету и понять, что он находится в темнице и висит над соломой, а вокруг него собрались приближённые Тёмного фараона с очень серьёзным видом. Кефер хмыкнул: ничего хорошего от этого ждать не стоило. Минутку, а где Анубис? – Располагайся поудобнее, Кефер, – сказал Эксатон с хищной ухмылкой, – тебе предстоит тут пожить достаточно долгое время. Кефер вздохнул: всё время висеть на цепях ему не хотелось. В прошлый раз он хотя бы чувствовал слабость, которая не позволяла сосредоточиться на боли в руках, а теперь что? Правда, уже хотелось спать, но как можно уснуть в темнице? Постепенно все вышли, и по зеванию Сехмет, которая слабо прикрывала его рукой, Кефер понял, что все они направляются спать и не появятся здесь до утра. Когда дверь заперли, он услышал тихий голос Эксатона: «Он всё равно не уснёт, слишком осторожен, может только притвориться и попытаться сбежать, так что до утра нам тут делать нечего». Потом раздались шаги, которые всё удалялись и удалялись, пока не наступила тишина. Кефер ухмыльнулся и закрыл глаза – он должен был поспать хоть немного, прежде, чем вернётся старший брат со своей компанией.***
Гиксос валялся на кровати с открытыми глазами и смотрел в потолок невидящим взором. Какой смысл вставать так рано? Всё равно ведь ничего не делаешь, а опыты… Опыты могут и подождать. К тому же есть Осирис, который почти всё время проводит в лаборатории. Настроения не было никакого, не хотелось что-то делать, не хотелось думать, а читать было лень. Изобретатель сначала удивился своему поведению, но потом хандра полностью завладела им, не оставляя ни единой возможности на спасение. Через какое-то время в дверь постучали. Закутавшись в одеяло, изобретатель разрешил гостю войти. Это была Нейт. Она вошла в спальню и удивлённо посмотрела на брата. Они молчали с минуту, и Гиксос наконец поднял брови, безмолвно спрашивая: «Что?» – Ты так и лежишь с самого утра? – спросила Нейт, подходя ближе, а после кивка брата спросила: – Ты себя хорошо чувствуешь? – Настроения никакого, – ответил тот и безэмоционально посмотрел на неё. – Позвать Осириса? – Не стоит беспокоить его по таким пустякам, он этого не любит. – Тебе в самом деле заняться нечем? – А чем? Изобретать нечего, исследовать не нужно, а патрулировать не за чем. – Гиксос, ты забыл, что у Эксатона новый подданный, и мы снова находимся в состоянии войны? Гиксос замер. Действительно, он совершенно про это забыл. Выходит, в случае нападения он не смог бы помочь городу. Он приложил руку ко лбу и промычал. Нейт знала, что это означает – Гиксос напрочь забыл и теперь очень расстроен из-за этого. Она подошла к нему и приобняла – единственное, от чего он мог бы успокоиться. Гиксос ответил ей лёгкими объятиями и привстал на локте. – Сегодня Рамзес идёт в патруль, сходи с ним, – сказала Нейт, отстранившись. Младший брат кивнул, и сестра ушла, не желая смущать его своим присутствием, пока он будет переодеваться. Гиксос быстро встал и стал лихорадочно собираться: заправил постель, привёл себя в порядок, заскочил на кухню и на ходу – из кухни в кладовую – съел банан. В коридоре стояла служанка, пожилая женщина, которая осталась в семье изобретателя после смерти его с сестрой родителей и присматривала за обоими детьми. «А как же завтрак?» – удивилась она, на что Гиксос ответил, что перекусил, и, захватив копьё, выскочил из дома. Рамзес улыбнулся ему, когда он добежал до разведчика. Слегка взволнованный, Гиксос попросился в патруль. Рамзес обрадовался – не тому, что тот с ним пойдёт, а тому, что тот наконец вылез из дома, значит, Нейт смогла его уговорить. Тем временем Правящий совет обсудил какую-то важную вещь и разошёлся. Ра был удивлён, не застав сына за завтраком, и надеялся, что увидит его после собрания Совета, но Кефер так и не появился. Фараон забеспокоился, начиная опасаться, что мог как-нибудь обидеть сына, и тот не желает разговаривать с отцом. Как ни старался, Ра не мог вспомнить, говорил ли он, делал