Часть 1
26 февраля 2020 г. в 00:27
И уж если по пьяни, то пьяным, вусмерть пьяным. А он, — что творит! — на восемь десятых трезвый. И сам себя Ройс корит, а прямым текстом — материт сукиным сыном.
Но почти искренне верит, что самый красивый негодяй здесь Хуммельс. Уболтать, убаюкать его бдительность, привести-притащить на сомнительную "дружескую вечеринку". Марко хотел, вообще-то, и сам: весь чердак надо перетрясти, чтобы припомнить, когда он в последний раз развлекался. Самому капитану и ничего, но слово тут от друзей, там от семьи — он ощущал себя старым и ворчливым, хотя большую часть времени пребывал в прекрасной форме и запальчиво-открыто шутил. Окружение на него давило, даже если часть давления и была мнимой, и продавило.
И вот оно, Матс запретной техникой читает его мысли и выводит один на один с вечеринкой. В перерыв до Евро, с алкашкой — блеск. Только Марко уже так не может и практически не пьет. Два шота какого-то коктейля просто чтобы сойти за своего среди не всегда знакомых лиц.
Он здесь, как по традиции, один. И кажется таким одиноким или лучше сказать свободным, что Хуммельсу не стоит почти ничего завести его в нелогично освещенную комнату и гостепреимно улыбнуться захмелевшим котом:
— В "бутылочку" с нами?.. Сыграешь, — защитник так мило тасует вопросы и приказы, что как по Ройсу — он из капитанов и не уходил. Марко не шибко против, но хороший мальчик шикает на него оголтело и, тыча локтем под ребра, вынуждает округлить глаза:
— То есть?
— Что есть, то есть, — с немного алкогольной шутливостью передразнивает Хуммельс. — Не волнуйся, мы не на поцелуи.
— И-и-и? — как бы "н-е-е-е, так скучно" вылетает скептично из Марко, как от заядлого тусовщика.
— В губы чмокаемся.
— Шутишь? И это не поцелуй? — у капитана забавно одновременно отлегает от сердца и закрадывается недоверие.
— Лично потом тебе втолкую, в чём разница. Ради тебя времени не жаль, Маркиньо, — хитрый Матс на пьяную гладко заговаривает зубы, умудренно посмеивается и уже — ловкость рук, не иначе, — ведёт под локоток в круг.
Перед навозмущавшимся и окрученным Ройсом словно расступается незримая толпа. Два шага Матса и три его — под ногами интимный кружок призванных защитником чмокаться в губы. И в этот торжественный момент дортмундец осознает, что на восемь десятых трезвый сукин сын, а Хуммельс негодяй.
На него, пьяненько глядя снизу вверх из-под длинных тёмных ресниц, сдержанно пялится Левандовский. Марко в первую очередь категорически не согласен, что этот парень принадлежит к а) кругу друзей Матса б) их общим друзьям. Во вторую очередь — а в мыслях Ройс негодует систематично, с наслаждением, — это фиаско.
— Матс, я не могу, — ватно бормочет Ройс.
— А? — рассеянно вопрошает защитник, уже усаживая Марко почти напротив поляка, чуть лишь со сбитым прицелом.
Капитан Боруссии поджимает ноги в позе лотоса, огромными, как ему чувствуется, глазами озираясь на всех, кто добро(ой ли)вольно пришёл целовать незнакомцев. За отказ, разумеется, пьют — три шота, — но, вопреки суровости санкций, Хуммельс не очень-то одобряет самоотвод.
— Мы с Кэти только в щёчку, — успевает смухлевать Матс и захлопнуть калитку, чтобы не проскочили такие же прыткие. Оформляет их чете рафинированную "бутылочку".
— Ну, твою мать, Матс, — сквозь неприкрытый скрежет зубов едва сдержанно выдыхает Роберт. — Если мне попадётся мужик, это фиаско, — рыкает для пущего устрашения и чтобы хозяину вечеринки было стыдно. Ройс роняет челюсть, и это слово, точно сплагиаченное из его первого страха при входе, вызывает приступ дурных предчувствий.
— Думал, скажешь "со стыда сдохну".
— Завались. Мерзость, — пытается, сам не рад, закрыть тему и отвести десяток глаз от себя поляк. Усаживается, сосредоточенный, будто готовится раздавать карты.
— Чему бывать, того не миновать, — жмёт крепкими плечами давно разгоряченный немец, и Марко глядит на него почему-то в ужасе.
Смуглая рука крутит бутылку егермайстера.
Из соседних комнат музыка звучит, и космическая сине-сиреневая иллюминация. В их комнате палевно светло, все видят всех, ловят каждую реакцию.
Первые три поцелуя Левандовскому везёт, как новичку — целует двух подруг Матса и Кэти, потом непосредственно Кэти — в щечку, как недрогнувшим голосом напоминает ему бывший одноклубник.
Марко искосо, жадным взглядом зря-зря-зря провожает каждое нелепое выползание на четвереньках этих девах навстречу Роберту. Дважды они присасываются губами к польским губам, и оба раза немцу мерещится, что форвард охренел. Эта игра точно для извращенцев, и Левандовский смотрится паскудно. Наверное, он наивно морщится у всех на виду, потому что Хуммельс с дружеской усмешкой смотрит на него, интеллигентно прощая ройсову заскорузлость.
Первый раз Марко выпал Кэти, и он выдыхает в голос, вызывая взрыв захмелевшего хохота у компании. Поцеловать жену Матса в щёчку совсем не криминально, это у них в порядке вещей. И сам бывший капитан смеётся и весел, значит, дров не наломано.
Ройс обхватывает горлышко егермайстера и крутит бутылку лёгкой рукой.
Горлышко, бурля, указывает на Карен, двоюродную сестру Кэти. Скрипя половицами, возвращается из общей комнаты Даги, пустословно вещая о безалкогольном пунше. Ройс не успевает и дёрнуться, коротко вздрогнув всем телом, когда от ворвавшегося из гостиной сквозняка — хочется верить — у егермайстера происходит лёгкий люфт.
Даже если глаза у Левандовского покраснели, это не только от ярости, да? Тормознуто, виновато и бездвижно, Марко со своей лёгкой рукой, бессмысленно уже занесённой над бутылкой, неверяще моргает.
— Тьфу, блять! — сотрясает воздух Роберт, вдаряя кулаком по колену. — Матс, да не буду я!..
— Ну, началось, — заметно более привычный к подобным "играм" Хуммельс терпеливо закатывает глаза.
— Не стану, — брезгливо кривя рот, упирается Роберт.
— Чего ты завёлся? Просто игра. Расслабься и целуй.
— Мужика целовать не буду, говорил же, — Левандовский высокомерно и сухо, вернув лицу непроницаемость, скрестил руки на груди.
— Ну, строго говоря, ты сказал "это будет фиаско"...— начал разряжать поляка и отшучиваться Хуммельс. — Поздравляю, это фиаско. А теперь целуй.
— Язык попридержи и не передергивай меня, — слишком внезапно для всей компании стал нехорошим взгляд из-под густых ресниц. Кэти подалась вперёд, опершись ладонью о пол.
— Ребята, это просто игра. Что такого? Мы все всего лишь развлекаемся вместе, — она, которой было скорее привычно целовать мужчин, чем наоборот, вообще не поняла до конца драмы, устроенной Левандовским. Обернувшись к Матсу, зашипела, правда, одними губами. — Не провоцируй его.
Хуммельс примирительно и едва заметно для остальных поднял ладони над коленями.
— Она права. Давайте, и пойдём дальше, — ещё не капризно, но уже требовательно-скучающе заканючила Даги.
Марко сидел и ощущал себя сказочным трусом, когда все вокруг дрались за его будущность и поцелуи, а он переводил глаза с одного на другого. Сам он был слепо почти убеждён, что бывший друг не выпадет ему, а налитые раздражением и злобой как будто лично на него, на Ройса, глаза Роберта и вовсе выбили из него силу воли.
Он в принципе был против целовать кого-то. Это противоестественно, он ведь не свободен.
— К тому же не "мужик" это, а наш Марко, — не теряя присутствия духа, хлопнул последнего по спине Матс. Роберт нагло хмыкнул, как будто уловил только второе дно в вышедшей двусмысленной фразе бывшего сокомандника.
Ладони Ройса сами, плавно легли на ковролин перед ним, он встал на четвереньки.
— Играем? — сухо нахмурив брови, с обиженным вызовом в голосе негромко бросил он поляку. Левандовский раскрыл глазищи на него, как на дурачка. Как рыба словил дважды воздух, но взгляды вокруг и так были насупленными, а прямо перед ним строгий Ройс.
— Ма-а-ать, — закатил глаза Роберт, вставая в ту же позу и придвигаясь к немцу.
Когда Левандовский оказался так, в этой молодёжно-предосудительной позиции рядом, Марко в нос вдарил крепкий запах чего-то вдобавок пахучего. Вспыхнул в памяти дурацкий, весёленький взгляд, который он уловил ещё при входе. Роберт не пьёт давно и совсем, может, поэтому он такой буйный баран во хмелю и отбрыкивался от "бутылочки". А на самом деле, одному Ройсу здесь противно и страшно.
Чтобы поскорее закончить и не раздражать публику, Марко инициативно потянулся вперёд, не подумав даже прикрыть глаза, — это же не поцелуй, а только игра в поцелуй, и рефлексы не те. Перед ним светлой громадой лицо форварда, вдруг сморщившегося.
— Фу, Ройс, ты меня проткнешь своим носом! — голосом, неприкрыто дающим понять "я найду, к чему придраться, и доканаю тебя", выдал Роберт придирчиво.
Ройс застыл, потому что это уже ребячество какое-то. Левандовский так бережёт свою репутацию мачо, что пересекает все сплошные. И обидно немного. Марко по-детски захотелось дотронуться до носа, чтобы убедиться, что он не слишком острый и длинный, хотя вроде в порядке всегда был.
— Чего? — от лёгкой уязвленности бездумно прошептал немец. Поляк безнадёжно вздохнул, деланно взяв себя в руки, как в одолжение.
— Наклонись влево, — пристыженный обстоятельствами и инструкциями, которые сам раздавал, резко раскомандовался Левандовский. Проследил, как за выполнением упражнения. — Вот так.
Ровно в момент, когда Матс голосом болельщика шуточно в руки рупором заулюлюкал:
— Ребят, вы что, целоваться разучились?
Случился с взаимным недоверчивым гипнозом распахнутых глаз польско-немецкий поцелуй.
Губы Роберта, с точеной линией верхней, не пахли и не горчили — ни блеском, ни гигиенической помадой, ни обычной. У Марко защипало глаза от нездорового экстаза — это ощущалось потрясающе. А ещё тошно стало оттого, насколько вкус губ Левандовского был ярким, мягким, самобытным. Становилось ясно, каков на пробу и сам поляк.
