Если

Саунд Квартал "Остров белых птиц" — Все хорошо? Рука на моем бедре замыкает цепь и приводит меня в чувство. Я кидаю взгляд на спидометр и сбрасываю скорость, прикидывая, сколько штрафов успел насобирать. Нафаня, убедившись, что баланс восстановлен, убирает руку обратно на колени и говорит примирительно: — Перестань ворчать и загоняться, не тебя одного никуда не пускают. Это правда. Но мне от этого не легче. Весь мир сговорился, чтобы я варился на медленном огне в четырех стенах и подходил к точке невозврата. В других обстоятельствах я бы уже нашел способ хапнуть адреналина, махнув в какую-нибудь экстремальную поездку, и, соответственно, слегка отвлекся. Но свалившаяся напасть вынуждает меня отрываться по мелкому на М25, вот только с ментами тут по-хорошему не договоришься. — Все просто замечательно, — бурчу я, перестраиваясь, чтобы не пролететь нужный съезд. — Просто праздник какой-то. — Так или иначе, скоро всех выпустят, и ты рванешь куда-нибудь … или о чем ты там бухтишь всю дорогу. — Я мечтаю жить в средневековье, — говорю я абсолютно честно. Нафаня отрывается от окна и смотрит на меня заинтересованно, а это в последнее время не часто случается. — Это где чума, антисанитария и ведьм на кострах сжигают? Мечтаешь подтирать попу лопухом и выворачивать содержимое ночного горшка на головы прохожих? — уточняет она. — Мечтаю, чтобы уехал в другой город - и все! Пропал нафиг. Где ты, что ты? Хрен тебя знает. А если еще и пролив пересек, то все, считай, кранты, — поясняю я. Бросаю плотоядный взгляд на телефон и продолжаю развивать мысль: — А письма? Блин, ты представляешь, какой геморрой с письмами? Отправил почтового голубя и сидишь ждешь. А его уже сто пудово лиса сожрала! — А что в этом хорошего? — уточняет заинтригованная Нафаня. — Наоборот, сейчас же лучше — отправил емейл и уверен, что адресат его получил. — Вот именно, — мрачнею я. И даже хуже. Куда бы ты ни уехал, как далеко бы ты ни сбежал, это ничего не значит. Стоит тебе зайти в сеть, и ты как на ладони. А тот, от кого ты так усиленно бежишь, не дальше соседней комнаты, и разделяет вас даже не дверь и не стена, а только градус кретинизма и упрямства. Лучше бы, ей-богу, письма писать голубиной почтой. Я даже согласен жопу лопухом подтирать. — Ну и кто он? — отвлекает меня от мрачных мыслей ровный голос Нафани. — Кто? — делаю я самый лошарный вид на свете, но мою Нафаню не проведешь. — Адресат голубя, которого должна сожрать средневековая лиса, чтобы твое душевное равновесие и дзен были восстановлены, — зрит в корень Нафаня. — Стоп, — замираю я. — А почему «он»? Быстрый короткий взгляд. — Да ладно! — не верю я. — Боярин, извини, но ты тот еще шпион, — смеется Нафаня и заправляет медную прядь за ухо. — Смирись, в нашей семье продвинутый компьютерный пользователь — я. А ты даже Word установить не смог. — И как давно ты в курсе? — не отрываю я взгляд от дороги. — О чем? — невинно спрашивает Нафаня. — О том, что ты пишешь глупые истории, или о том, что крутишь сетевой роман? Про твои литературные опусы — практически с твоих первых попыток. — И как тебе? — спрашиваю я, чтобы дать себе время на осознание того факт, что моя жена знает и чувствует меня как облупленного. — Ужасно. Это похоже на розовые сопли на зелененьких листочках. Хотя смешно, да… — А другим вот нравится, — обиженно соплю я и сворачиваю на перекрестке, чуть не вылетев на встречку. Вот же ж блядь! Столько лет здесь, а стоит задуматься и все, неправильная полоса. — Я - не другие, — серьезно говорит Нафаня, и это правда. Тонкая косточка, генеральская дочка. Сделанная по спецзаказу на небесах в единственном экземпляре. Таких, как она, не было, нет и не будет. В нее безумно и сразу влюбились все мои друзья. Я же влюбился в ее семью: в тещу, тестя, в младших брата и сестру и даже в толстую наглую сволочь — кота Афанасия, который стабильно разваливался у меня на коленях каждый раз, когда мы приезжали в гости, при том что я ненавижу котов. Мне все вокруг говорили — ты будешь последним идиотом, если упустишь ее, и все они оказались правы. Она — семья, которой у меня до нее никогда не было. Высший разум — умудрилась прожить со мной пятнадцать лет и не возненавидеть меня, что практически невозможно при моем характере