ли что-то обидное, но одно понял – отстранённость Кефера от дел Египтуса тому не нравилась. Бог солнца вспомнил, как однажды, в детстве, Кефер почувствовал себя ненужным, и это вылилось в большую неприятность. «Я не умею», – горестно подумал Ра, осознавая, что не мог одновременно уделить своим сыновьям внимание, дать понять, что любит их обоих. Он стал искать сына по всей пирамиде, никому не сообщая о пропаже, желая найти его и сразу поговорить. Наконец он зашёл в сад – с ощущением, что его сыну плохо. Ра осмотрелся и направился к фонтану – Кефер обычно любил посидеть там. С тяжёлым сердцем фараон вышел из-за изгороди и увидел своего младшего сына, сидящего на лавочке перед фонтаном и задумчиво глядящего на воду. – Кефер, – почему-то Ра ничего больше не смог произнести, одновременно радуясь, что с сыном ничего не случилось, и предчувствуя что-то плохое. – Здравствуй, отец, – Кефер поднялся и, приложив правую руку к груди, поклонился. – Я не видел тебя с самого утра. Всё в порядке? – Да-а, всё хорошо, – ответил сын, немного отводя взгляд. – Кефер, что тебя тяготит? – Ра подошёл ближе. – Мне-е… просто хочется побыть одному… Я, наверно, покажусь тебе странным, но… так теперь и будет. – Я думаю, тебе стоит вновь заняться государственными делами, – Ра очень хотелось дать понять сыну, что он очень важен и для него, и для всего Египтуса. – Не стоит. Ты теперь правитель Египтуса, и у тебя решать задачи получается лучше… Если ты не против, я бы пошёл тренироваться, а то вдруг Эксатон решит напасть, – Кефер прошёл мимо отца, снова поклонившись, с очень мрачным видом.Ра вздохнул. Он не хотел мешать сыну, но чувствовал, что тому нужна его поддержка, иначе с чего бы он вдруг стал настолько угрюм?***
Тем временем в Тёмной пирамиде Кефер проснулся от ломоты в руках. Сначала он подумал, что всё ещё спит, потом – что его сильно ранили, пока он спал, но вскоре он понял, что к нему ещё никто не заходил, а всё тело ноет из-за вчерашних побоев. Определить, сколько времени, было невозможно, поскольку камеру освещал лишь ярко-красный ночник, и Кефер остался гадать, проснулся он посреди ночи, или уже наступил день. Однако долго гадать ему не пришлось: через несколько минут в камеру вошёл Карнак, а значит, уже день. Или по крайней мере утро. Тюремщик освободил пленника и удалился, удивлённый отсутствием попыток того сбежать. Без внимания Кефер провалялся полчаса, и за это время затёкшие руки и ноги снова полностью подчинялись хозяину. Он огляделся и оценил мягкость соломы, подумав, кто позаботился о такой действительно мягкой подстилке. От волнения есть ему не хотелось, чему Кефер был рад. Потом послышались шаги, и в камеру снова вошла вся толпа, его подвесили над соломой, и он вновь не увидел Анубиса. Похоже, метаморф Эксатона отвлекает всех в Золотом городе, иначе за Кефером бы уже пришли. – Уверен, тебя мучает множество вопросов, – обратился к Кеферу Эксатон. – К сожалению, ты не получишь на них ответы. – Обычно конец у этой фразы другой, – младший сын Ра уже давно не был в окружении врагов и при этом одиночестве, и эта компания смущала его, но он решил держаться. – Может хоть скажешь, почему Анубиса нет? – Он на задании, – ответил Эксатон. – А теперь позволь снова представить тебе Бабу. Как ты уже знаешь, именно ему принадлежала идея твоего пленения, а потому ему полагается почти полная свобода действий. Видишь ли, – Эксатон стал медленно подходить к брату, – мы проиграли. Но мы – и вы – лишь думали, что проиграли войну, на самом же деле мы проиграли всего лишь битву. Как дал мне понять Бабу, война может быть и не на поле боя; она не уносит жизни тысяч солдат и потому удобнее. Но ты, Кефер, – он остановился рядом с братом, – ты не пропустишь кровопролитий. Слишком долго ты нам мешал, а потому понесёшь наказание. Кеферу очень хотелось сказать: «Да неужели» – но он понимал, что лишний раз дразнить брата не стоит. А, собственно, что значит «почти полная свобода