Если

Саунд Sting "Until..." Видимо, моя жизнь была слишком спокойной и размеренной в последнее время, и судьба-затейница решила преподнести мне по этому поводу подарочек. Иначе как объяснить тот факт, что за последний час я переделал кучу нужных вещей: мерил член другого мужика линейкой, делал минет, наслаждался минетом, получил ввинчивающийся в мою задницу настырный палец и присунул в ответ свой. А теперь я несусь голый по яйца в сугробах за таким же голым весельчаком, да еще и не к натопленной сауне, а строго в противоположном направлении — к гаражу и хозяйственным постройкам, которые этот безумец в темноте перепутал с баней. Если учесть, что участок размером с гектар, а срезать не представляется никакой возможности, потому что несемся мы по дорожке вокруг пруда — ситуация катастрофическая. Но я, вместо того чтобы материться и стопроцентно кого-нибудь убить, опять ржу как ненормальный. Хотя… учитывая все вышеперечисленное, я и есть ненормальный. Естественно, к тому времени, как я загоняю-таки тебя в парилку, мои яйца звенят, как малиновый звон. Поэтому я нахлобучиваю на тебя и на себя войлочные буденовки, раскладываю тебя на верхней полке и поддаю на каменку черпак воды. Беру сразу два предварительно замоченных дубовых веника и забываю о сексе на ближайшие пару часов, потому что трахаться в сауне — смерти подобно. Да и на повестке дня сейчас избежать простуды или чего еще похуже. Поэтому я, сжав зубы, отхаживаю тебя веником, с особым остервенением лупя по жопе, охочей до приключений. Потом вытаскиваю из парилки и бухаюсь вместе с тобой в бассейн. Шлепком по роскошной заднице отправляю отдыхать и минут через десять снова загоняю в парилку. И так три раза, прежде чем мы закутываемся в махровые халаты и устраиваемся на шезлонгах, бездумно пялясь на еще заснеженные еловые лапы, тревожно качающиеся за окном. В голове легкость, а в теле истома как всегда после бани. Свет горит только на дне бассейна, и мерцающие блики от едва колыхающейся поверхности воды ложатся на наши лица. Моя рука сама собой находит твою, и мы переплетаем пальцы. Вокруг тихо и мирно, и я, как зачарованный, тянусь к твоим губам, как вдруг со стороны предбанника плывет и отражается от стен бассейна оптимистичное блынь-блынь! — Ты кого-то ждешь? — отстраняешься от меня ты. — Нет, — говорю я, озабоченно хмурясь. —  Никто не знает, что я в Москве. Я никому не говорил, кроме… — меня осеняет догадка. — Бляяять! Блынь-блынь! — заглушает мои последние слова звон домофона и тут же заходится в истерике, подтверждая мою догадку о том, что за воротами те, от кого просто так не отделаешься. — Блынь-блынь-блынь-блынь!!!!! —  Если ты никого не хочешь видеть, может, просто не будем открывать? — спрашиваешь ты. — Не вариант, — мрачнею я. — Если я не открою, эти подонки будут брать ворота штурмом. В подтверждение этих слов от ворот раздается страшный грохот — похоже на то, что кто-то колотит арматуриной по железной ковке, и несется издевательское: «А Саша выйдет?», подкрепленное взрывами сатанинского хохота. Я содрогаюсь. — Твои друзья? — оживаешь ты. — Интересно, кстати, на них посмотреть. —  Тебе интересно посмотреть на людей, которые сыпят стиральный порошок в джакузи, блюют в горшки с фикусом и запекают картошку в камине? — ворчу я, поднимаясь, чтобы открыть, пока мне не снесли ворота на хрен. —  Очень! — улыбаешься ты. Я смиряюсь, и через несколько минут двор заполняет толпа людей, которые знают меня лучше, чем я сам себя. — Толик, сука, — шиплю я на единственного человека, который знал о моем приезде. Но хлопаю его по плечу, признавая тот факт, что я чертовски рад их всех сегодня видеть. Даже учитывая тот факт, что они только что обломали своим появлением возможно самый лучший секс в моей жизни. — Да я только Светке сказал, — ржет Толик и ищет глазами жену Светку, с которой когда-то его я сам познакомил. — А я только Ольге сказала, — оправдывается Светка. — А я только Шулеповым позвонила, — вручает