Ра нашёл их сидящими на скамейке. «Как ты?» — спросил он у жены своего сына. «Спасибо, хорошо, — с нежной улыбкой ответила она. — А вот малыш уже постепенно толкается», — она положила руку на руку мужа, которая лежала на её круглом животике. Ни её жизни, ни жизни её ребёнка явно ничего не угрожало.
Кефер вскоре понял, что «почти полная свобода действий» была дана Бабу для его пыток, она запрещала ему наносить пленнику слишком тяжёлые увечья, опасные для жизни, зато не запрещала жестокости, и вскоре камера превратилась для Кефера в пыточную. Причину их жестокости он не понимал, но Бабу явно нравилось слушать стоны и крики пленника, которые тот через несколько дней уже не мог сдерживать. Бабу и Сехмет приходили в одно и то же время каждый день, медик после мучителя, причём – вскоре Кефер это понял – львица старалась избегать встреч с Бабу. Она всегда выглядела очень усталой и недовольной, поэтому часто была резка со своим пациентом, но её лечение – отнюдь не безболезненное – всё-таки было не так тяжело переносить, как пытки обезьяны. Через неделю на теле Кефера почти не осталось живых мест, глубокие раны постоянно кровоточили и не заживали, как бы сильно не сшивала их Сехмет. В конце концов она принесла какую-то жидкость и стала брызгать ей на пленника. Они никогда не разговаривали – исключая объяснения Кефера о боли своих ран и места их нахождения. Сын Ра всегда настороженно относился к своей целительнице и внимательно следил за её действиями, опасаясь, как бы не получить новую порцию боли, не сопровождающую лечение. Но Сехмет всегда только лечила – и лечила хорошо. Ещё через неделю Кефер начал худеть: раны, кровотечения и постоянная боль сильно истощали его, а еды ему доставалось мало – кусок хлеба среднего размера дважды в день; правда, воды ему давалось достаточно, но он всё равно почти не пил её – на это требовалось слишком много сил. Девушка вскоре заметила, что «гость» чувствует себя всё хуже. Он часто падал или спотыкался, когда она просила его переместиться поближе к свету, поскольку у него кружилась голова. Её это начало немного беспокоить, хотя она не могла понять, почему. «Мы никогда не были друзьями, – твердила она себе, вспоминая, что в детстве она играла и с ним. – Неужели я привязалась к нему? Нет-нет, не может быть. Он просто пленник. Которого я должна лечить… Я же врач, я беспокоюсь…» – эти размышления иногда заставляли её оторваться от работы и либо взглянуть на пленника (если в это время она лечила его), либо посмотреть на противоположную стену (если в это время она была у себя в лаборатории). Однажды, когда голова у Кефера кружилась особенно сильно, Сехмет решила, что нужно как-то это исправлять, иначе он мог не прожить в Тёмной пирамиде положенный срок. В тот же день она пошла к Эксатону, чтобы попросить его о некоторых мерах. Тёмный фараон на этот раз сидел в тронном зале один и просматривал что-то в планшете. – Мой повелитель, – Сехмет спокойно вошла и поклонилась, чувствуя, что словосочетание «мой повелитель» начинает мозолить ей язык. – А, Сехмет, – Эксатон поднял голову и посмотрел на неё, – ты от Кефера? Как он там? – Ему нужно давать больше пищи, – ответила львица, – иначе он долго не протянет. Эксатон выключил планшет и отложил его. Он погрузился в раздумья, а потом вызвал Бабу. Жрице это не понравилось, но она не показывала своего недовольства. Надежда немного улучшить содержание Кефера, чтоб он смог выжить, рухнула с появлением в тронном зале антропоморфной обезьяны. – Вызывали, Тёмный фараон? – Бабу поклонился, изящно махнув рукой. – Хотелось бы кое-что объявить, – сказал Эксатон. – Отныне содержанием Кефера занимается Сехмет. Условия для него должны быть получше, – он снова взял планшет и стал в нём что-то смотреть. Бабу ответил: «Как прикажете» – поклонился и ушёл. Сехмет посмотрела на Эксатона. – Благодарю, мой повелитель, – она тоже поклонилась и ушла, не зная, что мысли её господина были заняты не содержанием информации в планшете, а вопросом состояния брата в темнице.***
