Лесной храм Инанны

Наступала ночь, дневной зной давно заменила свежая прохлада, воссияли звёзды. В такие ночи хорошо сидеть на террасе, согреваясь вином, или выдумывать сказки о созвездиях для своей дорого́й, что примостилась с левого бока. Но кентавр Филипп сейчас был один — тем страшнее ему казалась тёмная громада леса на границе Базал-Турата и Арлы. Верхушки елей напоминали зубцы замка злого колдуна — в темноте почти нельзя было отделить одно дерево от другого, разве что там, куда уходила дорога — совсем чёрный провал. Об Арле ходило множество рассказов, слухов и легенд, потому входить туда ночью в одиночку не хотелось. Обитатели этой страны — древесные драконы, сами себя называвшие д-ра-иконами — не поддерживали контакт с соседями, относились к ним с параноидальной настороженностью и расистской ненавистью. Говорили, будто сами леса Арлов слепо защищали территорию своих хозяев. Впрочем, ночевать возле дороги — затея не лучше, это куда безопаснее, чем забираться в пределы волшебной чащобы, ничего толком вокруг не видя. Значит, придётся остановиться на ночлег сейчас. Лучше дождаться утра, чем сломя голову лезть к опасности. Филипп поднялся на покрытый деревьями холм у дороги, прыгая, как олень, кем он и являлся наполовину. Возвышенность куда лучше низины, не столь сырая, а поросль защитит от ветра. Здесь можно было устроиться до того времени, как поднимется солнце. Он и устроился, поджав ноги и скрестив руки, сонно оглядываясь вокруг. Ночь стояла тихая, однако уши Филиппа чуть подёргивались, пытаясь вовремя услышать опасность. Никого рядом не было, так что со временем голова его упала на грудь. С востока в любой момент мог появиться патруль людей, с запада, из темноты леса — что угодно, упомянутое в легендах или умолчанное, превосходящее любые пьяные бредни. Что же заставило Филиппа покинуть деревню, в которой он вырос?.. В полусне перед его внутренним обзором пролетали события, вынудившие его отправиться в далёкий и трудный путь. Известие о странных мутантах, похожих на него самого, пришедшие из отдалённых уголков необъятного Нашара. После прожитых бок о бок с людьми несладких лет увидеться с сородичами ему хотелось необыкновенно. Поначалу это были лишь мечты и планы, не было ни средств, ни храбрости, чтобы решиться преодолеть Арлу, к которой даже пограничники боялись приближаться. Но жизнь среди людей больше не устраивала Филиппа. После эпидемии магической заразы и атак навов — мутировавших всё вокруг пришельцев извне вселенной — к волшебным существам относились в лучшем случае как к животным, в худшем отстреливали из страха. Ночь прошла удивительно спокойно, что противоречило как слухам об опасном лесе, так и опыту Филиппа, немало бессонных ночей убегавших от внезапно обнаруживших его человеческих патрулей. Впрочем, тогда он перемещался по более открытым пространствам, а сейчас деревья росли так близко друг к другу, что скрывали происходящее уже в пяти рейктах. И всё равно, проснувшись, он укорил себя за такое непростительное расслабление. Нашар никогда не был спокойным местом, хватало здесь опасностей, так что этот сон мог бы стать его последним в жизни. Но обошлось — и ладно. Размявшись, Филипп двинулся вглубь леса. Асфальтированная человеческая дорога резко сменилась слегка пружинящей под копытами, будто состоявшей из твёрдой резины. Ни со стороны людей, ни со стороны таинственных обитателей леса не были выставлены кордоны. Дорога спокойно шла дальше, хотя она явно была уложена местными обитателями, а не людьми. Зачем? Арла не воевала и не торговала ни с кем, просто сохраняла границы. Почему вообще существовала дорога в место, откуда никто не возвращался ни живым, ни мёртвым? Люди практичны донельзя, заставить их тратить деньги и часы труда на бесполезное, даже вредное дело… Может быть, байки были не больше, чем фантазией? До сих пор Филипп и не видел ни одного кровожадного монстра, лишь обычных зверей, встречавших рассвет. Иногда они смело перебегали дорогу, как в тех далёких и труднодоступных местах, где люди на них не охотятся. Это тоже удивляло — обычно животные сторонятся творений цивилизации. На сероватой дороге впереди были белой краской выведены плетёные символы причудливого диалекта праговора. Филипп узнал лишь несколько рун. Если это было предупреждение или приглашение… хозяева леса не заботились о том, чтобы быть понятыми. Хотя как раз это слухи лишь подтверждали. Своих правил арлы никому не сообщали, всё известное было выяснено наугад, после многих смертей. Филипп остановился в нерешительности, короткий хвост его чуть дрогнул. Идти дальше или на свой страх и риск повернуть и попробовать пробраться через кусты? Если арлы создали эту дорогу, может, они желали, чтобы случайный путник по ней и шёл, не топча их траву? А может, они с той же целью сделали её для себя и пришельца с других земель не потерпят! Деревья не просто нависали над тропой — они свивались в арку, в живой коридор, не дававший сойти с пути и углубиться в чащу. Письмена порою встречались снова, но шли по одному или другому краю дорожки. Филипп старался не наступать на них, обходя таинственные знаки и не забывая поглядывать по сторонам. К его удивлению, пока никакая опасность ему не встретилась, даже звери перестали перебегать дорогу, лишь шуршали в стороне, пробираясь