Когда губы бывшего друга накрыли его, оба застыли, как в нерешимости. Из головы вылетело, как долго полагалось целоваться с предыдущими партнёрами. Наверное, это два шота в нём шалят, хотелось верить Ройсу. Роберт, как всегда, быстрее остыл и овладел собой, сильно сжав плечо Марко, и оттолкнулся от него, снова сев на пятки.
Бутылочка по-деловому крутанулась твёрдой рукой, и немцу пришлось отмереть и отползти от центра круга.
Дальше началась какая-то белиберда, как часто бывает в рандомных играх. Роберту выпала Даги, а после Даги выпал Роберт. Слащавая, а как ей казалось — сладкая — девчонка чуть не взлетала на ресницах, пока строила глазки, и губы, видать, пересохли от вечного облизывания. Она была свободна, как знал Марко, и её мало что волновало.
Ройса раздражала и доводила до микроинфарктов её дерзость и попытки ластиться, как-то по-особому чмокаться с Робертом. Который этим поцелуям, по очевидным причинам, не возмущался и кичливо улыбался каждый раз, как загорались надеждой глаза следующей партнерши, готовой замурлыкать.
Целуя Левандовского, Марко вот вовсе не мурлыкал, ему было стыдно, неуютно и страшно, что он со своим вечным невезением бесит поляка. Что он виноват в этом поцелуе.
Роберт, с уже легким красноватым оттенком на влажных губах, с тщательно скрываемым задором продолжил разыгрывать свою судьбу.
В этот раз егермайстер не колебался, хоть по линейке черти — ему выпал Ройс. Нет бы Матс, Роберт почти убедил себя, что в щёчку, в общем-то, и не великая проблема...
— Вы издеваетесь, — ошеломленно пробубнил Левандовский, надеявшийся позабыть о сбывшемся кошмаре наяву. — Мерзко, — не долго думая. — Блять, второй раз не смогу, честно, — выставил вперёд руки, огараживаясь и защищаясь от Ройса.
— Что ты такое говоришь? — пока мягко возмутилась Кэти. — Вот на месте Марко любой девушке обидно было бы.
— Вот когда на месте Марко будет любая девушка... — глумливо ухмыльнулся поляк, игриво подняв бровь.
— Нет, какие проблемы. Пускай пьёт тогда. Три шота, Роберт, помнишь, ага? — по-капитански безапелляционно сложил руки на груди Матс.
— Э, — озадаченно захлопал ресницами Левандовский, совсем забывший за своими понтами и истериками этот краеугольный пункт.
— Знаешь... — до того пассивно ждавший разрешения своей участи и уже поцеловаться, подал голос Ройс. Шумно, с обидой выдохнув, он начал приподниматься с пола.
Поляк, осекшись, вскинул быстрые глаза на Марко. Внезапно ему стало совсем не по себе, он не хотел выгонять Ройса и, по большому счёту, задеть тоже. Просто так выходило, что он делал ровно это.
— Погоди, — всё же нехотя, окликнул он немца, опустив голову, как собираясь с духом, и протянув руку.
— Мне остаться? — с неизмеримым сарказмом поинтересовался Ройс, возвращаясь в позу лотоса. — Играешь или спасуешь? Может, мне тупо с Даги поменяться, и ты прекратишь устраи...
— Помолчи! — как уличенный, шипя гаркнул на него форвард. Да, он, само собой, позволил себе лишка, но Марко молчать должен был, а не тыкать при всех пальцем. Краем глаза уловил, как Кэти жёстко поджала губы.
Роберт по-кошачьи первый выступил навстречу бывшему товарищу. Ройс, с показательным "не хочу" и капризно сжатыми губами, лениво скользнул вперёд. Встав поустойчивее на ладонях, выпрямил шею и выгнул тонкую бровь, давая поляку молчаливый карт-бланш.
Левандовский раздраженно и смущенно всеобщим вниманием и вольной от явно ещё не простившего Марко переминался с руки на руку.
— И? — чересчур резко, выдавая с головой. — Ты будешь?.. — поляк с трудом формулировал, чего ждёт от Ройса.
— Ты будешь, — равнодушно качнул острым плечом немец, прожигая по-детски немного мстительным взглядом из-под приопущенных ресниц.
Роберт занёс какое-то нехорошее слово, но сдержал себя на зачине. Качнулся вперёд и, не транжиря секунды, порывисто приложился к тонким губам. Марко со страхом, присущим в щекотливых ситуациях трезвому сознанию, выпучил глаза, проводив опустившиеся, как наперекор, веки Левандовского.
Опять ощутил сдержанный, неповторимый вкус польских губ, и едва не поперхнулся поцелуем, схватив за хвост эту мысль. Совершенно неподконтрольно, Ройс вдруг устыдился, что его губы не такие — мало что тонкие, бледные и трескаются в уголках, так совсем его не выражают. Держал пари, Роберт в свою очередь чувствовал только его слюну и... это отвращение и неприятие, как с самого начала. Неведомо зачем, Марко приоткрыл рот, запоздало сообразив, что сцепляться языком с бывшим другом не было в его планах по множеству причин. Запаниковав, немец метнул чайный взгляд в глаза напротив.
Совпадение ли, но Роберт разорвал поцелуй, продлившийся-то секунды три. Они оба откинулись назад, Ройс глотнул воздуха, вмиг разволновавшись. Левандовский подцепил его на какой-то долгий, затуманенный, изучающий взгляд, закусив и сразу отпустив нижнюю губу; большим пальцем вульгарно и не спеша провёл по ней.
Ройс, сбитый с толку, ошарашенно открыл рот. Роберт... Нет, он не мог сейчас облизываться, глядя на него. На него и так прямолинейно, зазывно, наивно-пошло. В атмосфере вечеринки немцу мерещились пошлости и ужасы направо и налево,
Левандовский в принципе не мог так смотреть на парней. Однако Марко просто-таки подурнело от нехорошести ситуации, он импульсивно прижал ладонь к груди, подавшись назад...
... когда пятиминутной давности наблюдение гулким вздохом облегчения и вселенной, качнувшейся обратно на своё законное место, пробежало в уме.
Ройс приложил запястье к губам и, не боясь и зная, что увидит там подтверждение своей спасительной догадке, поглядел на него. Несильный, но стойкий красный след. Он интуитивно поднял глаза на Левандовского. Тот слегка кивнул, сразу переведя взгляд.
А сам не стёр остатки помады. Знать, оближет ещё её об кого-то, теплится такая надежда... Марко почернел от проскочившей идиотской, не в кассу ревнивой мысли. Захотелось на мгновение, — но горячо-горячо — преобразиться в отпетого негодяя и простой фоточкой дать Анне знать, что жена и двое детей — не шлагбаум и даже не лежачий полицейский для её мужа.
Хей, баста. Хватит, с какого он фантазирует о спальных планах Роберта?
И вовсе это не было похоже на ревность. И близко нет, принципиально одернул себя немец. Ему всего-навсего гадко, и у его организма началось тотальное робертоотторжение.
— Крути, Марко! — подхмелевшим, но до сих пор и очень даже миленьким голосом попросила Даги. Ройс приложил о неё грузный, проницательный взгляд. Ну, конечно, ты.
— Нет, — решительно показал крест руками. Не удостаивая её и парой фраз, повернулся к Хуммельсу. — Матс, где я могу уединиться?
— В смысле?..— загорелое лицо задумчиво посерьёзнело, брови выпрямились, опустившись к переносице.
— В смысле оказаться один! — с досадой выплюнул Марко. Отвёл замученный взгляд. Этим вечером всё шло наперекосяк, и грязный подтекст просачивался, опережая здравый смысл и твои намерения.
— Ну, ясно, — со смущением потёр переносицу Хуммельс, глянув исподлобья. Отхватил он уже знатно, и язык совсем за забором не держался. И Марко какой-то нервный. Совсем одичал вне светского общества, можно понять. — Тут на втором этаже две комнаты для гостей и наша. Можешь в любую. Только...
— Только что? — запальчиво поторопил немец, вставая. Чёрная футболка под такой же рубашкой насквозь сырая, прилипла к телу, и многое здесь Ройса злит и выводит.
— Постучись, — так же сидя, наклонился к колену друга Матс, красноречиво подняв брови.
— Сам знаю, — вспыхнул Марко, не особо любивший полоскать подобные материи в компании. И вовсе-то он не озаботился, ввалился бы в первую поддавшуюся дверь, а там мама не горюй...
— И сам запрись лучше, — громким шёпотом вдогонку послала совет Кэти. Хуммельс изумленно обернулся к ней, через мгновение одобрительно закивав, выпятив нижнюю губу. — Ну, чтоб и к тебе не нагрянули аборигены, — поиграв бровями, от лёгкой неловкости поджала колени к себе женщина.
Оглядев мимоходом компанию, Марко понял лишь, что с его самоотводом печалиться никто не станет. Пожалуй, он банально не влился. Хоть и не сильно старался, а кольнуло. Взгляд не упал — зацепился за смеющиеся не ему и над каким-то идиотизмом (о, само собой) голубые глаза.
Надавив на ручку, Ройс не услышал и слова вслед. А потому, горячно обернувшись:
— Соситесь без меня.
Марко не уходил — уносил ноги. Такой стыд. Он дерзил, как расстроенный старшеклассник, а похабности из его уст звучали просто нелепо.
Из гостиной в уши лилась бойкая латина, на лестнице откуда-то доносилась кружащая голову, зазывная и гипнотизирующая песня на незнакомом языке. Насколько Марко воскрешал в памяти говор Роберта на родном, этот тоже был из славянских...
Впрочем, мудак Левандовский. Весь вечер петушился и создавал проблему из ничего, а потом дал окрутить себя, как будто ему безымянный палец на левой отрубили, и утихомирился мигом.
Капитан Боруссии жахнул в забытие кулаком по перилам и лишь инстинктивно, на реакции успел схватить полную рюмку, оставленную на столбике. Со злости и бессилия, что почему-то очень захотелось спасать семью бывшего друга и обличать его заигрыши, но рассказывать об интрижках не выход, Ройс опрокинул шот в себя.
Он придурок, но и Анна та ещё дуреха.
Забыв предосторожность, немец толкнул случайную дверь, — судя по стерильности обстановки, гостевую. Замер на пороге, наконец прекратив показавшийся нескончаемым бег от комнаты с игроками в "бутылочку". Лунный свет из огромного окна с широким подоконником проходил по Ройсу, сквозь него и гладил успокаивающе, призывая вернуть себя прежнего.
Марко глядел-глядел в синее небо за стеклом, мерно вдыхая и чувствуя, как не помогает. Все слова, что он для себя подбирает, какие-то не те, и Ройс на этой вечеринке перманентно раздражен.
Не хотел развлекаться, не хотел играть, меньше кого бы то ни было хотел целоваться. Левандовский делал, баклан, из всего драму и, видно, накрутил Марко так, что теперь тот переваривал, как можно быть таким вкусным в поцелуе. Скарлетт с её ухоженными губками даже в начале отношений не была.
Немец бессознательно коснулся своих губ, очертив невыразительный, тонкий контур.Обыкновенные.
Левандовский был не из тех, кто целовал за гол или после гола, и Ройс не знал, что это так сладко...