или образе жизни. Боевая подруга, хапнувшая со мной по полной, верное плечо, единственная, на кого я могу положиться. Она вытащила меня практически с того света, когда я, разорившись, вознамерился проверить, где у этой жизни дно, и уходил все глубже в свою персональную Марианскую впадину, состоящую на девяносто девять процентов из алкоголя и кокса и только на один процент из надежды на то, что все будет хорошо. Вместе мы сожрали столько говна, что после такого не разводятся. За одну только ночь, когда она — такая же тоненькая как сейчас стояла с тяжеленной сумкой кэша в руках в свете фар, потому что они поставили такое условие, и они знали как надавить, чтобы я согласился — за одно это я потом всю жизнь возил ее по самым дорогим курортам мира и дарил бриллиантовые цацки, которые, кстати, ей на фиг не сдались. Я бы все, что у меня есть, отдал, чтобы она стала для меня любовницей и любимой. Если бы это случилось, я бы вероятно, не рыскал в сети, теша свои кинки и перебиваясь случайным виртом. И не врезался бы, как в бетонную стену, в того, из-за кого львиная доля моего внимания прикована сейчас к мобильнику, а не к дороге. Я сворачиваю в знакомый переулок и проношусь мимо парка, думая, что если бы дело было в том, что я по сути человек женатый, все было бы во сто крат проще и понятнее. Но вовсе не это заставило меня бежать от тебя без оглядки, прикрываясь сумбурными разговорами о судьбе. Мне становится душно, и я машинально опускаю окно, чтобы глотнуть свежего летнего воздуха. Но ощущаю на лице вместо теплого ветра колкое ледяное крошево декабрьского дня. Того самого, в который я уезжал из страны. На улице, помнится, было темно как вечером, и обманчивый уют здания аэропорта так и не смог заглушить сосущую тревогу. Меня гнала моя звериная интуиция. Это невозможно объяснить, но это так же невозможно было игнорировать. Однако была и вторая причина для побега — две полоски на тесте, которые показала мне гордая Нафаня. Я никогда не мечтал стать отцом, но с этого момента я стал отвечать еще за одну жизнь и, как ни странно, больше себе не принадлежал. Единственным человеком, который привез нас, провожал, да и вообще знал о том, что мы уезжаем, был мой лучший друг и партнер по бизнесу. Тот, который научил меня всему, что я знаю. Время поджимало. Я перехватил ручку одного-единственного чемодана, который позволил Нафане упаковать, похлопал друга по плечу и перешагнул линию, отделяющую сбегавших от тех, кто оставался. Тогда я еще был уверен, что Новый год мы вернемся отмечать по заведенной традиции в нашем доме. Уже за чертой я остановился и повторил то, что говорил до этого десятки, а может и сотни раз, но так и не был услышан: — Я прошу тебя — заканчивай. Это не игрушки. Друг кивнул. Не потому, что был согласен, а для того, чтобы отправить меня уже наконец. Он думал, что я перестраховываюсь, а я не мог ничего объяснить, потому что логических обоснований моим страхам не было. Я сел в самолет еще другом и почти отцом. А к Новому году все было кончено. Две полоски на тесте растаяли, а друг по официальной версии через неделю после моего отъезда вышел в окно. Выдавленный глаз и множественные гематомы на теле в отчете медэксперта не фигурировали. На похороны я не поехал, решив, что лучше быть плохим другом, но живым человеком, а в Россию вернулся лишь много лет спустя, с паспортом другого цвета, да и то, только с целью продать пустующий дом. Писатель с жизнеутверждающим ником, страстно влюбленный в жизнь несмотря ни на что, в мои планы не входил. И по-хорошему, печься о его безопасности следовало до того, как мы договорились о встрече. Мы паркуемся у дома и выходим из машины. Нафаня, как всегда, спокойна и рассудительна. По-другому нельзя. Она достает ключи и почти равнодушно роняет: — Ты хочешь снова его увидеть? Я отворачиваюсь, думая, что я до хера чего хочу. Проще сказать, чего я не хочу. А не хочу я одного: чтобы дорогие мне люди улыбались мне во сне разбитыми губами и выдавленными глазами. А тот, кто сидит сейчас в сети и в моих мозгах, ни за что не сочтет это за аргумент, потому что не боится смерти. И увезти из страны себя не позволит, да и кто я ему, чтобы увозить? А вот то, что я женат, ему отлично известно, и, может, это к