мне теплую кастрюлю с чем-то вкусно пахнущим Оля. — А мы… — Все понятно! — обрываю я, и мы хором заключаем: — а то, что знают Шулеповы, знает весь мир. Друзья-подонки тут же рассредоточиваются. Им не надо показывать дорогу. Они знают тут все как свои пять пальцев. Этот дом я построил лет пятнадцать назад, и первый раз мы здесь бухали, когда только-только залили фундамент: просто поставили сколоченный из нестроганых досок стол туда, где через полтора года выросла столовая, и устроили пикник. Именно из-за них дом стал тем, чем должен был стать — настоящей усадьбой, потому что, предвидя их постоянные набеги, я спланировал все так, чтобы основной дом стоял в отдалении от собственно банно-развлекательного комплекса, с верандой, нависающей над гладью пруда. Это здорово оправдало себя впоследствии, когда вся пьянь курсировала между сауной, бассейном и бильярдной, а те, кому не хотелось участвовать в бедламе, могли спокойно отдыхать в основном доме. А меня за эту самую усадьбу с чудачествами в виде пруда с карасями, островом и мостиком, прозвали Боярином. Так и зовут уже пятнадцать лет. Мы вваливаемся в баню, увешанные пакетами из продуктового, позвякивая бутылками и первым делом натыкаемся на тебя. Твоя одежда в доме, так что в твоем распоряжении только халат. — Знакомьтесь, это мой… друг, — представляю я тебя, не вдаваясь в подробности. Ты спокойно всем киваешь, и повисает секундная пауза, которую спасет Светка. — Мясо на шампуры поможешь насадить, друг? И все. Дальше тебя смывает волной народа, и я тебя теряю. —  Дамы и господа! — деланно-тяжко вздыхаю я, даже не пытаясь сдержать улыбку. — Напоминаю правила поведения: бычки в цветах не тушить, в бассейн не ссать, на бильярде не трахаться! Раз в час перекличка и распределение сошедших с рельсов вечеринки граждан по гостевым комнатам. — Есть! — гаркают все дружно и за считанные секунды раскачивают веселье. Дом оживает огнями, перестуком шаров в бильярдной, плеском и визгом плюхающихся в бассейн. Самые отчаянные сигают в прорубь в пруду, откуда-то бренчит гитара, и от мангала тянет дымом. Дом стряхивает с себя сонную одурь последних лет и преображается. Меняюсь и я, становясь тем, кем мне привычно и легко быть — гостеприимным хозяином. Я разгоняю всех от мангала ровно в тот момент, когда мясо еще можно спасти, напоминаю, где чистые халаты и простыни для бани, кошу одним глазом на пролетающих через веранду голышей, исходящих паром перед тем, как сигануть с диким ором в прорубь, командую, чтобы накрывали на стол и абсолютно нигде не вижу тебя. Вечер набирает силу, градус веселья повышается. А я предпринимаю рейд к воротам, чтобы проверить, не исчез ли твой паркетник, но машина все еще на стоянке, так что я могу быть спокоен. И все же я не могу тебя найти, и это слегка беспокоит. В конце концов, убедившись, что все накормлены, напоены и некоторые даже спать уложены, я иду туда, куда пошел бы сам, захоти я остаться один — в дальний конец веранды, которая опоясывает всю баню и нависает над прудом, и что самое главное, где есть настоящий огромный камин, который сейчас ярко пылает. Рядом с ним тепло, и можно часами сидеть и смотреть то на огонь, то на гладь пруда, сейчас скованного льдом, лишь прорубь прорублена для желающих нырнуть в ледяную воду после парилки. И естественно я нахожу тебя именно тут. Ты сидишь у камина с бокалом рома и смотришь на огонь. Я молча укрываю тебя сверху пледом и сажусь в кресло рядом. Ты смотришь перед собой, а я смотрю на тебя. Делаю то, что делал до того, как нас прервали — нахожу твою руку и переплетаю наши пальцы. Я безумно, до одури хочу тебя поцеловать и уже наклоняюсь к тебе, но тут дверь бани оглушительно хлопает, и мимо нас с ревом несется накачанный коньяком снаряд, с дубовым листом из банного веника на жопе. С истошным криком обрушивается в прорубь и, вылетев оттуда как пробка из бутылки шампанского, несется обратно. — Пошли в дом, — командую я, смеясь, и беру плед. Мы