И век бы не знал, да что у него в голове?! Марко в ужасе прикрыл рот.
— О, нет-нет-нет, — через ладонь замычал немец, машинально попятившись. Даже лёгкое (признаться, слишком) опьянение не покрывало такие идеи развратные и смелые. Он не о том, не из тех. Ведь нет?.. Всё-таки усталость и алкоголь, и это безобидно-спонтанная мысль — Роберт объективно привлекательный мужчина. Марко тоже видит это. Констатация.
— Прячешься?
Из неприкрытой двери голос с малозаметным уже акцентом, его обладатель руки в карманы, прислонившись к косяку у него за спиной.
— Нет, — отнял окаменевшую ладонь, насилу сквозь зубы.
— Зря сбежал.
— Пропустил два увлекательных раунда взасос? — запальчиво, не поворачиваясь даже.
Обдумывающее молчание.
— Всё так. Но без засосов.
— Слышу разочарование, — с нарочитой усмешкой.
— Не думаю, — неуместно вдумчиво.
— А что думает Анна? Спустила тебя с поводка, или прошла любовь?
— Подбирай выражения, — для проформы, диво как не строго.
Ройс замолк и хотел бы на этом и покончить... но почему-то не сегодня. Таким злым и готовым он был впервые.
— С чего бы?
— Я прошу.
— Хочешь начистоту? — Марко и сам не ведал, зачем несся сломя голову и куда хотел таким галопом прийти.
— Неплохо бы, — шерох вынутых из карманов рук.
— Слабая мотивация.
— Даже так? — в голосе почудился глухой, устрашающий задор. — Тогда следующий тоже начистоту. М?
— Валяй, — пробубнил Ройс, хотя почувствовал опасность. Сегодня ночью — всё на зеро.
— Тебе больше не нравится что я играл или Анна?
Немец захотел развернуться, непременно с озадаченной и окрашенной в эмоции-алиби миной, но ощутил ступор. А глаза Левандовского оглаживали спину, лопатки, готовые ждать ответа вечность.
— Мне правда отвечать? — опять дерзишь, Марко, это нервы.
— Хочу правду больше жизни.
Ройс, распахнув в внезапном осознании глаза, уловил подоплеку. Или то, что желал услышать между строк.
— Так и хочешь? — с прищуром, которого Роберту не видать, и Марко шагает в этой конспирационной беседе на ощупь.
— Да, — голос пошатнулся, слегка потеряв в уверенности. — Давно.
Немец набрал воздуха, с силой выдохнул и, обнажив в кривой ухмылке клык:
— Анна мне не нравится. И что ты станешь делать с этим, Илон Маск? — Марко ребячился, потому что ставил на кон его принятие Робертом. И, если вдруг он нафантазировал подтекст, Левандовский не в теме, и они не шифруются, как агенты МИ6...
— Спрошу, почему, — Левандовский вошёл, осторожно закрыв дверь. Ройс уже не на шутку разволновался, и пора бы посмотреть глаза в глаза. — Она заботится обо мне, целует по утрам, поддерживает во всём, дарит радость быть отцом...
— Ай, замолчи! — совсем поплыв, шёпотом вскрикнул немец, прижав ладони к вискам. — Меня не волнует, слышишь, не колышит, рассказы свои прибереги для друзей, мне твои похождения...
— Ты себя слышишь? — жёстко оборвал его Роберт. — Ты сейчас разрыдаешься, Маркиньо, от своего равнодушия.
Перебрасывание гранаты меньше всего походило на полномасштабные и выверенные военные действия, а значит, скоро у одного из них рванет в руках.
— А я ещё по Боруссии замечал, что ты странный. Так изучал меня в душе, наивный мальчишка, думал, что я не знаю, — Ройс потерялся, вмиг перестав доверять реальности происходящего. Ладони липкие, а слова не находятся: он проваливается, по всей парадигме, проигрывает по позиции...
— Когда была та Боруссия?! — и правда чуть не всхлипнув, выкрикнул, чересчур эмоционально, немец. — Мне было слегка за двадцать, у меня вставал на всё, что двигалось! — Ройс в толк не мог взять, откуда у него такие мысли, но то были спасительные слова, и ничего не важно.
Это физиология, это правдоподобно.
— Да кому ты свистишь? — Марко весь обмер от сухого скептицизма в голосе. — Никогда с тобой такого не было, — к горлу подступила нервная тошнота, потому что Роберт Левандовский шагнул к нему. — И душ я готов тебе спустить с рук, но... — Левандовский замолк, источая за спиной немца обманчиво ядовитую ухмылку.
— Но есть ещё к чему прицепиться? — раздраженно напал Марко, ощутив резкий упадок сил. Он в очень скользкой западне, и всё развивается болезненно быстро. — Хочешь правды — бери: ты просто пьяный, пьяный кобель сегодня вечером, который ни семью, ни друзей ни во что не ставит!
Ройс отчаянно взмахнул рукой, развернувшись и надеясь продефилировать мимо бывшего одноклубника максимально без последствий. В кромешной тьме, когда лунный свет оказался за спиной, немец видел необвыкшимся зрением лишь эти светящиеся, льдистые глаза Короля Ночи.
Польский дьявол сделал какой-то шаг наперерез, и Марко охнул, оказавшись припечатанным к стене, у самой двери. Левандовский без труда дотянулся до — как, извернувшись в шее, успел заметить Ройс — щеколды.
— Только я не собираюсь спускать тебе с рук то, как ты дрожал как с... Сам знаешь, — самодовольно осклабился Роберт, — когда мы целовались.
— Дрянь, — прорычал немец, уязвленно покраснев. — Целовались? Мы играли! — прижатый крепко щекой к стене, еле запротестовал немец.
— Да что ты, — насмешливо, с опять просочившимся грустным скептицизмом прошептал сзади Левандовский.
— Что на тебя нашло? Почему ты говоришь такие вещи?! — резко замолкнув, Ройс почти пугливо вжался бёдрами в стену. Поляк слишком близко.
— А такого, Марко, ещё сто лет можно ждать и не дождаться, — невесело вздохнул Роберт. — Мы оба несвободны, а значит, защищены. Ночь. Мы целуем друг друга на виду у всех. Матс, даже он поощряет. Потому что неведение — благо. Но ты-то уже о чем-то стал догадываться? — дошептав все эти кошмарные странности, Левандовский по-звериному прижался и потёрся носом о шею Ройса.
Немец быстрее, чем успел осечься, заскулил, выгнув шею.
— Прекрасно, Марко, продолжай. Прекрасно.
— Н-нет, — ослабшим и разбалансированным голосом заканючил Марко, вздрагивая от каждого тычка носом. — Всё не то, ты не то... Я не тот...
— Глупости, — отвратительно нежно прозвенело за спиной. — Ты такой правильный, прямо для меня, тот самый. А объясни мне лучше, что ты собирался выкинуть во второй раз?
И Левандовский прижал левой рукой Марко за поясницу к стенке, а правой схватил за подбородок, насильно развернув лицом к себе.
— Роберт, оставь, — обездвиженный, ещё пытался извиваться в чужих руках Ройс, без толку, — что за фиготу ты творишь?
— Ты рот раскрыл, — примагничивая немца взглядом-расстрелом в упор, потянулся к нему Левандовский. — Хотел с языком?
— Ты с ума!..
Марко подавился от шока, зажатый между стеной и губами Роберта. Как и обещано, чужой язык начал орудовать у него во рту, оглаживая десна, зубы, как будто пытаясь заткнуть, продавить, сделать сговорчивее... Поляк был почти жёстким, пугая Ройса напором и не давая продохнуть, пока тот ошалело хлопал глазами и старался вернуть себе твёрдость в ногах, чувствуя слишком хорошо широкую ладонь на спине.
Выбившись из сил, немец замычал жалобно в недавно так будоражившие губы.
— Что такое, милый, — и чёрт знает его, издевался ли Левандовский, распечатывая поцелуй и заглядывая в карие так отзывчиво.
— Дерьмо, — зашипел Ройс, зажмурившись от фантомного головокружения. Эти губы, когда их обладатель сам отдавался, напирая танком, становились ещё хмельнее. Обладание прельщало, пытаясь отдышаться, признался себе Марко.
— Понравилось? — с надеждой, без гадливого самолюбования. Левандовский отнял руки Ройса от стены, сжав запястья одной левой у немца над головой. Марко вскинул глаза: всё как не с ним, слишком как для победителя, чтобы быть реальным... ровно до тех пор, пока он не вспомнил, с кем имеет дело.
— Урод, дерьмо, какой же ты урод, — Марко вновь жмурится, силясь сделать правильный шаг. В кой-то веке. Возбуждение от касаний тела Роберта на уровне бёдер холодком проходится по позвоночнику.
Тем слаще сказать свое "нет". Сильное, независимое.
— Что тебе не нравится во мне? — с непостижимым разочарованием вопрошает поляк, прижимаясь, вынуждая Ройса нервозно оттолкнуть себя бёдрами. И пожалеть об этом тут же.
— Что ты начал сосаться со мной! Роберт, блять, что ты натворил, — шёпотом перешёл на крик Марко.
— Хотел всё время попробовать. Ты — ну, весь вечер точно, не знаю, — деревянно, как о погоде, выдал поляк.
— Ты знаешь всё... — измотанно проговорил немец, чувствуя, что лучше всю жизнь простоять в прижимку с Левандовским, чем разбирать их пьяные отношения. — Зачем только, — Ройс запрокинул голову, бросив отпираться, — если всё равно не выйдет ни черта ?
— Потому что хочется, — просто пожав плечами, признал свою слабость Роберт, вдыхая аромат рыжих волос.
— Тебя так и не кастрировали в декабре? — желчно, зло, в первую очередь, от безумности и безысходности их положения, выдал Ройс.
— Чувствуешь ведь, что нет.
Марко зарычал протестующе, но неуверенно, когда правой свободной рукой поляк оттянул его за бёдра назад, заставив отставить их откровенно пошло.
— Не сходи с ума, — предостерёг немец, не предпринимая ровным счётом ничего, чтобы превентировать самоволку Левандовского.
— Это не так работает, — слабо усмехнулся Роберт.
— Всё не так работает.
Марко почувствовал, как поляк с нежной снисходительностью поджал губы.
— Лучше сыграем в "Десять вещей, которые я ненавижу в тебе", — это прозвучало спокойно-вальяжно, не предложение — предлог.
— Боже, Роберт, какие игры! — закусил щёку изнутри, чтобы выровнять дыхание, Ройс. — Не наигрался? Твои руки везде...
— И это чертовски эстетично, Марко, поверь, — как родители убеждают девочку-подростка, что она хорошенькая, предвзято прошептал поляк.
— Дай я тебе по яйцам, всё не зашло бы в такие дебри, — сокрушенно пробормотал Ройс, опустив голову и глядя себе под ноги.
— Вряд ли, — с ненаигранным скепсисом ровно покачал головой Левандовский.
