Может быть

Когда, классе в девятом, Грегг узнал, кем Мэй видит Ангуса, он расхохотался до слез и долго не мог остановиться. Мэй пришлось несколько раз ткнуть его подобранной в буреломе палкой - прекрати, ты же обещал не смеяться, никогда не смеяться надо мной, какого черта, почему же ты до сих пор не свалился от смеха с моста и не сломал себе хотя бы ногу - прежде чем он наконец успокоился, вытер слезы, посмотрел Мэй в глаза и с пугающей серьезностью заявил: - Просто это вот прямо в самое яблочко. На все сто процентов. Я почему-то боялся, что ты скажешь, что он... ну... мышь, например. Или крокодил. - Крокодилы крутые, - немедленно откликнулась в защиту Мэй. Как можно было вообще подумать такое, Греггори, конечно же Ангус - медведь, неужели у тебя нет глазок. - Да, но... как бы... мне гораздо больше нравится перспектива оказаться в пушистых медвежьих объятиях, - Грегг хихикнул, кажется, даже немного смущенно, - И было бы странно, если... Мэй, эй, ты тут? Ни у кого нет глазок, никто не видит, а если никто не видит... Как там было у Гарбо и Мэллоя - что-то вроде "если все едут по неправильной полосе, а ты один им навстречу по правильной, то, возможно, тот самый мудак, который едет всем наперерез - это и есть ты". Я - мудак, который едет не по той полосе жизни. Никак не могу свернуть на нормальную полосу. Пытаюсь - и немедленно перестаю видеть. - Алё, Греггори вызывает Мэй, отзовитесь, иначе мы вызываем подмогу! Мэй моргнула и медленно перевела взгляд на своего друга - улыбается во все зубы, но черный нос чуть тревожно подрагивает, а светлая шерсть слегка топорщится. Старый добрый привычный неизменный Грегг. - Извини, я это... задумалась. - Ты так смотрела на дорогу, что я думал, что ты сейчас пойдешь и бросишься под машину, - Грегг возбужденно взмахнул руками, - Представляешь, тебе пришлось бы лежать наверное с полчаса, пока тут что-нибудь не проедет! - За это время я бы уже зверски проголодалась и передумала перемалываться машинами. Я уже прям щас так-то есть хочу.  - Ну так чего мы ждем! Погнали к ближайшим мусорным бакам!  - Нет, я сегодня в настроении для более изысканной кухни. Стащу что-нибудь из окна у соседей!  - Как насчет поймать и приготовить пару голубей? - Даже не думай, Греггори! Голуби - мои друзья, и я буду защищать их ценой собственной жизни!  - Если они - твои друзья, может быть у них можно заказать доставку еды? Свежайшие отборные крошки! - Я не позволю тебе использовать моих друзей! Иди и сам ройся в мусорке. Надеюсь, кто-нибудь выбросит на тебя тяжелый телевизор, и ты потеряешь сознание! - Надеюсь, ты полезешь за этим телевизором, подскользнешься на пакете из-под молока, собьешь все мусорки, они все на тебя рухнут, и ты будешь вечно вонять! - О, это будет круто! Ко мне никогда не будут прислоняться всякие мерзкие чуваки. - Я все равно буду! Даже если мне придется вечно носить противогаз!  - О, Грегг, это так мило... но пока ты лежал у мусорок без сознания, крысы отъели твой нос, поэтому тебе даже не нужен противогаз! Здорово, правда? - Это удобно! Правда, тогда я не смогу...  Клик-Клак встретил друзей запахом горелого масла и скрыл их в уютном полумраке. --- Когда это началось? В школе на уроках рисования говорили "нарисуй себя и свою семью", и Мэй - как умела, особо талантливого художника из нее не выросло до сих пор - рисовала. Себя, маму, папу, дедушку, друзей, просто каких-то людей. "У вашего ребенка богатая фантазия", - говорила учительница, женщина в возрасте, она нравилась Мэй, потому что была крокодилом, как ее лучшая подруга.  Тогда же Мэй узнала, что озвучивать это почему-то не принято. "Нельзя говорить о людях, что они крокодилы, Маргарет, - говорила мама, когда Мэй поделилась с ней своими симпатиями, - Господь наделил нас всех такой внешностью, какой посчитал нужным. Хотя мне можно было веса поменьше выделить..." При чем тут внешность, просто ну вот же, вот же у нее кожа такая красивая бугристая твердая - прямо как у БиБи! Просто почему-то не все видят! Мэй беспомощно всплескивала руками, разворачивалась и убегала к себе в комнату, уже понимая, что она не сможет это объяснить.  --- - У меня к тебе вопрос, но он тебе, скорее всего, не понравится. Беа поднялась и села на край разложенного дивана, покрывало медленно соскользнуло, обнажив ее спину. Мэй скользнула взглядом по этой спине - с тех пор, как ей был вдруг дарован доступ к ней, она никогда не упускала возможности поразглядывать хитросплетения линий и ряды гребней. Не видя особого повода сдерживаться, Мэй протянула руку и пробежала по среднему из них кончиками пальцев - твердая прохладная кожа, самое лучшее из того, что Мэй доводилось осязать. Беа передернула плечами в ответ на прикосновение и, так и не дождавшись ответа, произнесла роковое: - Ты все еще видишь меня рептилией, да? Мэй почувствовала, как мир рассыпается под ее пальцами - в самом прямом смысле. Мэй смотрит и помнит, что здесь была сто раз изученная глазами и пальцами спина Беа - смотрит, но не видит, не может ухватить, все