***
— Отметины от клыков! — самодовольно доложила Реджина. — На правой лодыжке жертвы. Смерть наступила не по естественным причинам. — Клыков? — переспрашивает Джонс. — Как если бы его прикончил вампир? — Нет, гений, — усмехнулась Эмма, и Реджина с гордостью посмотрела на неё. — Мы склоняемся к змее. — Смерть от змеиного укуса? Что ж, больше похоже на правду, чем если бы герои «Сумерек» внезапно появились в реальном мире, — пошутил Локсли. — Значит ли это, что Вэйл обнаружил следы яда в крови? — Как раз сейчас этим занимается. Следы укусов были обнаружены только сегодня утром, — Реджина коротко кивнула Эмме, что не скрылось от Робина. Они давно знакомы, и он не понаслышке знает, что без причины она ни за что не стала бы отдавать должное. — Впечатляет. Итак, Реджина, что прикажешь мне делать с твоими бумагами на перевод? Уничтожить? — Ты переводишься? В смысле? — Эмма выглядела такой расстроенной, что Реджина почувствовала, как на сердце или что у неё теперь в груди, немного потеплело. — Расслабься, дорогая, — заверила она. — Иногда наш недалёкий лейтенант любит отвешивать дурацкие шуточки. Со временем ты научишься игнорировать его. Локсли закатил глаза и снова переключился на дело: — Мы можем делать официальное заявление? С меня со вчерашнего вечера не слезают комиссар и пресса. Последние совсем охренели. Поджидали меня в детском саду Роланда. — Вэйл не может делать заявление, пока не получит результаты анализов, — ответила Реджина. — Боюсь, пресса потаскается за тобой ещё какое-то время. — Подождите. Они ждали вас в детском саду? — недоверчиво переспросила Эмма. — Серьёзно? — Роланд в порядке? — подхватила Реджина. Она любила ребёнка с той же силой, с какой презирала его отца. — Если они травмировали его — я до них доберусь. Большинство репортёров и так считают меня неуравновешенной, не думаю, что они сильно удивятся, если я прикончу одного из них. — Ценю твоё предложение, но всё же думаю, что парочка журналистов, преследующих отца, травмируют Роланда меньше, чем посещение любимой тёти Джины в тюрьме, посаженной за непредумышленное убийство. Реджина была немного растрогана тем обстоятельством, что Роланд навещал бы её в тюрьме, но она ни за что на свете не призналась бы в этом Локсли. Хватало того, что в прошлом году он видел её слёзы, когда Роланд подарил ей самодельную открытку на день матери. — Как бы там ни было… — продолжал Робин. — Каковы шансы, что это был несчастный случай? Что он прогуливался босиком в саду? Или мы придерживаемся версии с убийством? — Ступни были чистые, — ответила Эмма. — Я хотела сказать… на них… не было земли. Реджина усмехнулась. — Не похоже, чтобы он расхаживал босиком по улицам. Осталось понять, было произошедшее несчастным случаем или нет. Мы воздержимся от предположений, пока Вэйл не определит, что за змея его цапнула. Эмма выглядела заинтригованной. — А что ты сама думаешь? — Если змея встречается в Массачусетсе и на это время приходится пик её активности, у нас не будет причины подозревать криминал. Он живёт за городом, в старом доме с большим садом, и змея запросто могла заползти с улицы. Если змея редкая… — Её могли натравить на него? Как охотничьего пса или… охотничью змею? — Быстро схватываешь, — подметил Локсли. — Однозначно одно из наших самых ценных приобретений. — Да, просто… У меня хорошая учительница, — Эмма застенчиво улыбнулась напарнице. Реджина не услышала, что идиот-лейтенант говорил в ответ, потому что лицо стало нестерпимо гореть, а сердце бешено колотиться, верно, так громко, что было слышно даже на улице. В ушах свистел ветер. Что за херня с ней творится? — Миллс, ты заболела? — поинтересовался Нолан, заметивший, что она держится за спинку стула, чтобы не упасть. — Всё нормально. Просто голова закружилась, — выдохнула она. — Уровень сахара в крови упал. Эмма взглянула на часы и приподняла бровь. — Мы достаточно долго проторчали на вскрытии. Уже почти полдень. — Да, Реджина, может сходишь пообедать? — предложил Локсли. — Возьми детектива Свон с собой. Покажешь ей сносное кафе… — Я пойду обедать туда, куда считаю нужным, и возьму с собой того, кого посчитаю нужным, — холодно проговорила Реджина, рассерженная на то, что он посмел советовать, как ей проводить личное время. Но ещё больше раздражало, что Робин смотрел на неё таким всепонимающим взглядом, в то время как сама она не представляла, что с ней творится. — Но, если хотите, детектив Свон, можете ко мне присоединиться. — Я… Вообще-то, сегодня я взяла обед с собой… — Эмма украдкой переводила взгляд с напарницы на лейтенанта и обратно, не имея ни малейшего представления, что сейчас произошло. — Но спасибо за предложение.***