бежим к тихому дому прямо в халатах и тапочках и пробираемся в гостиную. Я отворачиваюсь к камину, чтобы разжечь огонь, а заодно и скрыть замешательство — ты непривычно тих. Не хохмишь, не зубоскалишь. Словно уже догадался обо всем. Ты тем временем идешь по темной комнате и чуть не налетаешь на огромный угловой диван-мастодонт, на котором можно уложить несколько человек как вдоль, так и поперек. — Фигасе, — шепчешь ты благоговейно. — Вот это траходром! —  Мы под него специально стяжку лили, — улыбаюсь я, вспоминая время, когда здесь все только начиналось. —  Этот дом вообще полон сюрпризов и кошмарных архитектурных нелепиц. — Но ты его любишь, — завершаешь ты. — Да, — признаю я очевидное. Ты киваешь и исследуешь комнату дальше. Доходишь до огромной плазмы, щелкаешь пультом и едва не пригибаешься — разнесенные по всей комнате динамики оглушают со всех сторон. Смеешься, убираешь звук и перебираешь DVD диски — здесь все морально устарело лет на десять, ведь я здесь больше не живу. Так получилось. — О! — машешь ты коробкой от диска. — Классный фильм! Давай поставим? Я рассеянно пожимаю плечами. Не сказать, чтобы я мечтал сейчас смотреть кино, но с другой стороны, кто знает, куда нас это заведет. С тобой ничего нельзя просчитать наперед. Я ворошу дрова в камине, бросаю еще пару поленьев, пока ты колдуешь над DVD-плеером. Потом плюхаюсь рядом с тобой на диван и вытягиваюсь за твоей спиной и вдоль тебя на боку, накрывая нас с тобой одним огромным клетчатым пледом. На экране мелькает заставка. Ты невозмутимо устраиваешь голову на руку, согнутую в локте, и полностью погружаешься в экшн. Звук льется из колонок, буквально через пару минут мир начинает сходить с ума. Рушатся небоскребы, наступает апокалипсис, кто-то кого-то завоевывает. Я просовываю свое колено между твоих бедер и берусь за пояс махрового халата, который все еще на тебе. Ты поворачиваешься ко мне, и я вижу, как блестят твои глаза, несмотря на мерцающий экран. — Не хочу тебя расстраивать, но это очень хороший фильм-катастрофа, и оторвать меня от него практически невозможно, — говоришь ты очень серьезно. — Это вызов? — прячу улыбку я. — Это факт, — отвечаешь ты. — Хмм… — я делаю вид, что всерьез обдумываю услышанное. — Не вопрос. Смотри фильм и не отвлекайся. Я тут займусь своими делами. Ты киваешь и снова концентрируешься на происходящем на экране. Там уже битый час кто-то кого-то мочит, что-то на кого-то орет и кто-то спасает мир. Мой мир сейчас передо мной. Смотрит кино так, словно присутствует на первом показе братьев Люмьер. Или нет? Именно это я и собираюсь проверить. Я терзаю под пледом скрученный влажный узел твоего халата и, наконец, победив, распускаю его. Тяну ткань под пледом с твоих плеч. Кладу руку на бедро. Лениво, ни на что не намекая, глажу прохладную кожу и рассеянно смотрю, как супергерой на экране с помощью проволоки и рулона туалетной бумаги собирается спасти мир. Каждому свое. Моя рука ползет по-пластунски с бедра на живот, и я готов поклясться, что чувствую рябь мурашек на твоей коже. Ты замираешь, я веду рукой не вниз, хотя мне безумно хочется измерить степень твоей заинтересованности в происходящем, а вверх. По твоему гладкому животу, покружив пальцами вокруг пупка, к груди. Я задеваю пальцами твой сосок и прихватываю тебя за шею. Зарываюсь носом в твои волосы и целую за ухом, но ты все так же сфокусирован на экране телевизора. Даже тогда, когда я трусь щетиной о твое плечо. Даже тогда, когда я прикусываю твою шею. Тогда я развязываю пояс своего халата, распахиваю его и вжимаюсь в твою задницу уже донельзя любопытным членом. Ты едва заметно вздрагиваешь, но не меняешь позы, вынуждая меня на следующие действия: я как следует смачиваю пальцы слюной и веду между твоих ягодиц. Готов поклясться, в этот момент ты напрягаешься. Уговор уговором, но мало ли как меня растаращит в этот раз. — Расслабься, — дышу я тебе в ухо интимно. — Твоя задница не пострадает. Ты только дергаешь