Марко на автомате усмехнулся без улыбки. Он прав. Едва ли чему бывать, того не миновать обошло бы их в эту треклятую ночь вечеринок. И хоть импульс начать охоту на него ударил в голову Роберту внезапно, тот, можно биться об заклад, так или иначе привёл бы их к этим трепыханиям у стены.
— Во что ты хочешь сыграть? — выдохнул Марко, теряя контроль над театром абсурда окончательно.
— "Десять вещей, которые я ненавижу в тебе", — доверительно замурлыкал в ухо поляк, вдруг присмирев. Ройсу было ясно, как день, — тот урывал моменты близости. — Можно меньше. Один пункт — один поцелуй.
Немец сжал губы тонкой линией. Куда он катится?.. Впрочем, Левандовский запер их. Будут искать — не доищутся, стучать — не добьются. Матс тотчас решит, что Роберт поехал соблюдать свой тихий час, а он сам слился, чувствуя себя не в своей тарелке, и того раньше.
Лишь лёгкое подташнивание и лишь один вопрос.
— Кто целует?
Поляк запнулся с ответом, будто трехзначные числа в уме складывая.
— Я. Я целую.
— Мне начинать? — безжизненным голосом, но Марко, даже бросая унылые взгляды на свою левую, не ощущал желания вырваться из мнимого плена.
— Ну же, — из рук вон плохо стараясь не звучать нетерпеливо, Левандовский пристроился плотнее к отставленным худым бёдрам в рваных джинсах. Свободной правой залез под ройсову чёрную рубашку, начав оглаживать мятую ткань футболки под ней.
— Я ненавижу... — даже вступив так буднично, Марко неловко замолчал. Он в жизни не говорил о ненависти, не то что в лицо — в мыслях. Подбирал всегда, оправдывая и вытягивая всех, другие, более тонкие глаголы — не уважаю, не приветствую, не принимаю, не чувствую. — Я ненавижу, что ты не с нами.
Роберт носом не с первой попытки опустил ворот его рубашки, беззвучно чмокнув в шею.
Немец поморщился. Это шло вразрез, ему этих касаний не хотелось.
— Мне не...
— Начинай с "Я ненавижу". Пожалуйста. Только так, — пугающе принципиально, негромко напомнил Роберт.
— Я ненавижу, что ты так здоров, — не ожидая, пока передумает, и отдавшись порыву, проговорил Ройс, упрямо направив взгляд на свои чистые белые кроссовки.
— Марко... — польские губы с пустым сожалением замерли в миллиметрах от горевшей, потной кожи.
— Целуй, — уязвленно зашипел Ройс. Эта жалость ножом по горлу, тем более от этого. Он принял игру, так пусть и Роберт не отступает от правил. Никаких разговоров, только односторонняя бомбардировка.
С этой как будто в чём-то виноватой, обидно извиняющейся паузой Левандовский наклонился и прижался губами к лопаткам, оставив ладонь у Марко под рубашкой на сердце.
— Ненавижу... жену твою, — как желая осадить, оттолкнуть, обесценить этот жест, ровно добавил немец. Левандовский не шелохнулся. — "Она заботится обо мне, целует по утрам, поддерживает во всём, дарит радость быть отцом", — Марко подохрип, откашлялся и поднял глаза в сереющую стену перед собой.
— Она идеальная, — рассудив, задумчиво хмыкнул Роберт. — Звучит, как будто.
И немец, с вдруг осунувшимся, постно-равнодушным лицом хотел промолчать, но это нарушило бы протокольный характер игры. Они же играют, ещё одна алкогольная развлекаловка.
— Это причина, Леви, — поджал губы, но, как рассудив сам с собой, продолжил эхом, — это причина.
Подвиснув, поляк всё же взял себя в руки и поцеловал бывшего сокомандника в затылок, стараясь вернуть концентрацию на игре.
— Но нет, на самом деле, — будто и не прерывался, заговорил Роберт, прижавшись подбородком к голове Ройса. — Есть вещи... Накопилось уже порядочно вещей, которые я в ней терпеть не могу. Смотрю порой, то есть, слушаю её и думаю: вот же дура, Аня. Такая недалёкая. А почти не чувствует этого, — Левандовский попытался скосить взгляд, чтобы прочитать эмоции друга. Ничего. И дальше на ощупь, на свой страх и риск. — Если ты про тело...
— Нет, — настойчиво, боясь, что оказался неверно понят, подал голос Марко.
— Это тоже не навечно. Ко всему привыкаешь, всё приедается. Стройная талия и бёдра — а у кого их сейчас нет?..
— Нет! Фу, блять, — перекосился рот немца. — Не надо, пожалуйста, — уже сдержаннее, по инерции смягчаясь. — Не надо: ни сравнений, ни баллов, ни оценок.
— В твою ведь пользу, — непонимающе, настороженно нахмурился Левандовский.
— Ты... — лишь приступив к объяснению, видимо, разочаровался в своих попытках Ройс. Вздохнул тихо, тяжело. — Ты выбираешь. Выбираешься. И побеждает лучший, самый качественный, высококлассный. Только в следующий раз глупым окажусь я, — гулко отхватил воздуха посреди тирады, — обнажатся самые дебильные мои привычки, а что до тела... — немец грустно, рассеянно ухмыльнулся.
— Очень красивое, — пылко прошептал в мягкий ёжик на затылке Левандовский.
— Тощая задница, кубики и татушки — у кого их нет? — кажется, это был рикошет Роберта. Не выдержав больше бесконтактного общения, немец повернул голову, поглядев такими блестящими, суровыми глазами снизу вверх, что рот Левандовского совершенно отвратно наполнился слюной. — Мне не льстит, что я выигрываю в тщательном сравнении. Вовсе нет.
Поляк, не способный отвести взгляд от этой страсти, бездумно потёрся промежностью о жёсткую, тонкую ткань джинс Ройса.
— Нет! — не испуганно, но требовательно и не терпящим возражений тоном осадил капитан Боруссии. — Прекрати, Леви.
Нападающему и первого негодующего слова хватило, он пришёл в себя и, почти стушевавшись, чуть отстранился.
— Прости. Правда. Я что-то... — инстинктивно, как кошки зализывают ранки хозяину, Роберт просящими о помиловании движениями начал оглаживать грудь Ройса. Марко быстро отвернулся и вдохнул неровно. — Я только хотел сказать, что для меня ты не идеал.
— Поздравляю. Ты сказал, — до того уверенный, что ничего не ждёт и не питает иллюзий, неприятно удивлённый, огрызнулся немец.
— Помню, какой ты упёртый. Порой становишься из-за этого жёстким. Идеалист какой. Иногда не видишь за этим очевидного или слишком себя изнуряешь. В трудные периоды твоё самокопание портит тебе кровь, но ты не умеешь быть другим. Марко, ты не во всём тот парень с плакатов ваших фанатов и рекламы Боруссии, — Роберт отнял правую от тёплой ройсовой груди и обхватил его поперёк шеи, сжав. — Но когда я просто вижу, как ты пытаешься... Ты не оставляешь мне шансов.
— Складно. Мило. Спасибо, — непримиримо мотнул головой насупившийся немец, недовольный давлением. Левандовский отпустил его из захвата, прижав ладони Марко над головой к стене, чуть навалившись корпусом. — И, барабанная дробь, ты выбираешь шлюху вместо.
— Оу, — неприлично мало разволновался из-за его слов поляк, игриво-мстительно надув губы, — давай пока не будем о шлюхах, которых мы выбрали.
Марко морщит лоб, затыкается. Марко не в восторге от себя, и, да, он сглупил. Нет, он не отказался бы от своих последних резких слов.
Но крыть. Правда. Нечем.
— Ненависть подутихла? — несколько опасно попытался отвлечь и завести его Роберт.
— Дух дай перевести.
— Я почти не трогаю тебя, а ты уже выбился из сил, — двусмысленно, разгоряченно заухмылялся форвард.
— Мне есть, что тебе сказать, просто... — Марко серьёзнел, накатывал здравый смысл и оглядка. Поляку это не зашло. — Просто это уже за гранью.
— И правда, Ройс, не станем нарушать целомудренность этой ночи, — Левандовский наклонился и развязно прикусил оголенный островок кожи на бледной шее.
—Дерьмо, Роберт, что ты сделал! — попытался выдавить из себя хоть толику возмущения немец, на деле пряча смущенную улыбку в темноте. Со своего ракурса, Левандовский видел очертившиеся ямочки на щеках, но ему и этого было не надо, чтобы не поверить ни одной фальшивой ноте негромкого голоса.
— Будь уже со мной откровенен, прошу, — так погано-льстиво прошипел поляк в самую шею. И закусил кожу снова, правее, над позвоночником. Ройс рыкнул. Роберт не держал себя в руках, но вроде как и не нарушал их фейр-плей, внаглую пользуясь тем, что в мире людей это — не поцелуй.
— Это... Правда личное. Кажется, слишком. И тебе это точно не понравится, — Марко попытался вжаться в стену, как в извинение, будто он не заслуживает, отстраняясь от Левандовского.
— Бог ты мой, Марко, да проговори. Дай мне понять, — Роберт отпустил его руки, и немец, освобожденный, покорно сложил их над головой. Форвард Баварии обнял его крепкими руками, собственнически сцепив их замком на груди.
Луна ушла за облака, и они давно копошились в темноте. Ройс, иногда замолкая и вслушиваясь в опасные, бесстыдные фразы поляка, давал себе задуматься: почему, почему они не натворили делов, дав вспыхнуть гормонам, в молодости? Какого чёрта им приспичило в тридцатник?..
— Я ненавижу, — Марко, на секунду перетрусив, втянул по-вечернему свежий воздух проветренной комнаты и на одном дыхании, — твоего ребёнка.
— Моего?.. — захлопал глазами и правда поражённый Левандовский.
— Да, — торопливо, но непоколебимо оборвал его бывший друг. — Я не чувствую того, что чувствуешь ты. Это препятствие. Это нас...
— Разводит, — приглушенно-восхищенно проговорил Роберт, мягко изогнув губы в умиленной улыбке. Марко, точно почувствовав эту улыбку, тревожно обернулся. — Боже, Марко, я думал, ты любишь весь мир.
— Нет, — "нет" скорое, с раздраженно, как от разоблачения, закушенной губой.
— Конечно, мои дети для тебя чужие. Они не я, — беглый взгляд из-под ресниц. — Они не общие.
— О, я прошу! — нервозно вспыхнув, пробормотал Ройс. — Ты дебильный, Леви, честное слово, больной, — беспорядочно разругался немец, с какой-то сладкой, иррациональной истомой разозлившись на его слова.
— Только у меня двое детей, — не дрогнув ни мускулом лица, вдруг серьёзно добавил Левандовский.
Марко, исподлобья смотря на бывшего сокомандника, с холодной непринуждённостью выгнул бровь.
— Неужто? А ты быстро. Что ж, сказанного не воротишь, — и отвернулся терпеливо к стене, как готовясь принять пытку или удар.
Левандовский открыл рот, сложив два и два и не узнавая в этой махинации Марко. Выдохнул:
— Читер.