Реджина пробежала около пяти километров от ежедневной пробежки, когда почувствовала, как со спины к ней кто-то стремительно приближается. Она немного посторонилась, чтобы пропустить бегуна, но тот, поравнявшись, подстроился под её шаг. — Привет, — услышала она запыхавшийся голос Эммы Свон. — Какая неожиданная встреча. — Доброе утро, детектив Свон, — проворчала Реджина, радуясь, что не заехала локтем, хотя такая мысль проскальзывала. — Чем обязана удовольствию снова видеть тебя на своей утренней пробежке? — Да я просто мимо пробегала, увидела тебя и решила попробовать догнать. Поздороваться. Кстати. Офицер Лукас… Знаешь её? Она хочет, чтобы мы записались на Нью-Йоркский осеннний марафон, чтобы собрать деньги для фонда офицеров-кинологов, вот я и подумала, что мне нужно больше бегать, чтобы проверить, на что я способна, и… — Ты хочешь бегать со мной? — прервала Реджина, а про себя подумала: — «Исключено!» — Твои средние показатели выше моих, — признала Эмма с коротким смешком. — Просто подумала, если бы я могла увязаться за тобой, равняться на тебя… Я не буду мешаться под ногами или сбивать с ритма. Честное слово. «Я предпочитаю бегать одна», — ответила Реджина, по крайней мере, собиралась, а на самом деле произнесла: — Хорошо, детектив Свон, — похоже, мозги и рот никак не могли сойтись во мнениях. — Серьёзно? — Эмма выглядела такой же удивлённой, какой Реджина себя чувствовала. Реджина была бы и рада забрать данное слово, но не стала этого делать. — Учти, я не буду ждать тебя, если побежишь медленнее, и не стану догонять, если вырвешься вперёд. И не заговаривай со мной без крайней необходимости. — Это мне по силам, — согласилась Эмма, отставая на несколько шагов от наставницы. И она не соврала, по крайней мере, в какой-то момент Реджина даже забыла о её присутствии, пока не оглянулась и не увидела, что Эмма по-прежнему бежит за ней, не отставая ни на шаг. Она тяжело дышала, но в остальном не выказывала никаких признаков усталости. — Темп тебе подходит? — спросила Реджина. — А если я скажу, нет, что-нибудь изменится? — Нет, наверное, нет. — Тогда подходит. Оставшиеся восемь километров они пробежали в тишине. Реджина немного переживала, что напарница не будет за ней поспевать, но каждый раз, когда оборачивалась, видела её в нескольких шагах от себя. — Обычно я заканчиваю здесь, — Реджина повернула к своей квартире и замедлила шаг. — Восемь километров туда и обратно, вместе — шестнадцать, — пояснила она. — Ты сегодня пробежала около десяти. — Хватит и этого, — выдохнула Эмма. — Потом у меня будет всё болеть. И мне не хотелось бы потерять ногти на ногах, как это произошло с сенатором Биллингом. — Продолжай двигаться. Снижать частоту сердечных сокращений нужно постепенно, — Реджина медленно вышагивала вдоль тротуара в попытке выровнять дыхание. — И сделаем растяжку. — Ты много знаешь о беге… — заметила Эмма. — Это всегда было одним из твоих хобби? Реджина пожала плечами. — Наверное. Я начала бегать ещё в старшей школе. Пропускала тренировки только когда болела, была ранена или случалось что-то из ряда вон выходящее, — на самом деле она не стала бы использовать слово «хобби». Бег для неё что-то сродни еде или воде для души, и она наверняка заработала бы какое-нибудь расстройство, если бы не смогла бегать по утрам. Но ещё слишком рано признаваться в этом коллеге, с которой они знакомы меньше недели. Реджина показала ей несколько простеньких упражнений на растяжку. Многие бегуны выполняют целый комплекс более сложных, но она всегда считала — чем меньше, тем лучше. Напоследок посоветовала больше пить и есть протеиновые батончики для укрепления мышц. — Было весело, — ответила Эмма. — Повторим? — Я начинаю заниматься каждый день в пять утра, — сказала Реджина. — Хочешь присоединиться? Это общественная дорожка. Я не могу запретить тебе бегать. Эмма улыбнулась. — Я буду ждать. Готова размять булки, — пообещала она. — Мне, наверное, пора. Надо бы принять душ перед работой. Не хочу вонять в общей комнате. — Поверь, дорогая, твоё зловоние ничто по сравнению с тем, что довелось повидать членам команды. Но душ — хорошая идея. — Да. Я тоже так считаю. Увидимся через час. — До встречи, детектив Свон. — Эмма. Если мы будем приятельницами по пробежкам, ты можешь звать меня по имени. — Я бы не сказала, что мы «приятельницы», — возразила Реджина. — Но если тебе так больше нравится, до встречи, Эмма. Когда Реджина неспешным шагом возвращалась в квартиру, она чувствовала, как уголки рта подрагивают в невольной улыбке.***