В Золотом городе за эти две недели жизнь продолжала идти размеренно и плавно. Иногда воинам приходилось отбивать небольшие атаки мумий, которых старший сын Ра посылал, дабы его отец ничего не заподозрил. Анубис в облике Кефера наловчился использовать приёмы того и не щадил своих же солдат (которые о плане своего повелителя совершенно ничего не знали), так что никому и в голову не приходило, что это ненастоящий Кефер. Лишь один Гиксос следил за ним на поле боя и всегда держался поближе к нему – он объяснял это тем, что хочет помочь другу, если на того нападёт мумия, ведь Кефер стал немного рассеян, хотя на самом деле пытался уловить в поведении того какую-то разгадку такой перемены. Анубис вскоре заподозрил что-то неладное и сам стал следить за Гиксосом, но тому удавалось вывернуться из затруднительного положения или удачно укрыться – он полностью использовал свои таланты. И всё-таки Анубис проявил большую осторожность, чем предполагал изобретатель. Утром вторника третьей недели пленения настоящего Кефера Гиксос проснулся в крайне плохом самочувствии. Живот болел, словно был готов лопнуть, голова кружилась так, что нельзя было определить местоположение даже крупного предмета, а все кости ныли. Встать не было никакой возможности, кричать – не было сил. Мужчина молча лежал и пытался сообразить, почему вдруг у него такое началось. После часа тщательного перебирания вчерашнего дня он наконец понял, что за ужином съел что-то не то (на самом деле Анубис потихоньку подкинул ему банан с веществом, от которого становилось дурно, оно также вызывало лёгкое отравление). Он терпеливо ждал, пока к нему зайдёт кто-нибудь, кого он мог бы попросить о совсем крошечной помощи. Наконец в спальню вошли служанка и Нейт, и обе были обеспокоены. Каверкая слова, Гиксос кое-как смог объяснить им, что ему плохо, и что необходимо сказать Осирису, что требуется парочка лекарств, названия которых изобретателю пришлось говорить по слогам, чтобы не ошибиться. Нейт оставила служанку ухаживать за братом, а сама побежала к Осирису. В ожидании Гиксос задремал, а когда открыл глаза, перед ним стояли уже не только Нейт со служанкой, но и Рамзес с Осирисом. – Попрослил вдедь только лекар..ства, – угрюмо пробурчал изобретатель, всё ещё не владея своим языком, но уже различая предметы. Осирис сразу засунул ему градусник под мышку, а в рот положил какой-то шарик на длинном шнуре. Гиксос одарил его непонимающим взглядом и сильнее укутался. В горло вдруг потихоньку полезла какая-то тонкая холодная нить. Было очень неприятно, но изобретатель не издавал ни звука, чем Осирис, кажется, был не доволен. Через несколько минут учёный вытащил шарик и приладил его к какому-то устройству, сказав при этом: – Морщиться – совершенно нормальное явление, а вот не произносить ни звука при этой процедуре – нет. Нейт и Рамзес переглянулись, словно говоря друг другу: «Гиксос вновь взялся за своё» – и стали ждать результатов. Температура у брата Стража была достаточно высокая, а я помощью своего устройства Осирис быстро определил, чем тот отравился. Он немедленно дал ему лекарство и велел всем выйти. Когда Гиксосу стало лучше, старый учёный отвёл его в ванную, где был намерен сделать ему промывание желудка.***
Сехмет беспокойно ходила по комнате, постоянно посматривая на часы – скоро ей полагалось идти к Кеферу. Проходя мимо его темницы минут пятнадцать назад, она слышала, как пленник вдруг закричал: «Нет! Не-ет!» – а потом послышался звон цепей – Кефер явно хотел увернуться от Бабу, а может, и вырваться, но по последующему воплю боли девушка поняла, что попытка не удалась, а Бабу применил какую-то особенно больную меру. Она ужаснулась – даже не количеству работы, чему ужасалась первые две недели – а тому, как он громко кричал. Конечно, не громче, чем в первый день, но всё равно её уши беспокойно задёргались. Наконец она вошла в камеру, и где-то в глубине её души что-то сильно шевельнулось: Кефер лежал на боку на сене, скрючившись, тихо стонал, пытаясь сдерживаться, и держался, зажмурившись, одной рукой за колено, а второй за бок. Он не произнёс ни слова и не изменил положения ни когда дверь за львицей заперлась, ни когда она села рядом с ним, и это насторожило её. Обычно весьма спокойно относившийся к своим ранам и встречающий её настороженный взглядом, сегодня он вёл себя совершенно иначе. – Давай посмотрю, – сказала она, приближаясь. Он не отреагировал. Тогда она села рядом с ним на колени и положила руку на его руку, которой он держался за колено: – Кефер. Он поднял на неё глаза и рвано вздохнул. Он тяжело дышал и явно ненавидел весь свет в это время, львице даже показалось, что сейчас он попробует накинуться на неё, но он лишь сжал губы и взглядом указал ей на то место, которое у него болело. Это была ляжка. Только очень большая, опухшая. – Из-за