Немец хмыкнул, промолчав как победитель. Роберт разжал тиски на теле Ройса, которому уже, на самом деле, порядком сдавило лёгкие ребрами. Отошёл, как будто примеряясь, и вдруг опустился на колени.
— Роберт? — глупо, страшась оборачиваться, деревянно выдохнул Марко.
— Да, — напряженное и рассеянное.
Поляк быстрым движением вздернул чёрную рубашку Марко, выправив попутно и футболку из штанов. Натянул их Ройсу до середины спины, и влажную от пота кожу зябко похолодило.
— Роберт, что ты... — недоверчиво, опасливо прошептал немец.
— Всего лишь продолжаю. Не бойся.
Левандовский, не вставая с колен, потянулся вверх, сжав по бокам бёдра Марко и снова силой отставляя их назад. Ройс охнул, неизбежно прогнувшись в спине.
Роберт приподнялся и запечатлел поцелуй на точеном изгибе поясницы, вездесуще обхватив талию Ройса длинными пальцами.
Капитан Боруссии, шокированный, охваченный несоразмерным сделанному приливом наслаждения, задышал тяжело, бормоча что-то ругательно-разгоряченное.
Не нашёл, что ответить, и когда за первым поцелуем против правил пошёл второй, третий. И Марко не помнит наверняка, но, кажется, он даже застонал, совсем потерявшись в мявших бока руках и холодных, напористых поцелуях...Но такое про себя лучше и не помнить.
— Боишься? — на мгновение отвлекся от своих стихийных желаний Левандовский, на пробу положив сухую ладонь на твердый, напряженный изгиб спины.
— Нет? — палевно, слишком быстро выдал Марко, не сумев в конце настоять на своём.
Он боится, но ещё меньше хочет сам давать красный свет Роберту, прерывать его видение вещей императивом. Марко Ройс давно отпустил руль, предварительно и неразумно вжав педаль в пол, и теперь на Левандовском исход.
Возьмёт ли он управление на себя, применив всё мастерство и вписавшись в каждый поворот.
Или они влетят в ограждения, несясь 300 км/ч по прямой.
— Ни одного лишнего касания, Марко. Расслабься в моих руках, — поднимаясь с колен, не убрав рук с ройсовой талии, уверял его поляк. — Я нарушил на тебе... Дважды. Прости. Но в этой игре... — знакомая ухмылка наглеца загуляла на губах.
— Нет штрафных санкций, — Ройсу не понадобилось много времени. Какую ещё игру мог подогнать Роберт Левандовский? В Боруссии он ещё был другой, но в Баварии — Марко часто, специально наблюдал, — у форварда точно кровь чернела от пробитого в штангу идеального мяча.
Бога ради, Левандовский не терпел никаких препятствий. И не чинил их себе сам, живя напролом и максимально просто.
"Зачем только, если всё равно не выйдет ни черта? — Потому что хочется."
Они были сейчас не от большого ума или расчёта, просто Роберт не смог сегодня стерпеть. И Ройс влез в его шкуру, принял его игру, на вечер сам обернувшись Робертом Левандовским. Возможно, стоило признаться: он давно желал этого. И результат не стал для него откровением: гадко и претит, но соблазнительно и легко.
— Нет. Прости, — извинения Левандовского сыпались, как листва в октябре. — Продолжим говорить о твоих чувствах?
Марко едва дар речи не потерял... вовремя спохватившись, что форварду всего-то не терпится возобновить серию поцелуев. О чувствах он поговорит с женой, когда они закончат, а он вернётся домой за порцией легального секса.
— Хочется зайти дальше? — сам не понимая, зачем, прошёлся по тонкому льду Ройс, обернувшись на поляка с прищуром. — На мне осталось не так много места.
— Это точно не должно тебя волновать, — странно покачал головой Роберт. И перескочил, не дав немцу разыграться. — Итак, ты ненавидишь меня в Баварии. Моё здоровье. Анну. Моего ребёнка...
Марко поморщился, потеряв лицо. Зачем он только проговаривал все эти мерзости, что Ройс наболтал слегка подшофе и сгоряча? Капитана Боруссии, пожалевшего обо всем трижды под обстрелом обнаглевших губ поляка, уже не так манила его маленькая хитрость, заброшенная удочка.
Которой он и хотел выторговать лишний поцелуй. Но Марко уже не понимал, до чего они не докатились.
— Я ненавижу, что вы заделали второго, — и не сдержал жалкий, испуганный взгляд на Роберта.
Опять. Снова он дал по газам. Внутри него возгорелось топливо, но Марко казалось, что это он всполыхнул от ревности. Наверняка, ошибался: это их болид вмазался в барьер.
— Ты волшебник, Марко. Один поцелуй превратил в два, гаденыш, — прищурился польский кот. — Всё ты знал.
— А тебе жалко, да? — капризно протянул Ройс, у которого сердце колотилось о рёбра и подташнивало, а юношеская дерзость была ещё будто на месте.
— Любишь щедрых?
— Больше всего.
— Я щедрый.
— Не на любовь, — категорично передернул плечом немец.
Левандовский напрягся, на лбу проступила морщина. Устав предпринимать что-то относительно Ройса по уму, он решил: быть спонтаннее и выпить до дна очевидный, развратный карт-бланш. Форвард крепче впился пальцами в рёбра Марко, одним рывком развернув к себе.
Лицом к лицу. Глаза в глаза. Наконец-то, Марко Ройс. От такого ты убегать не умел никогда.
— Эй! — для устойчивости, Ройс ухватился обеими руками за плечи поляка. Смотрел прямо, беспокойно... но очень возбужденно, смущенно выжидая.
— Тебе любопытно, — неожиданно усмехнулся Роберт.
— Да, — тихо, на удивление просто, отставя любые эвфемизмы, выдохнул Ройс. Он моргал часто, глядел огромными, пытливыми, как будто Роберт один мог дать ему ответ на какой-то сакральный вопрос.
— Я сейчас свой раз не на то растрачу, — нехотя посетовал поляк, влюбленно обводя глазами контур его лица.
— Роберт, я ненавижу тебя, — несмело придвинувшись к другу, на пробу откровенно выдохнул Марко.
— Конечно, солнце, — с рвением отозвался Левандовский.
Держась за хрупкую талию Ройса, мужчина опустился на колени и, прежде чем первый, запаниковав, попробовал его оттолкнуть:
— Марко, ты не понял! Так я не нарушу.
И Ройс поверил. Не убирая по-животному нервно-цепких рук с широких развернутых плеч поляка, позволил ему оголить свой живот, задрав чёрную футболку до груди.
— Роберт, — пока Левандовский не начал его пытать, решился немец, опустив горячечный, блестящий взгляд. Бывший друг вскинул томные, точно не до конца трезвые глаза. Хорошенький ракурс.
— Ну? — довольно нервно.
— Мне... Правда было отвратно, — Марко сморщился. Подло защипало в носу. — Когда вы, второго... Я не имел никакого права, и ты не знал всего, да и не любил... Не любишь, — Ройс молниеносно стрельнул карими, побоясь спугнуть этими неосторожностями. У Левандовского дрогнул уголок рта, он нежно, поглаживающими движениями провел по голой коже. — Но так вы становились слишком близки, настоящей семьёй. Один — ещё может что-то быть, можно что-то сделать. А так!.. — немец отчаянно ногти как под кожу Роберту вогнал.
— Марко, если бы я знал, — у Левандовского чуть слёзы не брызнули от ройсовых манипуляций, но он перекроил резко сморщенный от боли рот в полупрозрачную ухмылку, — что могу решиться вот так стоять перед тобой, таким красивым, хорошим, — рука гуляла по телу Ройса, — то не завёл бы ни одного.
— И чего же ты медлил? — прикрыл подрагивавшие веки мужчина, почти разжав пальцы на чужих плечах. — Чего ты, мать твою, Леви, столько лет ждал?! — вдруг выкрикнул Ройс, распахнув нездорово блестевшие карие.
— Тихо, Марко, блять, — вмиг перестав мурлыкать, как можно терпеливее зарычал поляк, кидая тем временем обезумевшие взгляды на щеколду. — Чего дожидался ты, могу спросить и я! — зачем-то перевёл стрелки и уколол ощутимо. Марко вздрогнул.
— Я?
— Ты, капитан Солнышко, — всё ещё глядя снизу вверх поверх оголенного пресса Ройса, грузно повёл глазами Роберт. Немец, явно обуреваемый разрушительными для себя чувствами, почти плаксиво поджал губы, не умея совладать с эмоциями.
— Я? — снова, вибрирующим от оскорбления голосом. — Я не сделал бы и шага в твою сторону. Да-да,— помедлил, колеблясь сказать это человеку, уже вставшему перед ним на колени. — Анна, свадьба — ты выразился ясно... Настолько лишним... Не мог, прости.
— Ох, Марко, — в один момент растекся Левандовский и все его упрёки. Светлые глаза отыскали потухшие каре-зелёные звёзды преданно, ластясь. — Все женятся, кто же сказал, что...
— Я думал, это любовь, — закрылся руками крест-накрест капитан Боруссии.
В следующую секунду только поняв двусмысленность сказанного.
— У вас с ней! — зацепившись за взгляд Роберта, чтобы отвлечь его, дыша через раз, немец вновь сжал его плечи. — У тебя с ней, любовь, — уже тупо повторил, чуть наклонив голову, и сделал контрольный выстрел, в лоб. — Когда я должен был услышать твоё?.. — не смея неволить, Ройс не стал заканчивать словом, после которого принято ставить "в любви". Он не может всё, чего они достигли этим вечером, так просто растратить из-за громких слов.
— Мне казалось, что лучше... — чувствительно дрогнувшие губы немца заткнули Роберта.
— Ненавижу трусов, — несчастливая улыбка растянула посиневшие от сквозняка губы.
— Лучше было дождаться, пока... — не желая принимать поражение, упёрто гнул Левандовский.
— Что "лучше"? — устало, с блекнущим отчаянием переспросил Ройс. — Пока вы не заведёте третьего, чтобы ты был не только повязан обязательствами, но тебе стало ещё и стыдно перед детьми? Пока у нас со Скарлетт не появятся внуки? — Марко неуместно терпеливо покачал головой.
Поляк молчал, как партизан, потому что ни один из ответов не был верным, а за правильный Марко Ройс потеряет уважение к нему навсегда.
— Скажи, Роберт, боже, скажи хоть что-то, — зажмурился в мольбе, тут же открыв глаза, как боясь упустить хоть крошечный сигнал от него, Ройс. — Любой, выбери любой.
Левандовский, не будь дурак, это и намеревался сделать, отмерял да примеривался, вот только...
— Я струсил, — не вдруг, но голубые глаза зацепились встречно за карие. — Вспоминал через день о тебе, но всё откладывал... На какую-то другую жизнь, видимо. Не знаю, — сжал зубы по инерции Роберт, хотя открываться оказалось нездорово легко. —Мне кажется, я даже... — и здесь поляк как голос потерял.