— Гадюка из Аграбы? — простонала Эмма. — Это ещё что за херня? — Эта невероятно ядовитая змея согласно гугл обитает на Аравийском полуострове, — ответила Реджина, не отрывая взгляда от компьютера. — Очень редкая и очень смертельная. Её укус убивает мгновенно. — Полагаю, это не та разновидность змеи, которая могла заползти в дом из сада? — Маловероятно. На случай, если тебе интересно, я уже выяснила: Биллинги не держали дома гадюк из Аграбы, равно как и других змей. — А я всегда хотела змею, — задумчиво пробормотала Эмма, вспоминая животных, которых мечтала держать дома, но так и не смогла завести. — Не из тех, конечно, что способны прикончить одним укусом. — Мудрый выбор, — согласилась Реджина. — Итак, сенатора обнаружили в гостиной, на диване… — Если жена сказала правду, — перебила Эмма. Она не доверяла этой женщине. Было в ней что-то подозрительное — хватило нескольких минут проведённых вместе, чтобы разглядеть это. — Если жена соврала, значит, она действовала не одна. Она в хорошей форме, но слишком маленькая, чтобы в одиночку перенести его на диван, а в отчёте парамедиков указано, что сенатор был на диване. — Она упоминала, что он получал много угроз? Может, нам проверить их? Она мне не нравится, но… — Но нам надо закрыть все гештальты, прежде чем вешать убийство на безутешную вдову? Поддерживаю. Остаток дня они проверяли контакты сенатора, пытаясь понять, сколько человек могло желать ему смерти (ответ: единицы), и разыскивали заводчиков змей в районе Большого Бостона, чтобы выяснить, откуда могла появиться гадюка. Результаты были плачевные. Эмме казалось, что они снова и снова бьются лбами о стены, но Реджина заверила её, что всё идёт абсолютно нормально. Ранним вечером из кабинета показался уставший и раздражённый Локсли. — Мне только звонили из офиса губернатора, засыпали вопросами о расследовании смерти сенатора Биллинга, — доложил он. — Пожалуйста, скажите, что нашли хоть что-нибудь. — Мы считаем, что сенатора убили не по политическим причинам. Детектив Свон, поясните? — Офис сенатора передал мне копии поступивших в его адрес угроз. Всего три штуки. И последняя была более полугода назад. — Что указывает… — подсказала Реджина. — Да в общем-то это почти ни на что не указывает. Маловероятно, чтобы его убили по политическим причинам, не предупредив заранее. А вот это как раз указывает на то, что жена соврала, ведь по её словам получается, что угрозы поступали регулярно. Реджина кивнула. — Мы с детективом Свон считаем, что в произошедшем каким-то образом замешана жена, но мы не можем ни понять мотивов, ни связать её с чёртовой змеёй. — А эта редкая гадюка не могла выбраться из зоопарка и заползти в дом случайно? — спросил Локсли со вздохом. — Верится с трудом, сэр, — ответила Эмма. — Мы созвонились со всеми зоопарками и заводчиками в радиусе тридцати километров. Ни у кого гадюки из Аграбы не пропадали. — Мы не знаем, откуда змея взялась, — подхватила Реджина и чуть дрогнувшим голосом добавила: — И куда подевалась. — Чудесно! — Локсли снова вздохнул. — Теперь я могу сообщить журналистам не только о том, что сенатора убили, но и о том, что на свободе ползает ядовитая змея. А я надеялся, вы мне скажете, что его смерть всего лишь чудовищная случайность, и на этом мы всё порешим. — Вот как? Хочешь оставить преступника безнаказанным ради собственного удобства? — от благодушного настроения Реджины не осталось и следа. Эмма совсем растерялась — она не усмотрела в словах начальника ничего и близко похожего. — Потому что тогда пресса отвяжется? Ты всегда говорил, что повышение не изменит тебя, Робин, так в чём же дело? — Я этого не говорил! — воскликнул Робин. — Хватит искажать мои слова. Нет ничего зазорного в том, что мне хочется, чтобы его смерть оказалась случайной, пусть я и понимаю, что