своими собственными тропами. Первый привал Филипп совершил на излучине быстроходной реки, наслаждаясь пробившемуся между крон солнышку. На другом берегу без опаски пили воду рогатые рены. Филипп тоже попробовал воду — необычайно чистая, даже без плывущих по поверхности листочков и веточек, как бывает во всех нормальных лесах. Он как раз пил её из сложенных в лодочку ладоней, когда краем глаза углядел слева какое-то движение. Делая вид, что ничего не заметил, Филипп запрокинул голову, теперь внимательно приглядываясь к листве неизвестного ему пышного растения. Да, она встрепенулась снова и к реке… Выпорхнула крупная птица. Он от души рассмеялся своей пугливости. А может… не только ей… Копытный почувтвовал, что его щекочет что-то, оплетая задние ноги и касаясь листьями живота его животной части. Инстинктивно попробовав подняться, Филипп с ужасом понял, что пока он пил и отвлекался на птицу, из воды высунулись зелёные отростки и вмиг опутали его ноги выше копыт. Передние, хоть и свободные, остались свободны, но на склизком и мокром берегу реки толку от них не было, копыта лишь бестолково скользили по траве. Парень дёрнулся, попытавшись достать ростки руками, но кентавру неудобно было тянуться назад, а ворошение листиков и лоз снова сбивало, заставляя согнуться в хохоте и дёргать ногами. Жёсткие листики, почти свёрнутые в трубку, да ещё и обладавшие острыми кончиками, тыкались ему в мохнатое пузо, скользили к бокам, а главное, по телу опускались дальше, вороша уязвимое местечко, отчего щекотка воспринималась в десять раз острее. Филипп дёрнулся, вырываясь, попытался резко встать, чтобы вырваться из зелёных лапок. Одну заднюю получилось освободить, но лозы тут же захватили передние, щекотно обвиваясь над раздвоенными копытами и спиралью поднимаясь ввыше. Ещё одна спиралька обнимала легкими прикосновениями промежность, шевеля усиком по кончику. Филипп вскрикнул, его нижнее тело взбрыкнулось, натягивая растительные путы, но этим он добился лишь одного — упал на бок. Хорошо ещё, что успел подставить руки, по самые щиколотки погрузившиеся в мокрую грязь! А растениям это лишь облегчило работу: те, что связывали передние ноги, затянулись ещё крепче, оборачивая Филиппа над коленями, а те, что были сзади наоборот, потянули на себя бёдра пленника, разводя его задние в стороны и предоставляя себе полную свободу действий. Усик, поглаживающий Филиппа, добился того, что его мужское достоинство покинуло своё убежище и тут же оказалось несильно сжато зелёными кольцами, начавшими плавно и медленно скользить по нему, не забывая охаживать головку раздражающе-щекотливым кончиком. Другие же щекотали кожу вокруг, вороша короткую шерсть и вынуждая Филиппа заливаться громким смехом. Совершенно беспомощный, он и не заметил, как его запястья захватили зелёные кольца, стянули локти и полезли дальше, к плечам и шее. Человеческая половина тела была ещё уязвимее для щекотки, особенно нежный худой живот и слегка проступавшие рёбра. Один листик пролез в разрез пупка, другие поглаживали контур живота, а некоторые уже добрались до ушей с тонкой кожей со внутренней стороны. Уши задёргались, как сумасшедшие. Филипп запрокинул голову, закрывая глаза — казалось, зелёные щупальца щекотали его со всех сторон! Их было всё больше, одни поглаживали его ноги чуть повыше копыт, другие щекотали между пальцев, тыкались с обратной стороны локтей, наконец, заползали в подмышки и даже тянулись к горлу пленника, пока не сжимая, но всё так же немилосердно поглаживая его. Эти прикосновения приносили ничуть не меньше щекотки, чем у самой его звериной части, которая страдала от усиков, попеременно прикасающихся к голове его члена, на миллиметр заползая в самую дырочку и изводя несчастную жертву. Листва, соприкосавшаяся с мошонкой, давала понять, как неудобно не быть способным удовлетворить себя самостоятельно, без чужой помощи. Из переполненных чресел уже сочились первые капли, поглощаемые жадными растениями как удобрение, делающее их лишь активнее. Но от этого и кентавр вырывался сильнее, лягался и бился осатанело. Отросткам это не понравилось — они задвигались ещё быстрее, своими действиями мигом сведя на нет любое сопротивление. Филипп захохотал во всю мочь лёгких, брыкаясь уже не столько из-за желания выбраться, сколько из-за щекотки — проклятые листья оглаживали внутреннюю сторону бёдер, а другие раз за разом прикладывались к члену, посылая по всему телу щекотливые разряды. Казалось, его близость к краю ещё больше раззадорило их, так остервенело они издевались над ним, мучая невообразимой щекоткой. Бедняга перекатывался по влажной траве, не в силах одолеть пленившие его растительные щупальца. Нежность их касания и сила, державшая кентавра в путах, не сочетались между собой, заставляли мучиться всё сильнее, мелко дрожать и крупно дёргаться. Этого невозможно было долго терпеть, Филипп уже просто не был способен сопротивляться… Захлёбываясь в слабеющем смехе, он сдался, отдавая растениям то, что они жаждали. После такого «приветствия» от арловской природы кентавр долго лежал на земле, приходя в себя. Насытившиеся щупальца оставили его в покое, однако он настолько ослабел, что лишь через добрых полчаса смог воспользоваться этой возможностью и сбежать. Точнее, заковылять обратно на дорогу.