действий»? К своему несчастью, Кефер сразу узнал, что же означают слова его брата. – Ты будешь висеть здесь, – сказал Эксатон, – на цепях, а Бабу каждый день будет причинять тебе немного боли – взамен той, что ты со своим войском причинял мне. Но сегодня, так как ты у нас первый день, ты получишь наказание от всех нас. Вот тут-то Кефер чуть не вздрогнул: ему и так больно, а сейчас на него обрушится целый ураган боли. И ведь каждый день к нему будет приходить Бабу – и, вероятно, раз так, Кефера продержат здесь достаточно долго. «Нужно держаться», – только и успел подумать Кефер, как первый удар на него обрушил сам Эксатон. Сехмет с равнодушием следила за разговором двух братьев, но когда начались побои, удивилась. Единственное, что она знала обо всём этом – Кефера собираются продержать здесь долго, но больше ничего не уточнялось. Она видела, как стойко Кефер переносит все весьма болезненные удары, видела, как он пытается не выдать своей боли, но силы постепенно покидали его, и когда последний из присутствующих приспешников Тёмного фараона нанёс ему удар, он зашипел, зажмурившись. Ей стало не по себе – такой жестокости она никогда ещё не видела. И вдруг Эксатон обратился к ней: – Твоя очередь, Сехмет. Она с удивлением посмотрела на него – всем было известно, что она сражалась редко и предпочитала служить своему фараону как учёный, а не как воин. Эксатон кивнул с удовлетворительной ухмылкой. – Сделай это как можно больнее, – вставил Бабу. Сехмет медленно направилась к пленнику, вспоминая о прочитанной жестокости древних диких племён. Мучать ей до этой минуты никого не приходилось, но уж если повелитель приказал, нужно повиноваться, даже если ты против. Сехмет подошла к нему вплотную. Они оба враждебно рассматривали друг друга, яростно смотрели в глаза друг другу, но наконец она, продолжая смотреть ему в глаза, провела рукой от шеи Кефера до предплечья, до голубой полосы на нём. Кефер увидел лёгкое отчуждение в глазах жрицы, а потом почувствовал, как её стальные когти всё сильнее нажимают на его кожу. Медленно и больно. Мучительно больно. Хищного выражения не было ни на её лице, ни в её глазах, но тень жестокости всё-таки была, хотя и вместе с отчуждением. — А быстрее можешь? — недовольно заметил Бабу, скрестив руки на груди. — Так больнее, — сквозь зубы ответила Сехмет, но вдруг как-то иначе посмотрела на Кефера – ему даже показалось, что в её глазах мелькнула жалость – зажала ему рот и сказала, обращаясь к Бабу: — Ну уж если ты так хочешь, — и резко впилась когтями в кожу мужчины. Кровь брызнула в разные стороны, испачкав и её тоже, а Кефер приглушённо закричал, не в силах больше сдерживать боль. — Нет, я хочу слышать его крики боли, — кровожадно сказал Эксатон. На мгновение всё замерло: подчинённые удивлённо посмотрели на повелителя, Сехмет остановилась, Кефер с изумлением смотрел на брата, не веря своим ушам. Сехмет освободила рот пленника, и только Кефер услышал, как она пробормотала, почти не шевеля губами: «Ведь брат». Когти с новой силой впились в кровоточившее мясо и всё продолжали выпиваться глубже. Запах крови становился всё сильнее. Крики, вероятно, были слышны по всей Тёмной пирамиде. Через пару минут Сехмет почувствовала твёрдое под пальцами и чуть поводила по кости — а это была она — когтями. А потом взяла какой-то острый нож и провела соединяющую линию между следами когтей, немного задевая кость. Кефер вдруг укусил её за кисть второй руки, которую львица всё ещё держала в районе его лица. Она вскрикнула и отбросила нож. Но она уже закончила. Кефер зажмурился и всё сильнее сжимал зубами её руку. Но от боли, чтоб не кричать, ведь сил на крики у него уже не было. И она это поняла. Может, что-то и шевельнулось где-то глубоко-глубоко, в самом дальнем углу её души, но сразу замерло и затихло, когда Эксатон крикнул: — Освободите её! Сехмет и сама уже начала вырываться. Кефер понимал, что ему лучше самому отпустить учёного, а то прихвостни