это не так! — Зачем тратить время на несбыточные мечты? — Что ты хочешь услышать, Реджина? Что я доволен тем, что политик убит, возможно, собственной женой? Что мне нравится, когда журналисты охотятся на меня двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю из-за того, что мне неподвластно? Так вот — нет. — Да ничего не говори! Я хочу, чтобы ты признал, что не всё на этом свете можно исправить! Эмма переводила взгляд с Реджины на Робина и обратно, подозревая, что они говорят не об этом конкретном деле, а о чём-то ещё. Нолан кашлянул. — Привет, Мэри-Маргарет! — громко поприветствовал он прокурора Бланшар. — Дэвид, Киллиан, Реджина, Робин… Привет, — неловко поздоровалась та. — О, Эмма! Приятно тебя видеть. — Добрый вечер, мисс Бланшар, — спокойно ответила Реджина. — Лейтенант, вы закончили плакаться на жизнь? Или, может быть, когда соглашались на должность, вы не были осведомлены о не самой приятной части — взаимодействии с прессой? — Я буду в своём кабинете, — отозвался Робин коротко. — Сообщите мне, если Вэйл что-нибудь найдёт. — Дэвид, ты готов поработать над своими показаниями по делу Харрисона? — спросила Мэри-Маргарет. — Да, давай-ка выбираться отсюда, — вскочив со своего места, Нолан поспешил убраться в конференц-зал. — Показаниями, мать твою, — усмехнулся Джонс. — Он всего-то нашёл пистолет в квартире Харрисона и у него при этом был ордер на обыск. Если они не вернутся через пять минут, готов поставить двадцать баксов, что они там сосутся. — Знаешь, не все такие незрелые, как ты, — устало ответила Эмма. Иногда ей было интересно, как этот «рома зависимый» парень вообще держится на работе, особенно с такими строгими требованиями. — Некоторые из нас очень серьёзно относятся к своим обязанностям. — Но со мной веселее, — парировал Джонс. — Глянь на Миллс… Поди, помрёт от сердечного приступа, не дожив до пятидесяти. — Полагаю, ты в курсе, что я тебя слышу? — спросила та. — А сам ты, надо думать, загнёшься от цирроза печени задолго до сорокалетия? Джонс пожал плечами. — Зато сдохну счастливым. В отличие от тебя… Тебе надо чаще отрываться. Когда ты в последний раз куда-нибудь выбиралась? Тёмные глаза Реджины стали почти чёрными, а от взгляда, который она бросила на детектива, даже Эмма почувствовала себя не в своей тарелке. — Даже в том случае, если бы это тебя касалось, это крайне неуместный вопрос на рабочем месте, и я запросто могла бы обвинить тебя в домогательствах. Начинай работать. Джонс снова пожал плечами и отвернулся к компьютеру. — Что будем делать? — спросила Эмма. — У нас ничего нет? — Не совсем, — вздохнула Реджина. — Может… может, это ничего не даст, но предлагаю проверить, что есть на вдову в наших базах — стычки, домашнее насилие, проблемы с налоговой, всё что угодно. Нам не получить ордер на обыск без доказательств или хотя бы маломальского мотива. Прошёл ещё час. Поиски ничего не принесли. Сенатор и его жена оказались образцовыми гражданами: кроме штрафа за парковку даже прицепиться не к чему. — Чушь какая-то, — проворчала Эмма. — Эта парочка слишком хороша, чтобы существовать в реальности. Нашла что-нибудь? — Сенатор и миссис Биллинг сотрудничали с несколькими благотворительными организациями, делали очень щедрые пожертвования, а в свободное время волонтерствовали в общественных столовых, — зачитала Реджина. — Пустая трата времени. Жалею, что предложила. На сегодня хватит. Эмма посмотрела на часы: почти девять. Не верилось, что прошло столько часов, а дальше? Идти домой с пустыми руками? И это сейчас, когда над ними Дамокловым мечом висит убийство Биллинга, из-за которого лейтенант оказался на тропе войны с журналистами. — Локсли разозлится? — осторожно спросила Эмма. — Локсли и без этого зол на весь мир, а ещё он — сторонник здорового сна. Да и сам, наверное, скоро пойдёт. Он любит возвращаться домой вовремя, чтобы укладывать сына спать, — объяснила Реджина. Эмма почувствовала укол зависти. Было бы здорово укладывать Генри спать. «Всего неделя», — напомнила она себе. — Мы с Мэри-Маргарет хотим наведаться в «Цветок льва». Перекусить и выпить. Вы с нами? — предложил вышедший из конференц-зала Нолан. Джонс похлопал напарника по спине. — Отлично, бро! Ты наконец-то пригласил её! — Это не свидание, — проворчал Нолан. — Просто дружеский ужин. Иначе бы я вас не звал. — На будущее, — посоветовала