рассыпается, пальцы вдруг касаются чего-то горячего и уже не чувствуют ничего. Мэй переводит взгляд на лицо подруги - но там где были самые усталые, проницательные и красивые на свете глаза с недосмытой подводкой и самое замечательное на свете лицо с пастью, способной откусить Мэй голову, когда она в очередной раз делает фигню, но милостиво не откусывающей, которую так приятно гладить и прижиматься щекой - там, где все это было секунду назад - пустота. Пустота, в которой шевелятся какие-то формы, фигуры, но Мэй не может их рассмотреть, ухватить и сформулировать во что-то понятное. Фигуры, с которыми она не знакома, которыми она не умеет пользоваться. Фигуры, которые умеют расшифровать все остальные - но не она. Полоса, на которую она не может заехать. - Мэй? Ох, ладно, зря я спросила. Давай забудем. Вот оно, вот что произошло в средней школе - внезапно накрыло осознанием Мэй. То, что пряталось на задворках памяти, выползает на поверхность, разливается липким - непрошенное, не смахнуть, не отвернуться. Ну конечно: все эти не намеренно обидные, но от этого не менее убивающие оброненные фразы - "мы же уже не дети", "не втягивай меня больше в свои игры", "можно я буду просто девушкой наконец?" - вот с чего начался тот самый седьмой класс, в котором, по словам Беа, Мэй переметнулась к Греггу и оставила ее. Как можно было забыть? Как можно было думать, что они "просто из-за чего-то поругались и перестали разговаривать"? Как и куда могло исчезнуть это воспоминание того липкого ужаса, того ухнувшего вниз всего внутри, когда вдруг понимаешь, что вот рядом с тобой твоя лучшая подруга, но ты ее больше не можешь увидеть, не слышишь того, что она говорит, будто между вами вдруг стена, которая искажает пространство - вот прямо такое ощущение, как сейчас. - Мэй, я уже поняла, что я не вовремя, вернись пожалуйста, а? Стена, которую можно преодолеть, через которую можно увидеть - увидеть как надо, суметь установить связь, но делать это все сложнее и сложнее, а когда слышишь что-то вроде "ну почему у тебя опять зоопарк" - то и вовсе силы уходят, и ты проваливаешься и смотришь на то, как вокруг тебя шевелятся фигуры, про которые ты ничего не знаешь, не понимаешь, что они означают, зачем они, и как они связаны с тобой.  Чем-то внутри чувствуешь, что ты - тоже просто одна из этих фигур. Вот что пугает больше всего. Нет, ну уж нет! - в ярости пытаешься раскидать все и бежать, бежать, пока не окажешься в одиночестве - без необходимости ломать стены, расшифровывать фигуры... Грегг тогда стал настоящим пристанищем - всегда полный безумных идей, открытый ко всему, мгновенно включившийся в видение Мэй, он постоянно спрашивал у нее про то, как она видит других людей - про любых, знакомых и незнакомых, - а потом и сам начинал говорить о них так, как Мэй было комфортно. Стены не было - не то чтобы Грегг старался, чтобы ее не было, просто это выходило у него как-то само собой.  Ничего удивительного в том, что Мэй бежала туда, где ей было спокойнее. - Мэйдэй... Мэй вздрогнула - прозвище из детства смогло пробиться в окутавшие ее размышления и вернуть окружающему миру хоть какие-то нормальные очертания. Она моргнула и подняла взгляд на Беа - та подвинулась ближе и - наконец-то, лицо! - смотрела на нее с явным сожалением о том, что она вообще заговорила об этом. Это было так давно - все эти ссоры и непонимания. Ей казалось, что за прошедшие годы она уже приспособилась. Что она может общаться с нормальными людьми - пусть через стену, пусть с трудом, пусть постоянно сдерживаясь от того, чтобы не наболтать того, чего обычно не видят, пусть непрестанно перекладывая в сознании все эти фигуры на что-то близкое и понятное, но может же! Делов-то - просто уяснить, что не все воспринимают эту реальность так, как она.  - БиБи... - произнесла Мэй, с облегчением чувствуя, как все вокруг становится еще более реальным, гармоничным, для нее, Мэй, подходящим. Только теперь стыдно. Казалось, что приспособилась - но стоило снова стать ближе к своей подруге, настолько близко, насколько она и представить не могла - и вот, пожалуйста, твое извращенное восприятие реальности снова все испортило и сделало ни в чем не повинному человеку грустно и неудобно. Так держать, Боровски. Сто баллов из десяти. - Извини, я... - Нет, это ты извини, я не должна была этого говорить, - Беа - великодушная, готовая принять на себя всю вину Беа - потянулась за сигаретами, посмотрела на них оценивающе, решила, что сейчас не время идти на балкон - вдруг она помешает Ангусу и Греггу - и положила на место. Мэй пронаблюдала за ней, ощущая дежавю: точно так же Беа нервно вертела в руках пачку, когда они делили ее домашнюю тахту - все равно в комнате Мэй курить было нельзя, родители не разрешали. Вообще-то может и можно, никто не спрашивал разрешения, но как-то неловко было - родители Мэй, бесконечной доброты люди, и так очень много им позволили. Например, разделить на двоих комнату, когда у Беатрис Сантелло вдруг не осталось совершенно никого и ничего, кроме Мэй.