Марко такой чистый, слишком хороший, слишком особенный, он не поймёт такую низость.
— Не бойся, Леви, — отпустив плечи, Марко взял в ладони лицо Левандовского, бесконтрольно провел подушечками больших пальцев по залегшим мешкам под его глазами. — Скажи мне, как есть. Как чувствуешь, — вопреки уверенности голоса, взгляд стал печальнее: не всякий исход будет в твою пользу, Марко Ройс...
Он не поймёт такую низость. Он не...
— Думаю, я поддался на уговоры Анны о втором, только чтобы захлопнуть эту дверь. Отделаться от дурных мыслей, беспокойных ночей и этих "что же ты творишь?". Чтобы сказать "слишком поздно" и не решать ничего, — и Роберт предательски помнил, что всё ещё в ногах немца ползает. — Я, Марко, болт забил на эту твою Скарлетт, вашу "семью" и "любовь". Все эти чувства, жёны и вероломство, о которых ты так пекся, не беспокоили меня ни черта. Я боялся, всего лишь за себя боялся, — что-то давно не ухмылялся поляк, силясь сохранять зрительный контакт с упорно молчавшим Ройсом. — Как тебе, Маркиньо, а? Я трус.
Капитан Боруссии не изменился в лице, но глаза забегали тревожно. Он прижал сильнее руки Роберта к своей талии и, взглянув поверх, на вновь подернутое лунной фатой окно:
— Целуй, Леви.
— Ты!.. — пораженно выдохнул поляк, уверенный, что перерезал уже и красный, и синий провод.
— Мне больно, — вполне мог бы сквозь слёзы, но глаза оставались сухими, улыбнулся Марко. — Да, так тяжело узнавать, что ты опять перевесил нас. Но сейчас... я всё равно горжусь тобой.
— "Горжусь"? — горько выдохнул Левандовский, вконец осмелевший, несогласный на самообман. Что же ты делаешь, Марко Ройс? — Ты ненавидишь трусов. Это твои слова.
— Но сегодня, здесь и сейчас, меня поцелует смелый мужчина, — всё ещё неспособный посмотреть поляку в глаза, пробормотал такие поворотные слова Ройс, рассеянно глядя в окно.
Он не успел додумать мысль о плоских бегущих — какой же сегодня ветрище, — облаках, перекрывавших время от времени луну. Осмелевшие, жгучие губы прихватили кожу на животе, сразу же отпустив. И Роберт впился в него, как будто часть своей жизни хотел, должен был передать. За тем исключением, что в этом благородном порыве поляк время от времени языком проходился, щекоча, по крепкому прессу.
Марко сдавленно, ошалело охнул. Если там ещё и засос останется, он не сможет нормально ходить в душ. Если он вообще останется...
— Нет, нет, — сам себя коря, что включил всего такого хорошего, заныл немец, — пожалуйста, Роберт. След останется, — совсем уже беспомощно, опустив виноватые глаза на старавшегося перед ним на коленях Левандовского.
— И. Что. Же? — медленно, вкрадчиво спросил Роберт, до одурманивания крепко держа Ройса в своих руках. "Ни влево, ни вправо — мой ", — предупреждало всех, желающих оспорить, это пошло-вычурное собственничество. Поляк, не отводя взгляда, поцеловал звонко и с чувством Марко в живот дважды. — Скажи, Маркиньо. Я так не хочу это услышать.
Капитан Боруссии проглотил вязкую слюну, с трудом сохраняя баланс в голосе, как можно непринуждённее:
— Скарлетт заметит.
— Какой кошмар.
Губы поляка прильнули к светлой коже, втянув её. Марко, сдаваясь, закатил глаза, запрокинув голову. Одной рукой начал тянуть слегка вьющиеся волосы Роберта, пытаясь отвлечься от поцелуев и потеряться в них. Всё вместе, всё вместе. Он не понимал себя, совсем.
Зато чувствовал. Чувствовал, как оскорбился и разошёлся Левандовский при упоминании имени Скарлетт. Как он ставил уже не один засос.
— Ты же хочешь, что ты мне врёшь? — желчно, вызывающе усмехнулся Ройсу в живот, нечаянно и так ловко согрев его, начавшего колеть от ветра в окна.
— Я тебе говорил "нет", — раскрыв разомлевшие глаза, раздраженно увёл от темы немец. — А ты... Предатель.
— Я тебя зацелую так, как хочу. Правду своей ты не расскажешь ни в коем случае. А значит, будешь вертеться так и этак. Даже если весь будешь в гематомах, — Роберт улыбнулся, не обнажив зубы.
— Весь? — доверчиво, испуганно выдохнул Ройс. Карие глазки такие встревоженные, живые, блестят. Роберт хотел бы видеть, как Марко плачет по нему. То был бы катарсис, падение в любовь с ним окончательно.
— Ну, как?.. По-моему, у нас с тобой табу, и в штаны я не полезу.
— Правильно понимаешь, — дерзко-бодро кивнул, на деле же занервничав, Марко. Он таял и таял, испытывал явно не здоровые чувства от мужских, таких метких, нежных, требовательных ласк, но... Он не собирался спать с Робертом Левандовским. Эта мысль и через сотню поцелуев вздымала в нём волну ужаса.
Но была одна вещь, которую он не мог не спросить. Ворвавшись в сознание, она отказывалась идти из головы.
— Но я же не единственный такой? — милая улыбка, та самая нескладная, что всегда. Только пугающе искусственная. — Ну, были те, кому ты лазил в штаны?.. — прозвучало шатко-жалко, на точку силы духа не хватило.
Поляк сморщил нос непонимающе, уязвленно почти. Он, вообще-то, не такой и не из "этих". Кому-то нравятся женщины, меньшему количеству — мужчины. Марко — его особый сорт, и это их гребные крестики-нолики, что он стечением обстоятельств — мужчина, именно мужчина. Подумать только, чтобы Роберт Левандовский пускал слюни на мужские ширинки. Никаких и никогда "других", но Ройса его выхолощенное в беспрестанных победах и счастьях сознание хотело без всяких аргументов. Как будто просило проблем...
— Марко, я, вообще-то, не голубой... — вдруг убрав руки с талии немца, покраснев от негодования, отчеканил Левандовский, глядя снизу вверх.
— Как... это понимать? — расплылся в смущенной улыбке сбитый с толку Ройс.
— Я не хожу по мужикам.
— Как это понимать прикажешь? — шёпотом воскликнул капитан Боруссии. — То есть, Роберт, если ты хочешь сказать, что это было, но не всерьёз, увлечения... Я не могу винить тебя ни в чём, — Марко стыдливо убрал руки с плеч поляка, сжав левой правый локоть. — Права не имею. Понимаю. Ни на что.
Роберт округлил глаза, вперив пустой, неосмысленный взгляд в ясное от лунного света лицо. Стоп. Ройс сейчас на полном серьёзе заявлял, что Левандовский трахался с мужчинами, но это прощается?
Марко Ройс, ты настолько особенный, что даже не видишь этого.
— Никого, кроме тебя, вообще-то, — закусил щёку изнутри. Это было унизительно, чертовски. Но поляк не хотел оставлять немцу искаженного впечатления о своем прошлом и тех чувствах, что поставили его на колени. — Только женщины... Не так уж много женщин, по правде. И ты.
— Где-то между "немногими женщинами" и Анной, — быстро слетело с языка.
— Не начинай. Что мне было делать?
— Не жениться, — прохладно приподнял бровь Ройс. — Остаться "завидным холостяком". Тебе бы понравилось слышать о себе в таком ключе.
— Бред, — буркнул Роберт, понимая, что Марко видит насквозь. И просто знает его слишком-слишком. — Что бы это дало?
— Свободу, — немец не захотел щадить его сегодня. — Свободное время. Свободный дом. Свободный ты. Как ты видишь это сейчас? "Ань, сходи с детьми в парк, мы с Марко потрахаемся, войди в положение"?
— Что за гротеск? Ты издеваешься, Марко? — грубо оборвал застанный врасплох Левандовский. Вопросы были слишком дальновидны, колки, на повестке. — Можно время от времени и так встречаться. Уж я придумаю, как выкрутиться.
— Между нами шесть часов, Роберт, проснись! — резко пощелкал у него перед носом пальцами немец. — Да и ноги моей, кстати, не будет в твоём доме в Баварии. Что-то я погорячился с "потрахаться", — и улыбнулся медово-солнечно, что Роберту его задушить захотелось или разбить губы в кровь.
— Неверно, капитан Ройс, — поляк явно пытался пригвоздить его железом голубых глаз, говоря чётко, тихо, с опасностью. — Ты погорячился, когда допустил всё это. Меня до себя.
— Придётся согласиться! — опрометчиво плюнул ему в лицо Марко. Горечь от того, насколько уязвимым его делал, и притом нарочно, Роберт, враз перекрыла всё. — То ты любишь меня, то ты не гей. То посыпаешь голову пеплом, что завёл семью, то шарахаешься, что мой голос услышат. То все эти твои "солнце", то снова пытаешься меня пришпорить, заставить жалеть о чем-то. Чего. Ты хочешь. От меня?
— Я... — Левандовскому странно и страшно было видеть Марко таким. Полным отчаяния, обиды, безнадеги. Лет пять таким не был. — Я не знаю.
— Давай, я помогу, — раздраженно протянул руку помощи дортмундец. — Хочешь продолжения нашего вечера больших откровений?
— Н-да, — торопливо кивнул Роберт, до конца даже не догнав суть вопроса.
— Любви хочешь, моей? Поцелуи там, то, сё?
— Навер... — от волнения шея поляка пошла багровыми пятнами. Он едва успел прикусить язык, увидев тут же усталое разочарование в карих глазах. — Да, хочу!
— Секса?
И не мускул ведь не дрогнул. Хотя боялся ведь, так очевидно. От вздоха Левандовского заходился стонами и мурашками, но — по взгляду ясно, — страшился загадывать о том, чтобы лечь с ним.
— Да-а, — медленно опустил и поднял веки форвард, подбирая с осторожностью слова для гордого немца. — Когда ты этого захочешь.
Марко сдержал счастливо-смущенную улыбку в себе, потому что после последнего вопроса они оба уже не смогут улыбаться друг другу в лицо.
— Что насчёт будущего? Ну, какую собаку заведём? — глаза поляка посерели, неприлично явственно округлившись. — Где домик купим: в Швейцарии или летний, в Испании?
— В смысле заведём собаку? — озадаченно мотнул головой Роберт, найдя силы даже улыбнуться уголком губ.
— Любишь кошек? Да хоть лошадей, — не отрывая глаз полуприкрытых, легкомысленно махнул Марко. — Назовём Шницелем? Обязательно так и назовём, всегда хотел.
— Марко, погоди, — ещё думая сделать из этого лёгкую прогулку, засмеялся Левандовский, подняв ладони. — Мы не можем завести собаку или дом там купить. Понимаешь, мы...
И вот что этого дуралея понесло? Нет, конечно, Ройс придуривался, не иначе. Левандовский подспудно понимал, что втолковывать ему все очевидности вслух — дурная идея, — но выбора не было.