Эмма с улыбкой. — Если хочешь предложить женщине сходить на свидание, выбирай местечко посимпатичнее грязного бара. — А что не так с «Цветком льва»? — удивился Джонс. Эмма при всём желании не смогла понять, он действительно удивлён или прикалывается над ней. — С ним — ничего, — заверила она. — Просто… Большинство девушек, представляя идеальный романтический вечер, видят не кабак, забитый копами, где в меню представлены чизбургер и чизбургер с беконом. — Ещё куриные крылышки! — Причина твоего одиночества. — Так помоги мне исправить это. Давай, я отведу тебя в ресторан, в какой захочешь, и ты мне покажешь, как девушки представляют «идеальный романтический вечер». Эмма рассмеялась и закатила глаза. — Ладно, для начала, в моём идеальном романтическом вечере нет тебя. Загвоздка, да? Но я пойду с вами в бар, потому что проголодалась, и бургеры — это вкусно. Доделаю только кое-что на компьютере и догоню вас. — Отлично, двойное свидание! — Это не свидание! — отрезали Эмма и Нолан одновременно.***
Реджина с подозрением следила за разговором напарницы и детектива Джонса. На душе почему-то было неспокойно. Да, она давно знала Джонса. Беспорядочный флирт для него в порядке вещей. Но… Эмма флиртовала с ним в ответ? По идее для волнений не было причин. Подумаешь — немного флирта. Это же не значит, что Эмма повторит её ошибки, да это вообще ровным счётом ничего не значит. Она раздражается на пустом месте. С Эммой всё будет хорошо. Реджина не собиралась ничего говорить, но… — Будь осторожна с тем, с кем ложишься в кровать, детектив Свон, — бесстрастно произнесла она, не отрывая взгляда от монитора. Мозги и рот никак не могли сойтись во мнениях. Снова. — Что? В голосе напарницы слышалось раздражение. И это было предсказуемо. Реджина давно заметила, что успешные женщины-полицейские похожи. Всем им одинаково претит, когда окружающие пытаются указывать, что делать или не делать, и сама она тоже встретила бы подобное заявление в штыки. — Просто дружеский совет, — пояснила она. — Забей, если хочешь… — а про себя мысленно добавила: — «На свой страх и риск». — Я ни с кем не ложусь в кровать, — рявкнула Эмма. — Я не осуждаю тебя, — поспешила заверить Реджина. — Поверь мне, я знаю, как бывает. У нас дерьмовая работёнка, ограничивающая, и иногда приходится выпускать пар. Легче делать это с тем, кого знаешь и кому доверяешь, чем с первым встречным незнакомцем из бара. Просто… — Просто? — с нажимом повторила Эмма. — Думаешь, я хочу «выпустить пар» с детективом Джонсом? — Я не берусь утверждать, что ты хочешь, я плохо тебя знаю, но знаю его. Я не буду указывать тебе, что делать, я просто предлагаю тщательнее взвешивать последствия своих решений, желательно до того, как вы начнёте раздевать друг друга. — Я знаю о последствиях случайного секса, но я не связываюсь с коллегами. Реджина вздохнула. Собственно, этого и следовало ожидать. — Что ж, раз так, — заговорила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличнее. — Похоже, ты умнее, чем девяносто процентов ребят нашего департамента, и в будущем я поостерегусь давать тебе непрошенные советы. Лицо напарницы немного смягчилось. — Слушай, не то чтобы я не ценила твои советы… — пошла на попятный Эмма. — Вот правда, я восхищаюсь тобой и твоей работой, и я всегда хотела учиться у тебя. Просто… Мне почти тридцать. У меня сын. Я сама могу позаботиться о своей личной жизни. — Ясное дело… — Реджина устало провела рукой по волосам. С чего она вообще решила, что затевать этот разговор будет хорошей идеей? Она попыталась вспомнить, но не смогла. От одной мысли, что Эмма Свон и Киллиан Джонс могут переспать, ей становилось тошно. Реджина знала, что это несправедливо. Знала, что не имела права вмешиваться, что Эмма — взрослая женщина, способная самостоятельно принимать решения. Эмму не нужно защищать от последствий собственной деятельности, а если бы и да? Это не её — Реджины — прерогатива. Господи, ей бы сейчас отоспаться. Голова раскалывалась надвое. — А ты не пойдёшь? — спросила Эмма неожиданно. — В бар? — опешила Реджина. Её перестали звать с собой после ссоры с Локсли. — Не думаю. — Не любительница дешевого пива и жирных бургеров? — пошутила Эмма. — Мне нравятся пиво и бургеры, — признала Реджина. — Мне не нравится поддерживать бессмысленное общение с идиотами, особенно, если