чего? – спросила Сехмет, уже зная ответ. – Яд Стальной Осы, – процедил Кефер сквозь зубы. Глубоко в душе Сехмет что-то снова зашевелилось и уже не захотело смолкать. Она ещё не понимала, что за чувство в ней проснулось, но уже проиграла ему, поддалась. Она нашла обезболивающее, а потом стала рыться в поисках раствора, снимающего опухоль. Как такового противоядия от яда Стальных Ос у неё не было, да и понадобилось бы его очень много. Похоже, Бабу ввёл ему сильно концентрированный яд. Сехмет уже понимала, что работы будет много, а боль, которую чувствует Кефер, увеличится. Наконец все нужные лекарства нашлись. Но только она хотела промокнуть кожу смоченной в растворе тряпочкой, как Кефер затвердил: – Нет, нет, не надо, не надо. – Тебе же больно, – с изумлением посмотрела на него львица и увидела в его глазах страх. Страх! Самый настоящий. У Кефера – Кефера! – в глазах страх. – Оно пройдёт, пройдёт, – тихо сказал он. – Оно будет проходить слишком долго, несколько дней, а Бабу наверняка будет прибавлять боли именно здесь. – Нет, не надо. Это… Тут наконец Сехмет поняла, почему он так протестует. Да, действительно, это было бы неприлично, ведь она не только женщина, но и враг, а он, ко всему прочему, сын фараона. Однако она врач, её работа – лечить различные раны. – Кефер, в Египтусе врачам доверяют, – осторожно сказала она. – Это ведь просто ляжка. Я должна тебя вылечить, – она удивилась своему тихому голосу и попытке успокоить пленника. И вдруг она заметила, что край его схенти надорван, совсем немного, но надорван. Она сразу же сказала об этом Кеферу, вновь сказав, что ляжку нужно лечить. Он покраснел и отпустил руки. Тогда девушка достала из аптечки небольшой шар, светящийся белым, и, закрепив его на «ножке», поставила так, чтоб он освещал необходимую часть ноги. Ляжка оказалась не только опухшей, но и покрасневшей, казалось, если её уколоть чем-то острым, она лопнет подобно воздушному шару. Сехмет начала лечение под уже не сдерживаемые стоны Кефера. На следующее утро она пришла навестить его, посмотреть, как он пережил ночь. Опухоль спала, и ляжка почти не болела – только если нажать на неё. Зато сам Кефер как-то изменился. Он стал чуть взволнованнее и двигался резче. Он уже ничего не спрашивал и не следил за Сехмет настороженно, он просто ждал, пока она начнёт с ним говорить. Рассказав, что боль почти ушла, Кефер сказал ей спасибо, немного смущаясь. Девушка знала, что лечение ляжки не пройдёт бесследно, она не могла и думать, к чему это приведёт.***
Нейт сидела у постели младшего брата и сторожила его сон, когда в комнату вошёл Осирис. Она тихо рассказала ему о том, что Гиксосу лучше, но он ещё достаточно слаб. Учёный посмотрел на ученика, пощупал ему лоб – который оказался негорячим – и попросил Нейт разбудить его, а сам отошёл к столу и стал что-то доставать из пакета, который принёс с собой. Гиксос нехотя открыл глаза и пробурчал что-то невнятное. Просыпаться ему не хотелось, не то что вставать. Он заметил Осириса, моргнул пару раз и окончательно проснулся. Интересно, зачем учитель пришёл? Учёный подошёл к ученику, поприветствовал его и после ответного приветствия сказал: – Садись, тебе нужно немного поесть. – Боюсь, я не смогу, – ответил Гиксос, уже раздумывая над последствиями своего ответа. – Это кусок арбуза. Он промоет твой желудок. Вставай, это нужно тебе. Гиксос, кряхтя, встал, и спавшее одеяло открыло его голую грудь, но сейчас изобретателя это совершенно не волновало, поскольку ему никак не удавалось нормально сесть, и его сестра была вынуждена помогать ему. Когда наконец он был усажен в удобной позе (и не мог свалиться), Осирис присел с ним рядом и подал над миской весьма внушительного размера кусок арбуза. «Неужели я должен съесть весь?» – почти с испугом подумал Гиксос, уставясь на него.***