— "Мы никто"? — вдруг подавшись вперёд, даже дерзко усмехнулся, закончив за него, Марко. Оттолкнул поляка слегка за плечи, подняв глаза. — Вставай, Левандовский.
— Почему? — насупился озадаченно Роберт. Ройс оставил его одного на коленях у стены, выскользнув на свет от широкого окна, к кровати.
— Оплата почасовая. Час прошёл, — и, хотя поляк не видел его лица, по голосу было ясно: Марко Ройс улыбался, причём с трудом сдерживая себя.
— Что ты сказал? — забавным Марко показался не на шутку испугавшийся Роберт. Решил, это был розыгрыш?..
— А что? Роберт, что? — немец одернул футболку; закрылся от него, скрестив руки на груди. — Урывать свидания пару раз в месяц, в отелях-мотелях... Продавать свои... — Ройс глубоко вдохнул, поостерегся проговаривать "чувства", — так с песней. За формальную денежку. А то, чего хорошего, ты вовсе ценить перестанешь.
— Чего? — выдохнул поляк, скривив рот. — Пойми ты, наконец, Марко: уже поздно что-то радикально менять, уже... Да, мы не будем видеться часто, — внезапно настойчиво, бескомпромиссно.
— Охренеть, Леви: нам чуть за тридцать, а мы уже везде опоздали. Я тебе больше скажу: мы не будем видеться вообще. Так, как ты хотел бы.
— А то ты нет? — резко прикрикнул Левандовский. Этот оскал, волчий, как когда он действительно взбешен.
— Помолчи-ка ты, — развернулся Марко. — Иначе я покажу это, — задрал футболку, под которой начинали краснеть следы Роберта, — тому, — той, — кому не стоило бы. И направлю к тебе на разбирательства.
— Ты? — дыхание схватило. — Не посмеешь.
— Ну-ну, — чёрная ткань резко укрыла покрывшуюся мурашками бледность кожи.
— Чёрт, да ты просто пьян, Марко, — выругался поляк. — По глазам вижу.
— Два шота! — Ройс вскинул "викторию", оскорбленно сощурившись, бросив Левандовскому вызов своим ответом. — Два, Левандовский. Я чудесно трезв, — про третий на лестнице умолчал, потому что сознание не помутилось. Он отдавал себе отчёт и за каждое слово — рапорт. — Зато мне ясно, — теперь, — что это ты так накинулся, как школьник: от тебя же несёт!
— Сказать как есть? Без твоих домыслов? — рыкнул так и не успевший остыть поляк. — Кэти опрокинула на меня рюмку. Об-ли-ла, — пауза для метнувшегося страха в глазах Ройса. — Не пью, как обычно, Маркиньо. Так что остановись, ангел мой.
— Не мучь меня этой клоунадой, — простонал немец, прижав ладони к вискам; глаза болезненно заблестели. — Я ошибся, ты прав, я. Заставил тебя признаться, в трусости уличил, думал, это так делается. Что ты повинишься передо мной, а потом солнце, птицы, песни, герои целуются, как в диснеевском мюзикле... — Марко, всё так же схватившись за голову, хлипко, на неверных ногах сел на кровать позади.
— Что ты? — реакция Ройса стала отрезвляющим ice-bucket челленджем для форварда. Он поднялся и подошёл к нему совсем беспрепятственно, мягко положив руку на плечо.
Марко не сопротивлялся и не ершился, ещё пару мгновений назад такой решительный, строгий и прекрасный. А Роберту любые проклятия от Ройса были желаннее, чем сжавшиеся плечи и взгляд в пол вперемешку с бессвязными сожалениями.
— Марко, ну, — легонько, как домашнее животное, Левандовский боднул его кулаком в плечо.
— Не нукай, не запрягал, — пугающе на автоматизме, замученно огрызнулся капитан Боруссии. — Прости, если сможешь. Так много ляпнул, чего не должен был, права на имел, — поднял масляные, потемневшие глаза извиняющеся, забито. — Я ничего Скарлетт не скажу, не покажу тем более, — немец машинально прижал руку к животу.
— Я не хотел так сильно, правда, — почудилось ли, но будто смутился Левандовский.
— Не правда, — буркнул Ройс.
— Не правда, — Роберт уличенно сжал волосы на затылке.
— И про деньги это... Прости. Такая мерзость полезла, — Марко сокрушался обуявшей его слабости.
— Марко Ройс, — протяжно позвал его голос с налётом польского, Марко нехотя поднял глаза, — если бы я верил, что твою любовь можно купить — сделал бы это уже десяток раз. Только на этой неделе.
— Понятно, — вздохнул немец, замечание вовсе не польстило. Он упёрся руками в колени и начал совсем невнятно, еле ворочая языком. — Признаем, что это провал. Забей, Роберт, как ты умеешь, — Ройс взглянул ожидающе, поторапливая надеждой. — Как завершить эту игру?
Левандовский вздрогнул. Подумав, убрал руку с плеча. Хватит на Марко давления, баста, всё.
— Поменяться ролями, — без желания. Редко-редко потуги Левандовского кончались таким разгромом.
— То есть, теперь твой топ десять? — занудно, как желая переключиться и утонуть хоть в чем-то, окромя польского нападающего, переспросил капитан. Кивок, такой родной-красивый профиль в лунной пыли. — Давай, — буквальная отмашка тонкой ладони.
— Я не ненавижу тебя и ничего в тебе.
Капитан Боруссии поник плечами, захлопав живыми, пытливо-озадаченными глазами.
— Ты издеваешься?.. — едва не загорелся капризный, ослабленный огонёк в голосе. Роберт предупреждающе выставил ладони, нервным жестом убрал волосы со лба.
— Нет! Ни в коем случае, нет, — поляк нахмурил лоб, коря себя за то, что поставил Ройса в двусмысленное положение. — Во-первых, это так, — улыбнулся беспомощно. — Ты не видел себя со стороны, это невозможно: только любовь, та самая настоящая, что вы пропагандируете. И... Я... не хочу, чтобы ты целовал меня, — губы предательски сморщились, — вот так. А скажу "ненавижу", и тебе придётся.
— Не хочешь через "не могу"? — Марко был нечитаем, глядел пристально исподлобья.
— Уже нет. Без желания не пойдёт.
Немец дослушал, не меняясь в лице, подернутом вуалью такой усталости, непонимания и колебаний, будто родная Боруссия всухую проиграла третьему андердогу кряду. Марко сжал губы, втянув шумно воздух носом, и откинулся на кровать, раскинув руки.
— Иди ко мне. Без последствий. Просто. Если ещё нужно.
— Издеваешься? — брови домиком, Левандовский прошептал уныло.
Приблизился, расставил ноги над бёдрами Ройса и оперся руками по бокам от его головы, с томным скрипом продавив кровать. Глаза в глаза, и заискрилось. Взгляд поляка потеплел неразумно, как будто ему только что пообещали вечное блаженство, а не такую же разлуку. Марко смотрел, сдерживая страх и риски, мнимо невозмутимо, но зрачки выдавали, бегали безумно. Оба изучали выступы-морщинки-изгибы-оттенки друг друга, окрашенные луной и влюблённостью.
Трудно решиться на поцелуй, если второго не будет. Чем дольше медлишь, тем дальше конец.
— Как в последний раз? — Левандовский чуть наклонился, не прошептав, а почти в голос в бледные губы под собой. Руки Марко легли на его талию, лишь первые мгновения касаясь воздушно, но тут же вцепившись с отчаянием.
— В последний раз.
Поляк лишь миг колебался, но заставлять Марко — такого благородного, решившегося, нежного, — ждать было немыслимо.
И небо не затянуло тучами, и не разразился гром, когда губы соприкоснулись.
Они целовались, как дикие кошки. Ройс кусал нижнюю губу Левандовского, сразу зализывал, опять кусал. Роберт вылизывал ему рот, потом суетливо, напористо снимал пробу чисто с губ, в тот момент для него неотразимых. Без всяких отдушек, повальный афродизиак, Шанель рядом не стоял, но слаще мёда. Поочерёдно стонали друг другу в губы, когда силы воли оторваться не хватало, а накатывало безбожно. И Марко ощущал, что Роберту, полулежащему на нём, уже не только в поцелуй хочется, но им и так друг друга выше крыше, взахлёб. Они выбивались из сил, даря и получая любовь ответную по полной, целуясь без малого десять минут, потому что это был их секс.
Минуты шли головокружительно долго, пока не сработала вибрация, а сразу за ней звонок в кармане Марко. Роберт, ощутив бёдром, встрепенулся, вынырнув из Ройса мыслями и распутавшись языками.
— Эй... да ладно, — изумленный шёпот раздался под дверью, пока оба тупо пялились на левый карман немца.
Ройс закопошился под Левандовским, в панике спихивая его с себя.
— Вставай же, Леви! — умоляюще зашипел капитан, не выйдя ещё из романтического тумана и назвав его опрометчиво нежно.
— Марко-о, — с хорошо скрываемой строгостью и волнением позвал голос, без вариантов, Матса. — Марко... Ты здесь?
И Ройс бы раскритиковал друга за порочащий градус догадки в голосе, если бы Хуммельс не был банально прав. О, да, ему стоило беспокоиться о чести и благоразумии Марко... но мальчика он в итоге упустил. В его получасовой недогляд они с Левандовским создали свой мир, пожили в нём и даже поклялись — Матс всё сам и спутал, не дав завершить, — устроить Большой взрыв.
Немец возбужденно, прерывисто дыша, вскинул в немом "что нам делать?!" глаза на Роберта, с большим усилием, как после многократных подходов отжиманий, слезшего с него. А Левандовский?
Глядел ватным взглядом на неестественно красные, в укусах губы Марко, на растрепавшуюся укладку и боялся, что не сможет спасти их. Колом стоявшее возбуждение казалось меньшей бедой, его хоть прикрыть, а им с Ройсом человеческий вид в два маха не вернуть.
— Марко, — тревожно внезапно застрожал голос за дверью, — игнорируешь меня, так хоть телефон выруби!
Немец, парализованно сидя на кровати, в панике выудил телефон из кармана, выключив. По указке, чертыхнулся тут же. Оглянулся на отошедшего к окну, как от греха подальше, Роберта.
"Что делать?" — одними губами. Поляк, напряженно сложив руки на груди, мотнул головой, закусив губу. Больно.
"Впусти", — так же беззвучно, как отдал приказ Левандовский.
Пока Марко находу поправлял причёску, идя к двери, Роберт сел за столик, где стояли две пустые и чистые кружки — странно разыгрывать сцену чаепития заполночь, только выхода нет. Не стояком же встречать Хуммельса.
Едва Ройс управился с щеколдой и впустил нервного, какого-то напряжённого Матса, как поляк задним числом осознал их огромную ошибку: свет. Включить его нужно было! Поторопились, на свои головы...