голова и без этого болит. — Полегче, — воскликнула Эмма, притворившись раздражённой, ещё и руки в бока упёрла. — Я возмущена таким заявлением. — Я не про тебя, дорогая, — Реджина небрежно махнула в сторону Джонса и Нолана, которые в ожидании Эммы сошлись в шутливой дуэли на карандашах в противоположном конце общей комнаты. Эмма сдержанно прыснула от смеха. — Так и быть. Спокойной ночи, детектив Миллс. — Реджина. — Что? — Если ты хочешь, чтобы я называла тебя Эммой, только логично, если и ты будешь называть меня по имени. Но… Только когда мы наедине. Мне бы не хотелось поощрять излишнюю фамильярность… Мне нужно поддерживать репутацию. — Не вопрос, — Эмма мягко улыбнулась. — Спокойной ночи, Реджина. Увидимся завтра с утра пораньше? — Постарайся не опаздывать. Я не буду тебя ждать. Спокойной ночи, Эмма, — добавила она чуть тише. Реджина проводила Свон молчаливым взглядом. Как она поравнялась с идиотами, как помахала ей на прощание и вышла в коридор. Повернув голову, Реджина увидела, что Робин стоит в дверном проёме своего кабинета и смотрит на неё с нечитаемым выражением. Наградив его одним из своих самых выразительных взглядов, она выключила компьютер и, не попрощавшись, зашагала прочь. Дома Реджина развалилась на диване и взялась пересматривать «Друзей». Где-то через час с лишним, когда она нянчила второй стакан виски, вибрация на мобильном известила её о новом входящем сообщении. От напарницы. Реджина, прищурившись, вгляделась в крошечное изображение — старый потрёпанный медвежонок лежал на клетчатой декоративной подушке — и прочитала сообщение: «Мой партнёр на сегодняшнюю ночь… Надеюсь, ты одобришь». Возможно, это из-за того, что она выпила, а то и просто из-за усталости, но что-то в этом сообщении показалось ей чрезвычайно забавным. Реджина услышала собственный смех. Громкий и искренний. Впервые за долгие годы она засыпала с улыбкой на лице. К сожалению, сны не позволяли ей расслабиться надолго.***
Реджина лежит, свернувшись калачиком на диване в комнате отдыха, неспособная примириться с самой мыслью о том, что ей придётся открыть дверь погружённой во мрак квартиры. Восемь лет. Прошло восемь лет. А иногда по ощущениям — пять минут. Она дремлет, накрыв ладонью живот в защитном жесте, хотя защищать больше нечего. Уайт об этом позаботился. Но у неё очень живое воображение, поэтому она даже сейчас ощущает небольшие толчки, а следом — обвившие её крепкие руки Дэниела. Но если вовремя не остановиться, то воображение пускается вскачь. Раз. Она чувствует холодное лезвие на горле. Два. Из открытых ран вытекает горячая кровь. Три. Тело Дэниела холодеет. А потом раздаётся выстрел, и её крики растворяются в пустоте, когда окружающий мир постепенно погружается в темноту. — Сегодня спишь здесь? — спрашивает голос из дверного проёма. Сердце Реджины пропускает удар. Она вскакивает, пытается нащупать пистолет, как вдруг в комнате вспыхивает свет. Это — Локсли. Просто Локсли. — Я могла пристрелить тебя, — укоряет она напарника. — Нельзя подкрадываться к людям! — Прости, — искренне говорит он, всё с тем же выражением побитого щенка, не сходившим с его лица со дня смерти жены. — Я как-то не подумал. — Ты никогда не думаешь, дорогой. И да, я сплю. А что ты здесь делаешь? — Роланд гостит у родителей Мэриан, — объясняет Робин. — Мне не горит возвращаться домой. Без него так тихо. Одиноко. Одиноко. Реджина понимает. Знакомое чувство. — Хочешь поговорить? — предлагает она. — Боюсь, я не скоро смогу заснуть. Робин благодарно кивает, спрашивает: — Кошмары? — и присаживается рядышком. Реджина вздыхает. — Постоянно, — он один из немногих осведомлённых. Они были напарниками восемь лет, как она вернулась со своего больничного, а друзьями и того дольше. В студенческие годы их называли неразлучной четвёркой: её и Дэниела, Робина и Мэриан. Сколько ночей она боролась с кошмарами в гостевой спальне Локсли — не сосчитать. Он знает всё. И даже больше. — Он под замком, помнишь? Ты его засадила. Больше он тебе не навредит. — Помню… — шепчет она, но это ложь. Всё ложь. Пусть Уайт больше не может причинить ей физической боли, это всё ерунда, потому что напоследок он лишил её всего самого значимого в жизни, и понимание этого причиняет боль каждый миг каждого грёбаного дня. И об этом Робин тоже знает. Как и о том, что словами ей не поможешь, но