Сехмет пыталась понять, что с ней творится, почему её так сильно интересует здоровье Кефера. Он находился в плену уже достаточно долгое время, Анубиса до сих пор не рассекретили, а планы Эксатона были ей не известны, и эта неопределённость будущего её настораживала. Но что она могла поделать? Лишь проявить немного заботы о пленнике, чтобы он не умер от истощения. Заботы. Раньше она заботилась только об Эксатоне, а теперь… Когда она вновь вошла в камеру, Кефер сидел, откинувшись в стене, и с безразличным видом сжимал предплечье, то самое, куда она нанесла ему рану в первый его день здесь. Он поприветствовал львицу кивком и спокойно дал ей осмотреть рану. Сехмет почувствовала, как внутри у неё начинает клокотать злость: в старой ране Кефера торчал стальной предмет, видимо, плотно засевший в мясе. Когда львица попыталась его вытащить, Кефер скривился от боли, кожа приподнялась, крови выделилось ещё больше, а предмет не сдвинулся с места. – Крюк, – прошептал Кефер. Крюк. Зачем? Сехмет стало казаться, что Бабу делает такие сильные раны ещё и для того, чтоб лечить пленника было сложнее, но не чтоб усложнить ей работу, а чтоб ему было ещё больнее. Осторожно, проникая под кожу когтями, чтоб узнать, в какую сторону загнут крюк, Сехмет старалась причинять Кеферу как можно меньше боли. Он еле сдерживался и изредка дёргался, стараясь не мешать ей. – Нет… Нет-нет-нет! – Сехмет так изумилась и разнервничалась, что её руки задрожали. Как она сможет вытащить такой крюк без наркоза? Кефер молчал, хотя она знала, что ему стало интересно, что так взволновало львицу. Она вздохнула и только попросила его набраться сил и потерпеть. Обработав рану обезболивающим как можно в большем количестве, Сехмет постепенно стала вытаскивать концы крюка, сделанного на подобие гарпуна, раздумывая, что он мог сильно повредить кровоток и ткани, и тогда придётся ампутировать всю руку. А меж тем разгневанность на Бабу всё возрастала в ней. Наконец гарпуноподобный крюк был вытащен, рана сшита, промыта и перевязана, а Кеферу дано обезболивающие. Сехмет убедилась, что всё в порядке и решила поговорить с Эксатоном и Бабу. Из тронного зала слышались голоса как раз это парочки. Сехмет гневно вошла в тронный зал и на ходу со всей силы швырнула окровавленный крюк в Бабу. Он еле успел увернуться, и крюк, звеня и разбрызгивая по полу капли крови, приземлился где-то рядом с троном Эксатона. Бабу удивлённо уставился на львицу, которая продолжала идти к трону с гневным выражением лица, явно готовая в этот момент растерзать любого, кто попался бы ей на пути. Эксатон был удивлён поведением девушки не меньше, но всё-таки встал с трона, однако не успел потребовать объяснений, потому что Сехмет разъярённо крикнула, продолжая приближаться: – Это уже переходит границы дозволенного! Он в него небольшой горпуноподобный крюк воткнул! Сехмет наконец остановилась, еле сдерживая свой гнев, а Эксатон почти хлопнулся на трон, боясь узнать подробности новой пытки Бабу. – Я думала, мне придётся всю руку ампутировать! – Спокойно! – Бабу выставил вперёд обе руки, словно обороняясь. – Этот крюк ему должен был несильно повредить. – А может ты будешь залечивать раны, раз так хорошо во всём этом разбираешься? – чуть елейным голоском сказала Сехмет, скрестив руки на груди. – Так что с Кефером? – спросил Эксатон, не желавший перепалки и так и не понявший, какой же вред нанесён его брату. – У него может не быть руки, – ответила Сехмет, – если операция не прошла успешно, а я в этом сомневаюсь, потому что мне пришлось делать без наркоза, а это было всё равно что раздирать его заживо! – А, так вот почему мы слышали его крики, – заметил Бабу спокойно. Эксатон понял, что львица сейчас на него накинется и поспешил сказать: – Сехмет, возвращайся к моему брату и последи за ним. Да, и крюк забери, пожалуйста. Хотя нет, оставь, слуги уберут, – а сам подумал: «Не хватало ещё, чтоб она воткнула этот крюк в Бабу». Сехмет, злобно оглядев обезьяну, удалилась, сжав кулаки, и только когда двери за ней закрылись, Эксатон откинулся на спинку трона и выдохнул. «В ней проснулись и сострадание, и большая жестокость, – подумал он. – Может, не стоило давать Бабу почти полную свободу действий?»***
Через несколько дней Гиксос поправился – и как раз вовремя, потому что в Золотой город из дальнего путешествия возвращались две девушки, две сестры – Иризи, старшая, летавшая в далеко, за Сумеречные острова, и Хэйт, младшая, освоившаяся на Земле и работавшая там под прикрытием. Им было известно о войне между Кефером и Эксатоном, но они не участвовали в ней, потому что выполняли каждая своё задание. И вот теперь они возвращались с результатами. Каждый из воинов Золотого города приветливо поздоровался с ними, а после они предстали перед Ра и рассказали об узнанном, он же велел им отдохнуть и оставаться дома. Обе сестры удивились поведению Кефера, но Ра объяснил им об изменениях, хотя и не очень чётко. А Анубис в обличье младшего сына Ра начал волноваться – Иризи с Хэйт могли его рассекретить.