лучшему, потому что из нас двоих трястись за его жизнь буду я, но не он. Я отбираю у жены ключи, но не открываю дверь в наш дом, а задаю вопрос, который следовало задать давным-давно: — Нафаня, почему ты со мной не развелась? Она не удивляется, потому что прекрасно знает о чем я. Мы обладатели весьма странного диагноза о какой-то несовместимости, которая снижает наши шансы стать родителями до сотой десятых процента. Оба мы абсолютно здоровы и можем настрогать потомство, вот только не друг с другом, а Нафаня больше всего на свете мечтала… нет — мечтает! стать матерью. Причем усыновление, которое я легко предложил в качестве варианта, когда она, почерневшая после выкидыша, слонялась по дому в халате целыми днями, ее категорически не устраивает. Она может выйти замуж еще раз и рожать детей, но она до сих пор со мной, даже при том, что мы не спим вместе уже лет пять, давно превратившись из супругов в лучших друзей. — Не хочу, чтобы твоя теща перекрыла тебе нелегальный канал поставки соевых батончиков. Да-да, я в курсе. Да и потом Афанасий уже старенький. Ему шестнадцать. Если мы разведемся, бедного кота кондратий хватит. Он же тебя обожает, — усмехается она мрачно, но потом, махнув рукой отвечает серьезно. — Потому, что, если я уйду, ты останешься совсем один. — Я не один, — упрямо верчу я ключи в руках у нашего дома. — Один, — тихо, но настойчиво повторяет Нафаня. — Все, кого ты любил, на Троекуровском. Да, у тебя полно знакомых, и тебя все любят. Но сам ты давно не любишь никого. Боишься. Я поспешно проворачиваю ключ в замке и отступаю, чтобы пропустить ее внутрь, но теперь она медлит и не заходит. Стоит как вампир, которому нужно приглашение, и смотрит так, что мне хочется удавиться. На меня нельзя смотреть с жалостью. Она мне не нужна. — Не волнуйся, — говорит она наконец с улыбкой и превращает все в стеб, чтобы мне не было сейчас так сложно, — Если ты сделаешь предложение своей сетевой невесте, я дам тебе развод. — Боюсь, мне челюсть сломают, за одно только слово «невеста», — бурчу я, проходя за ней и прикрывая за нами дверь пока еще нашего общего дома. — У моей невесты такие яйца, что вопрос о том, кто из нас за девочку, пока открыт. — Ну, я удивлена хотя бы тем фактом, что ты вообще вступил в такого рода дискуссию, — пожимает плечами любовь всей моей жизни и, думая о Нафане в таком ключе, я вовсе не ерничаю. Я провожаю ее глазами, тяну с плеч куртку и плюхаюсь за компьютер в глубокой задумчивости. В конце концов рано или поздно изоляция закончится, и я смогу поехать туда, куда сбегаю, когда нужно принять важное решение. На остров, где однажды, стоя на высоком берегу лицом к океану, я, взрослый мужик, знающий прекрасно, что земля круглая, на секунду поверил, что нашел край земли. Может, там я пойму, что делать с моим вечным стремлением все предусмотреть и всех оберегать, которое сейчас спорит с моей же внутренней уверенностью, что я не могу отпустить тебя физически. Как бы я не прикрывался несуществующим браком или судьбой. Я, не глядя, нащупываю рукой телефон и набираю одного из десятков очень хороших людей, на которых мне везет и спрашиваю о состоянии дел. — Отель пустой, если ты об этом, — отзывается мой знакомый. — Тебе нужно проветрить мозги? Приезжай. Если сможешь добраться, то будешь здесь практически один. — А если я как раз в этот раз буду не один? — спрашиваю я, клацая мышью и просматривая возможные опции и даты по билетам. — Даже так? — удивляется знакомый. — Но да, естественно. Твое бунгало на первой линии всегда в твоем распоряжении. Я же обещал. Я сбрасываю разговор и наконец делаю то, что хотел сделать давно, — захожу в сеть. Вешаю на профиле фото бескрайнего моря, сливающегося с небом, сопроводив его примерной датой отъезда. Что это за место не знает никто, кроме тебя. Тебе я о нем рассказывал неоднократно, как и многое другое, о чем не признавался никому. И если я что-то да знаю о тебе, то спокойно ждать знака судьбы, которой я прикрываюсь, ты не станешь. С твоей самоуверенностью хватит возомнить себя ее десницей. Слишком уж легко ты со мной согласился. Что до меня… Если я не могу забрать тебя из твоей привычной жизни, где все то, чем ты живешь, то, по крайней мере, я могу постоять с тобой на краю земли… 03.06.2020.