всё равно проговаривает их раз за разом. Не может побороть потребность исправить ситуацию, как-то утешить её, а что она? А она сама не прочь время от времени притвориться, что его слова действительно помогают, только понять не может — для себя она старается или для него. — Но она всё равно не уходит? — спрашивает Робин. — Боль? У него потерянный взгляд, и Реджина понимает, что он думает о Мэриан. Он всегда думает о Мэриан. Чтоб тебя… Реджина сама иногда думает о ней. Жестокая ирония, что женщина, посвятившая десять лет своей жизни погоне за наркоторговцами, разбилась на машине по дороге в магазин. Трагично, что Роланд потерял мать в совсем юном возрасте, когда ещё не формируются чёткие воспоминания. Что Робин тоже потерял любовь всей своей жизни. Что она потеряла одного из двух своих друзей. — Боль слабеет, почему-то, а вот одиночество… одиночество только усугубляется, — Реджина откровенна, как никогда, потому что Робин ей небезразличен. Не хочется, чтобы он тратил время и энергию на напрасные надежды. И потом. Они — напарники, они должны прикрывать друг друга, и она доверяет ему всей душой, как и он ей. Прямо сейчас её опустошённая душа горюет, а в груди, в том месте, где должно быть сердце, разливается тупая боль. Одиночество давно перекрыло все остальные эмоции. Реджина при всём желании не может вспомнить, каково это — чувствовать что-нибудь помимо него. Робин наклоняется, обнимает её за плечи, и в первое мгновение Реджина напрягается. Было в этом что-то в корне неправильное. Но уже в следующее она расслабляется. Первое ощущение сменяется новым, совершенно противоположным, и Реджина, сдавшись, покорно кладёт голову Робину на грудь. — Мы два сапога пара, — говорит он. По какой-то причине, непонятной самой Реджине, её тело реагирует раньше разума, и она сама целует Робина. Потрясённый донельзя, он отстраняется, чтобы в следующий миг ответить на поцелуй. Не до конца понимая, что она вытворяет, Реджина наваливается на Робина, почти вдавливая в диван, в ответ на что его руки крепко обнимают её за талию. После смерти Дэниела она ни с кем не целовалась. После смерти Дэниела её никто так не обнимал. Но и то, что происходит сейчас, совсем не похоже на то, как было с Дэниелом. Это не любовь. Это… Она не знает, что это такое, но она нуждается в этом, отчаянно, до дрожи, и ей кажется, что Робин тоже в этом нуждается. Он стонет, разрывает поцелуй, скользит мозолистыми пальцами по коже, опускаясь всё ниже, из-за чего её пронзает сладостная дрожь. Он расстёгивает ей брюки, стягивает с бедер, в то время как она отчаянно пытается справиться с пуговицами на его рубашке. В какой-то момент Реджина смеётся, осознав, что они запутались в попытке раздеться поскорее. Собственный смех кажется ей чужим — так давно она его не слышала. Робин замирает и нерешительно касается пуговицы на её блузке. — Всё хорошо? — спрашивает он. — Да, — слишком быстро отвечает Реджина, даже не удосужившись всё хорошо обдумать, да и вообще это больше похоже на рваный выдох, чем на ответ. Она не обнажалась перед другими людьми больше семи лет. Не хотела, чтобы видели её шрамы, оставшиеся после того, как Уайт вырезал её неродившегося ребёнка прямо из утробы. Умом Реджина хотела, чтобы так оставалось и дальше, но она слишком долго была одна, и что-то подсказывало, что если не преодолеть себя сейчас, то, возможно, она не сможет сделать этого вообще никогда, обречённая на одиночество до конца дней. — Сними её. Без колебаний они раздеваются, и Реджина откидывается на диванные подушки. Когда Робин, оседлав её бёдра, нависает над ней и проводит пальцами по безобразным белым шрамам, пересекающим живот, у неё перехватывает дыхание. — Тебе будет неуютно, если я… — Да. — Не буду, — шепчет он и заправляет ей за ухо выбившуюся прядь волос. — Реджина, мы действительно делаем это? — Похоже на то, — выдыхает она и притягивает за плечи, чтобы впиться в губы ещё одним поцелуем, но где-то в самой глубине сознания, заглушенный потоком одиночества и гормонов, здравый смысл все подсказывает, что идея просто ужаснейшая. В лучшем случае она никогда больше не сможет сидеть на этом диване, а в худшем… Но Робин неожиданно отстраняется. Реджина растерянно моргает, а затем резко садится и пытается прикрыться руками. Первая мысль — он почувствовал отвращение к её шрамам, он её