плечом — и этот жест может значить все, что угодно, от «да мне пофиг», до «действуй, милый». Я вжимаюсь стояком между твоих половинок и скольжу между ними, но не к анусу, а просто плотно притираюсь членом в тесном пространстве. Кладу руку на твое бедро и принуждаю твое тело двигаться со мной в одном ритме. Со стороны так и вовсе кажется, что я тебя трахаю, так интимен процесс. Я смыкаю руку на твоем члене, чувствую колоссальное напряжение, то ли от того, что я рядом, то ли из-за инопланетного вторжения, но ты определенно на взводе. Я утыкаюсь губами в твое ухо и шепчу: —  Однажды мы повторим эти движения, только мой член будет в этот момент в тебе. — Ага, щас! — тут же прилетает от тебя, подтверждая, что на фильм тебе насрать. — Размечтался! — Просто смотри кино! — смеюсь я. — А лучше слушай ритм и привыкай! Вместо ответа ты отстраняешься, заводишь руку за спину, находишь мой член, смыкаешь пальцы и за считанные минуты доводишь меня до белого каления. Я кончаю от простой дрочки, как подросток, распаленный близостью твоего тела, твоим запахом и твоим теплом. Перевожу дух и тянусь к твоему стояку, чтобы дать тебе разрядку тоже, но ты вдруг отрываешься от фильма, переворачиваешься на спину, перехватываешь мою руку, смотришь на меня. Медленно целуешь костяшки моих пальцев и пристраиваешь мою ладонь на свою грудь. — Сегодня твоя вечеринка, — говоришь ты, и мое сердце сжимает ледяная лапа в подтверждении того, что ты все давно понял. Я малодушно киваю и устраиваю голову поудобнее на диванные подушки, думая что ни фига не усну, и проваливаюсь в сон за считанные секунды, успев при этом обшарить и облапать все, что попадается под руку с жадным бормотанием: «мое-мое-мое». И все же перед тем, как вырубиться, я готов поклясться, что ты смотришь не на экран телевизора, где мир вступает в последнюю решающую схватку. Ты смотришь на меня. И мне даже кажется, я слышу твой голос: — Я запомню этот вечер. …Камин догорел. Часы показывают четыре утра. Ты спишь, подоткнув ладонь под щеку, а я выбираюсь из-под теплого пледа и топаю на кухню. Сна больше нет. Выуживаю из холодильника бутылку ледяного белого вина и цепляю пачку Принглс. Сажусь за барную стойку, отпиваю прямо из горла и бездумно хрущу солеными вредняшками. Прямо передо мной на мраморной стойке лежит огромная связка ключей от всего. От бани, дома, гаража, топочной, задней двери, ворот и тэдэ и тэпэ. Тут же на кольце тяжелый, потемневший от времени брелок с головой медведя-гризли. Я задумчиво верчу связку в руках, потом отцепляю брелок и откладываю в сторону. Ты появляешься бесшумно. Обнимаешь со спины и кладешь руку мне на шею. Вынуждаешь запрокинуть голову и легко целуешь в губы. Я неуклюже загребаю руками воздух, чтобы обнять тебя и перетянуть к себе на колени, но ты отступаешь. — Не могу уснуть с тобой в одной комнате, — говорю я. — Не могу уснуть с тобой в одном доме, — усмехаешься ты, и я замечаю, что ты полностью одет. — Куда ты? — пугаюсь я. — Мне нужно ехать. Утром дела в Москве, — врешь ты, и я верю в эту ложь. — Ты уверен? — делаю я последнюю попытку, но ты уже выуживаешь ключи от машины. — У нас есть все время в этом мире, не так ли? — улыбаешься ты, но в твоей улыбке трещина. — Скоро увидимся. И исчезаешь, как сама тьма, что постепенно уступает место рассвету. На кухне почти светло. Достаточно светло, чтобы я мог рассмотреть вчерашнюю дату на договоре продажи участка и дома со строениями, что лежит чуть дальше от меня на барной стойке. Вопрос: видел ли его ты? Как бы то ни было, я больше не принадлежу этому месту, а оно не принадлежит мне. На то есть миллион веских причин, но мне от этого ни на грамм не легче. Я делаю глубокий вздох и забираю со стойки брелок с медведем, оставляя на месте ключи. Семь часов спустя я допиваю дрянной кофе, держа под прицелом ворота вылета Москва-Лондон в Шереметьево. Последние пассажиры толпятся у стойки посадки на рейс с паспортами и билетами наизготовку, а я все