— Роберт? — уже готовый к Ройсу, нелепо-изумленно вскинул тёмные брови Хуммельс, тут же заметив Левандовского за сливавшимся с бездной ночи тонким силуэтом немца. Выглянул из-за него, бесцеремонно подвинув.
— Матс, — забив тревогу, неведомо зачем позвал его Ройс, уведя огонь на себя. Хуммельс, конечно, повёлся, но вдруг начал дотошно рассматривать его лицо, как сканируя каждую черточку.
— Да вы что, парни? — воскликнул немец, неверяще отпрянув.
— Так, постой... — подуспокоившийся от переключения и ситуации, не способствовашей возбуждению, привстал Роберт.
— Вы подрались, что ли?! — обескураженно, будто вот о ком был лучшего мнения, прищурился Матс.
Социальный контекст. Блестяще. Обнаружь он здесь запершегося Роберта с условной Даги, потрепанного и всего растрепанно-искусанного, на ум бы совершенно иное полезло. Да что там: других вариантов у Матса и не оказалось бы.
Ройс с Левандовским замерли. На этот вопрос нужно было дать верный ответ... но какой?
А Хуммельс, как ища доказательства, пробежался ещё раз глазами по комнате. Его взгляд застопорился на том, что объяснить он не мог. Два момента: сползшее и помятое покрывало и пыльные следы на чёрных джинсах поляка, уже вставшего возле окна.
— Марко, я не понимаю... — издалека, взвешивая, в своём ли он уме, чтобы спрашивать, что собирается, начал Матс.
Ройс стоял, огромными, безвольными, просящими глазами встречая взгляд бывшего капитана. Даже когда в его разболевшемся сознании появлялись мысли об откровенном признании, всё всё равно должно было быть не так!.. С умом, подготовкой, разрешением личных дел, и только потом...
Не в доме друга, в запертой гостевой, впопыхах и не раздеваясь, будучи потом пойманными с поличным. Не так мерзко и позорно.
— Матс, я тебя прошу, — Ройс взял его пляшущими пальцами за плечи. Ройс не увидел другого выхода.
— Марко! — прикрикнул нервно с галерки Левандовский, скрестивший руки на груди.
Немец не обернулся и продолжил вглядываться в шоколадно-карие, пытаясь сказать больше взглядом, чем словами.
— Просишь? — тихо отозвался Хуммельс. — Но о чём, Марко? — проникновенно; проницательные глаза неотрывно, выжидающе на Ройсе.
— Ничего не спрашивай, — с огромным сожалением, что вынужден просить его об этом, выдохнул капитан.
Нервы и самолюбие третьего, до тех пор практически молчаливого участника сомнительной сцены, дали по газам.
— Да что ты ему втираешь, Марко? — вызывающе бухнул Роберт, с красивым оскалом выйдя из лунного света. — Подрались и подрались, думаешь, он не поймёт? Но инцидент исчерпан, — усмехнулся, разведя ладони в стороны в мирном жесте.
— Ты об этом не хотел говорить? — выуживающе-выманивающе заглянул в лицо потупившему взгляд Ройсу. — Так, Марко? — он как воспитатель, разбирающий эпизод в детсаде со стеснительным ребёнком.
У немца мыщцы лица свело, уголки губ неуверенно опустились — Ройс неловко, вопросительно оглянулся на Роберта. Который, кажется... струсил? Правда решил просто заткнуть Матса и бросить его, Марко?
А Ройс только чувствовал, что с каждой секундой молчания Хуммельс мрачнеет и верит им всё меньше. Когда он обернулся к нему снова, в глазах искрилась лунная пыль. Попало, бывает.
— Да, — милая улыбка дрогнула-поплыла, у Матса заранее сжалось сердце. Марко медленно, как размышляя, отпустил его плечи и опустил глаза на белые кроссовки. — Да, повздорили. Видишь, как мы друг друга, губы в кровь, — задумчивая пауза. — Ну, а причины всё те же: за Боруссию, за Баварию... И ещё я не считаю, что он всё ещё наш друг.
— Да, но мы разобрались, — поспешил вмешаться, черт знает уже зачем, поляк.
— И это так тебя?.. — кажется, не спешил вестись Матс и недоверчиво взглянул на Ройса.
— Ага, — начав краснеть от бури подавляемых эмоций и внезапно накатившей духоты, раздраженно поддакнул немец. — Стремно признаваться, что столько лет не можем выбраться из этой ямы.
— Ямы? — переспросил Хуммельс, цеплявшийся за любую возможность установить реальные события.
— Да, "наши отношения" называется! — вскинул руки горячий капитан. — Матс, дорогой, пожалуйста: если не хочешь, чтобы я заехал ему по яйцам — отпусти меня! — чтобы выказать всё своё нетерпение и решительный настрой, Ройс заправил футболку и сделал шаг к двери.
— Я не держу, — обеспокоенно, без тени обиды на резкость, обернулся Хуммельс. — Только не едь сам, Марко. Я отвезу тебя.
— Спасибо, — со спины померещилось, что почти шмыгнул Ройс, и он правда потянулся рукой к глазам. — Вызову такси.
Немец не хотел с Матсом, чтобы тот не дознавался и, чего доброго, не вытряхнул из него всю кошмарную и — теперь, — бесперспективную правду. Скорее всего, и Хуммельс это прекрасно понял. Но вариантов у Марко не было. А больно до тяжести под сердцем — было.
Дверь не успела захлопнуться за ним, как Левандовский подорвался с места, планируя обогнуть бывшего одноклубника как тубмочку.
— А ну, стоять, — не повышая голос, Хуммельс жёстко преградил ему дорогу, уперев руку поперёк груди. Поляк, как всегда, когда ему мешали, выглядел раздраженным и опасным.
— Матс, черт, я должен!..
— Угомонись, Роберт, — командирски шикнул на него Хуммельс. — Слушай, кто угодно другой — я не стал бы вмешиваться, чужие дела. Но не он. Послушай, ты-то должен уважать желания Марко. Вы, вроде как, неплохо дружили, — уже ни в чём не уверенный, устало закончил Матс, уронив лоб на ладонь.
— Вроде, дружили, — растерянно хмыкнул Роберт, тоже разуверившийся в осмысленности своего марш-броска. А защитник вдруг поднял глаза, поглядел на него пристально, так что поляк — сердце в пятки — и раньше времени понял, что всё пропало.
— Роберт, я не понимаю, что вы наделали. Что ты натворил. Но я пойму, — Левандовский бессильно уронил челюсть. Всё выходило из-под... — Пойму, если только ты пойдёшь за ним. Или позвонишь сегодня, что угодно. Не трогай его, он отходчивый.
И в этот момент стало легко и стало грустно. Славный добрый Матс. Он не знает, что происходит у Марко, да и у Роберта, в голове и в душе. Они поговорили начистоту, но так и не договорились ни до чего.
Поцелуй в последний раз кончился необоюдно, был варварски прерван и послужил новой микротрещиной в их путаных отношениях. Теперь вдобавок к тягостному молчанию и трёхжтажным размышлениям, как непредосудительнее обнять за плечи перед Класикером, встанет эта ночь.
Недопереспали, передружили.
Ничего друг другу не пообещали, ни от чего не отказались.
— Понял, защитник, — тепло усмехнулся поляк, инертно доигрывая Роберта Левандовского, и потрепал Матса за плечо.
Хуммельс посмотрел на Левандовского, тщательно скрывая скепсис. Будь здесь не он с Марко, а какая-нибудь она... Хуммельс не знал бы, как поступить. Больно алели губы капитана, а следы напоминали укусы, в ноту огромным чёрным зрачкам.
Впрочем, это всё только добавляет к тому, из-за чего они с Ройсом разругались. Черт знает, кто кого с кем и за чем видел, хотя верить в это откровенно не хотелось. Разберутся и, надеялся Хуммельс, поймут друг друга.
— А ты? В принципе, все потихоньку расходятся, — малость смущённо потер нос костяшкой Матс, исподлобья поглядывая на поляка.
— И я. Не то уже настроение, — неуютно повёл плечом Роберт, а сердце подло зашлось при взгляде на стену, у которой они с Марко.
Покинув дом Хуммельса, Левандовский направился к машине. По-летнему прохладный ночной так встряхивал, что всё случившееся казалось длинным эротическим сном, под утро перешедшим в плоскость кошмара. Да нет, они с Ройсом такое друг с другом натворили, а Роберт чувствовал... Что почти не помнит, как именно. Так быстро, насыщенно, на сплошных всплесках.
Слабохарактерно, форвард трижды открывал-закрывал мессенджер. Руки чесались написать расстроенному Ройсу, что он всё забыл. Правда-правда. Ни одна живая душа, кроме его сучки-Скарлетт, теперь не расскажет, каков он на пробу.
"А та и рассказать не сумеет, небось", — уже в машине, жахнул кулаком по панели Роберт. Тягомотные, болотом затягивавшие мысли вот как полчаса мешали Левандовскому отъехать с парковки Матса.
Решаться легче, когда ты зол, как чёрт.
"Я тебя совсем не помню. Теперь ты только её. Прости"
Ещё пятнадцать минут — нет ответа, хотя Марко точно дома. Может, весь разбитый Робертом и от накрывших чувств, может, плакал и уснул без задних ног, едва добравшись до кровати.
Может, вытрахивает свою: назло ли Левандовскому, представляя ли его — одинаково мало льстил любой сюжет, где он не с ним.
Роберт маялся, включая и вырубая радио, где одна несуразная песня сменялась другой, от Señorita до Oops! I did it again, от Ausländer до Someone like you.
И, скорее всего, всё шло к тому, чтобы Левандовский сдал и посыпался, расплакавшись на Taking back my love . Какого х!.. Роберт прикрыл рот, не вдруг осознав, что всхлипывает он, а глаза пощипывает и сводит, наверняка уже краснючие. Как одна бесконечная галлюцинация — он закрылся и плачет в собственной машине. Под зубодробительную попсу. По Ройсу. Это он хотел бы видеть, как Марко плачет по нему; то был бы катарсис, падение в любовь с ним окончательно?
Нет! Слезы по человеку — падение лишь в отчаяние, нездоровые, не имевшие права даже на зачатие отношения. Яму.
Перед прозрачно-голубыми глазами уже давно пелена, но от слез с редкими глубокими всхлипами сквозь зубы сладко щемит сердце. Пока Роберт не успокоился — эта ночь не кончилась, ничего не кончено.
Телефон вздрагивает, подскакивает на панели. Левандовский почти на автомате, не желая упускать свое право побыть честным и выразить себя, не глядя хватает аппарат.
"Помню тебя всего. Теперь ты не её".
Ройс. Поставил точку. Во всех смыслах. Не написал "живи с этим", но подразумевал.
Левандовский вдыхает полно, грудью, неосознанно прижимая телефон к сердцу, запрокидывая голову. Наглый, дерзящий, несогласный Марко Ройс. И хочется вставать завтра, и хочется бороться.
Никто ещё не знает, чем закончится Евро-2020. Только Роберт знает, что после кое-что кончится для него, пора на выход.
Марко — карьера (1:0)