ещё сломают ему челюсть, но никак не мог, сдерживая крик. Помогла пощёчина Сехмет, оставившая пять следов когтей. Кефер сжал зубы, а Сехмет руку, обменявшись с ним злобным взглядом. — Ну вот, Сехмет, а теперь твоя задача поддерживать в нём жизнь. Смерть брата мне не нужна, — сказал Эксатон. — Как прикажете, повелитель, — поклонилась Сехмет. — Я принесу препараты. Когда она вернулась в темницу, никого уже не было, а Кефер валялся на соломе, держась за руку в том месте, где была рана от следов Сехмет, скорчившись. Да, таких тяжело раненых пациентов у неё ещё не было. Она присела рядом с ним на корточки, поставив аптечку рядом на пол. Кефер чуть отодвинулся, когда она протянула к нему руку. — Учись мне доверять, — холодно заметила она. — Давай я сначала сломаю тебе руку, а потом скажу, что желаю тебе добра. — У меня был приказ, — недовольно заметила Сехмет. — Ты понятия не имеешь, как мы здесь живём. Теперь. — Вполне неплохо, учитывая, что в плену у вас сын фараона, и вы позволяете себе его подвергать жестоким пыткам. — Послушай! — зло воскликнула Сехмет. — Я понятия не имею, зачем тебя сюда притащили и почему мучают, мне лишь сказали, что я должна не дать тебе умереть. Всё! — И Эксатон не поделился своими планами с одной из вернейших ему подчинённых? — ухмыльнулся Кефер. — Бабу. Он с ним о многом говорит, я лишь исполняю приказы. Я больше не участвую в принятии решений и не предлагаю идеи, так что от меня ты ничего не узнаешь. А теперь дай мне уже промыть тебе раны! Кефер думал, стоит сострить или всё-таки позволить приспешнице Эксатона помочь. Она вполне могла на его колкость ответить агрессией и ухудшить его положение или просто не лечить его. С другой стороны, позволять врагу помогать — всё равно что подставить под удар спину. Пока он думал, Сехмет намочила каким-то раствором тряпку и поднесла к ране на руке. Кефер открыл ей доступ к сильно кровоточащей ране и зажмурился от боли, когда она тряпкой протёрла рану. Сехмет, закончив обрабатывать рану, взяла иголку и стала сшивать края кровоточащего мяса. Кефер чуть не откусил свою губу, терпя уколы и проезжающую хирургическую нитку, но Сехмет успела закончить быстро, хоть и весьма больно. Тяжело дыша, сын фараона откинул голову на стену. Вытирая руки от крови, девушка заметила, что он держится за живот. — Покажи рану на животе. — Раны нет, — ответил Кефер и показал живот, на котором всё же виднелась пара царапин. Львица легонько нажала на кожу, и Кефер дёрнулся. — Синяк будет сильный, — она нарисовала на всей поверхности его живота сеточку каким-то раствором, потом забинтовала его руку и, убрав всё в аптечку, встала: — Тебе будут приносить еду, каждый день я буду приходить в определённое время после Бабу и подлечивать тебя. Я прошу от тебя одного — указывать на все раны, так будет лучше для тебя. Кефер устало посмотрел на неё и кивнул. Медицинская помощь ему будет необходима, так что отказываться просто глупо. Сехмет одарила его пристальным придирчивым взглядом и вышла, заперев дверь темницы.***
Когда Гиксос и Рамзес вернулись из патруля, то сразу наткнулись на Кефера. У него было слегка надменное лицо, а глаза выдавали мрачное настроение. Поприветствовав его, они пошли в дом изобретателя – Раммзес был приглашён на ужин. По пути они заговорили о состоянии Кефера, замечая необычные моменты его поведения. – Мне кажется, что-то здесь нечисто, – сказал Гиксос уже дома, садясь за стол. – Уж слишком изменился Кефер. – Я слышала, он разговаривал сегодня с отцом, – сказала Нейт, – и сказал ему, что его поведение теперь будет странным. – Кефер сам не свой был в последнее время, – заметил Рамзес, – но мне кажется, он просто не может привыкнуть к новому укладу жизни. – Ну не знаю. Он какой-то не такой, не нравится мне это, – задумчиво проговорил Гиксос, глядя в тарелку, а в это время в запертой спальне Кефера Анубис наконец принял своё истинное обличье и с облегчением вздохнул – первый день прошёл удачно.