медлю. Достаю телефон и набираю номер, как будто это что-то может изменить. — Сбегаешь? — спрашиваешь ты вместо приветствия. — Да, — отвечаю я честно, не вдаваясь в подробности о том, что не могу поступить сейчас по-другому. Держу на уме, что ты — это я, и все поймешь. Уже понял. Еще вчера, когда попрощался со мной, поцеловав костяшки моих пальцев и положив мою ладонь на свое сердце. Мы молчим какое-то время. По громкой связи просят пройти на рейс опаздывающих, а я сижу, как приклеенный, и слушаю твое дыхание. — Скажи, что-нибудь, — не выдерживаешь ты. У меня нет времени. У меня совсем нет времени. Стюардесса смотрит на меня, как на врага народа, но я отгораживаю тебя и себя от всего мира плотным занавесом уверенности, что все у нас будет когда-нибудь хорошо, и говорю медленно и спокойно. Так, словно мы все еще на веранде моего дома. Того самого, что с сегодняшнего дня принадлежит другим людям. — Я расскажу тебе сказку, — говорю я, и слышу как сбивается твое дыхание. — Про двух людей. Он и она. Они встретились, когда ей было пятнадцать, а ему семнадцать. И это была любовь с первого взгляда. Он весь вечер смотрел только на нее, а она смотрела в пол. Но в нее был влюблен его родной брат, а он был так благороден, как можно быть благородным только в семнадцать лет. Они разошлись, чтобы больше никогда не встретиться, но перед тем, как попрощаться навсегда, он догнал ее на лестнице и сказал сущую глупость: «Чему быть, тому не миновать». И ты будешь смеяться, но с тех пор судьба стала сводить их. Ты знаешь, что такое встретиться внезапно в Советском союзе с многомиллионным населением? А они встречались. Судьба сталкивала их нос к носу в местах и городах, где их быть не должно было. А они продолжали делать вид, что все это случайность. В конце концов, когда ей было восемнадцать, а ему двадцать, судьба столкнула аж три раза за неделю. Дело было в Москве, где, как ты понимаешь, невозможно встретиться даже предварительно договорившись. Но они даже после этого не сделали никаких выводов. Однако, она была азартной девочкой. Однажды вечером она решила испытать судьбу. Она надела свое лучшее платье. Доехала на метро до центра. Вышла и позвонила из телефона-автомата по номеру, который он дал ей три года назад. Это был не его номер. Это был номер знакомых чьих-то знакомых, и его там быть просто не могло. Но она решила, если это судьба, он там будет. И угадай что? Он там был. Он даже не поздоровался. Он просто спросил: «Где ты?» и добрался до нее за пятнадцать минут. Что, как ты понимаешь, тоже было невозможно. И с тех пор они не расставались… — Я перевожу дух и стараюсь не встречаться взглядом с бортпроводницей. Я должен закончить. —  Ни ее, ни его больше нет в живых. Но эта история была. Если бы ее не было, я бы был окончательным и бесповоротным циником и ни во что бы не верил. Но я верю. Понимаешь? Я верю в то, что мы не пройдем мимо того, что нам предначертано. Ты молчишь. В трубке помехи, или ты перекладываешь какие-то бумажки. — От такой сумасшедшей любви обычно рождаются сумасшедшие дети, — говоришь ты, и я глотаю ком в горле. — Это были твои родители? Я киваю, зная, что ты меня не видишь. Но я знаю, что ты понимаешь меня. Я верю в судьбу, а ты в мистику. Ее достаточно было в твоей жизни, чтобы ты понимал, о чем я. — Я верю в судьбу, — говорю я и поднимаюсь навстречу своему самолету и тому, что ждет меня впереди, потому что сейчас нет ни единой возможности остаться. Сегодня я должен улететь. Иду по трапу, не отнимая трубку от уха. Мне страшно. А я мало чего в этой жизни боюсь. Но ты — это я. Ты говоришь то, что сказал бы я сейчас. —  Значит испытаем судьбу… — хмыкаешь ты рассеянно, хотя я уверен, единственное, чего в тебе нет сейчас, — это спокойствия и равнодушия. И это хорошо. Потому что я не могу попрощаться с тобой. И ты, помедлив ещё секунду, говоришь мне то, что я сказал тебе, когда все только начиналось. — До свидания, Боярин. Если судьбе угодно, пересечемся…