больше не хочет. Впрочем, одного быстрого взгляда вниз хватает, чтобы понять, что с выводами она поспешила. Вторая мысль — проблема в Мэриан, погибшей одиннадцать месяцев назад, но если умом Реджина понимает и принимает нежелание порочить память погибшей жены, разгорячённое тело категорически против. Она хорошо знала Мэриан. Та не стала бы возражать. Впрочем, со дня смерти Мэриан прошло меньше года, и она не имеет никакого морального права винить Робина. — Реджина, я должен тебе кое-что рассказать, — произносит он нерешительно. — Просто… Мне неловко заниматься с тобой этим… не рассказав… — Так расскажи, — нетерпеливо бросает Реджина, подхватывая его рубашку и прикрываясь ею. — В чём дело? У тебя ведь нет герпеса, да? — Что?.. Нет! Нет. Просто… я подал документы на повышение. Мне нужно что-то более стабильное. Ради Роланда. Ты же понимаешь? Бумажная работа, всё такое. — Понятно. — Реджина снова моргает, задаваясь вопросом, что ещё в последнее время прошло мимо неё. — Всё? — Да. Всё. — Понятно. Это. Это здорово, Робин. Поздравляю, — говорит она искренне. Да, ей чертовски больно, что Робина продвигают по карьерной лестнице, а сама она пролетала несколько раз, впрочем, было бы чему удивляться, если начальство её ненавидит. Да, она расстроена, что Робин больше не будет её верным напарником, но она искренне рада за него и всё ещё не видит проблемы. — Они повышают меня до лейтенанта, — продолжает Робин. — Через две недели после отставки Мидаса я займу его место. — Ты… Мидас… — кусочки мозаики складываются в одно целое. Реджина невольно вскрикивает. Он не просто идёт на повышение, он станет её начальником. У Реджины такое ощущение, будто ей только что заехали локтем под дых, точнее, хорошенько лягнули. Последнее ощущение ей было очень хорошо знакомо. Она в спешке хватает разбросанные вещи. — Убирайся. — Реджина… — Не трогай меня! — дрожащими пальцами она пытается застегнуть молнию на брюках, а про себя думает, что не мешало бы найти нижнее бельё. Желательно это сделать до того, как завтра утром его не обнаружит кто-нибудь другой, но красная пелена, застилающая глаза, мешает ей сосредоточиться. — Я не хочу тебя видеть! — Хорошо, хорошо… — тараторит Робин, вскидывая перед собой руки, будто Реджина — бойцовская собака, готовая наброситься на него в любой момент. Наверное, именно так она сейчас и выглядит. — Прости, Реджина, я должен был… — Ничего не произошло, — она смотрит прямо в глаза. — Понял? Ничего. Ты забудешь об этом и никому не расскажешь. — Реджина… — в его голосе звучит отчаяние. — Это не меняет… — Не надо, — она набрасывает блузку, запахивает её и выбегает из комнаты: — Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было. Реджина устремляется прочь, не разбирая дороги, не в силах соображать здраво, и сама не понимает, как оказывается в женской душевой, где, сбросив с себя одежду, на полную мощность врубает воду. Горячие струи обжигают плечи, лицо, и она вжимается в стену душевой, позволив, наконец, рыданиям вырваться наружу. Тело бьёт крупная дрожь, сердце разрывается от гнева и недоумения, и вот уже она, не отдавая себе отчёта в том, что творит, со всей дури колошматит кулаками о стену и кричит. Она ненавидит и Робина и себя, а всё из-за того, что тело, сердце и разум снова оказались во власти боли. Острой, опустошающей боли, разрывающей на части. Колени подгибаются, и она, медленно осев на пол, сворачивается калачиком. Реджина не знает, сколько пролежала вот так, на грязном кафельном полу, но вода постепенно остывает, и злоба, терзающая тело и душу, отступает. Возвращается привычное, тёмное и тягучее одиночество. Единственное, что напоминает ей о пережитом, — саднящая боль в разбитых до крови костяшках, но это даже хорошо, по крайней мере, она чувствует хоть что-то. Когда Реджина выходит из полицейского участка, на улице ещё темно и, она, прикинув, решает, что до того, как взойдёт солнце, успеет пробежать километров двадцать восемь, не меньше. Утром того же дня Робин приносит ей кофе и не задаёт вопросов о разбитых костяшках и тёмных кругах под глазами. Она тоже не спрашивает, почему у него такой паршивый вид, будто всю ночь напролёт куролесил, и почему от него так разит перегаром. Они пытаются стереть злополучный вечер из памяти, когда во второй раз потеряли своих лучших друзей, но каждый по-своему.