ТЫ, ВЕРНУЛА МЕНЯ К ЖИЗНИ-2

Вот только мы ничего не знали о том, что, в эту самую минуту, во время совместного завтрака между Шехзаде Мустафой и его дражайшей Баш Хасеки Румейсой Султан состоялся душевный разговор, касаемый нас с Селимом, а вернее о том, как Престолонаследнику поступить с нами для того, чтобы оградить от дворцовых интриг, тем-самым, сохраняя наш брак, ведь Румейса рассказала возлюбленному о том, что Хюррем Султан вечером отправила к моему мужу наложницу, не спросив его мнения с желанием и заставив меня страдать от ревности с негодованием и разочарованием. --Не беспокойся, душа моя! В ближайшие дни мой дражайший брат Шехзаде Селим вместе со своим гаремом отправится в Амасию заместо меня, пусть даже и временно, вернее сказать на тот период, пока я здесь регенствую. Моя Валиде уже предупреждена, отправленным мною голубиной почтой, посланием, в котором я просил её приготовить для моего брата с его Баш Хасеки самые роскошные покои.—решительно заключил молодой мужчина, отнёсшийся, спокойно на слова возлюбленной о нашем с Селимом счастье, находящимся, благодаря нашей Валиде, под угрозой. Конечно, его возмутило до крайности то, что Хюррем Султан вмешивается в нашу личную жизнь, но с другой стороны, кто он такой для того, чтобы вмешиваться и указывать нашей валиде на то, как ей полагается управлять гаремами мужа и сыновей? Правильно, никто! Шехзаде Мустафа единственное, что и мог сделать, так это посочувствовать по-братски и добросердечно дать мудрый совет о смиренном терпении, в связи с чем, он понимающе тяжело вздохнул и ласково погладил Баш Хасеки по бархатистым щекам, залившимся инстинктивно румянцем смущения, от чего она скромно отвела задумчивый взгляд на изящные руки и, трепетно вздохнув, посоветовала, вкладывая в слова разумность вместе с дельностью: --Может, лучше дождаться момента, когда выйдет из комы наш Государь, Мустафа?! Вдруг, ему захочется, лично попросить у сына прощение! Да и, сам несчастный Шехзаде Селим окончательно поправится, а то он совершенно не может обходиться без обезболивающих средств, а дорога до Амасии дальняя. Я боюсь за то, как бы ему ни стало хуже.—чем заставила возлюбленного призадуматься, погрузившись в глубокий мрак, что ни укрылось от внимания его возлюбленной Баш Хасеки, тяжело вздохнувшей и принявшейся, задумчиво смотреть на завораживающий танец пламени в позолоченном камине, окутывающим всё вокруг приятным теплом, делая просторные покои по-домашнему уютнее, собственно, как и золотые солнечные лучи, озаряющие его ярким блеском. При этом молодая возлюбленная пара продолжала сидеть на, обитой пёстрой парчой, тахте возле арочного окна и с огромной нежностью смотреть друг на друга. А между тем в общей комнате гарема все девушки уже завершали завтрак и готовились идти на занятия в учебные классы, в число которых входила и юная Нурбану Хатун, погружённая в глубокую задумчивость о том, почему я вчера так пристально наблюдала за ней через решётку арочного окна в хамаме. Конечно, она меня вчера заметила в тот самый момент, когда услышала звон, упавшего на пол, канделябра, но сделала вид, что ей всё равно, но сейчас мыслями, вновь вернулась в момент нашей заочной первой встречи, сделав для себя вывод о том, что я чувствую в ней реальную угрозу для душевного спокойствия с благополучием брака. Не удивительно, ведь Нурбану, как и любая здесь наложница имела полное право на любовь. Вот только, как считала юная венецианка, попасть в постель к юным принцам, либо Повелителю, мало. Главное удержаться там, собственно, как и в сердце с мыслями, а для этого необходим изворотливый ум, хитрость и способность к выживаемости, то есть ко всем коварным козням завистниц с соперницами. В Нурбану все эти качества есть. Она сможет преодолеть и выйти с честью из любой самой опасной, не говоря уже о том, что самой сложной ситуации, предварительно, уничтожив всех, кто стоит у неё на пути. Кстати о соперницах. Одна из них, а именно Селимие Хатун, которая вчера провела ночь с Шехзаде Селимом и облачённая в шёлковое сиреневое платье, обшитое серебристым кружевом, только что вернулась в гарем из хамама в сопровождении калф и собралась было уже, занять своё место возле девушек для того, чтобы позавтракать, как, в эту самую минуту, к ней уверенной походкой подошла Нурбану, подозрительно любезно улыбающаяся ей, что наложницу, внутренне всю напрягло. --Что-то случилось, Нурбану?—с подозрением спросила оппонентку Селимие Хатун, при этом держась высокомерно, чем вызвала в собеседнице презрительную усмешку со словами, опускающими собеседницу с небес на землю: --Не заносись, Селимие! Пусть ты и провела эту ночь с Шехзаде Селимом, но на большее не рассчитывай! Он больше никогда тебя к себе не призовёт из-за того, что, зачем ему такая глупая курица, как ты, с которой даже поговорить не о чем!—чем задела Селимие Хатун за самолюбие с гордостью, хотя она и не подала вида, решив, ответить оппонентке взаимностью, что и сделала, немедленно: --Знай своё место, Нурбану! Кто ты такая для того, чтобы говорить со мной, фавориткой Шехзаде Селима, в столь непростительном тоне! Я могу приказать агам, немедленно высечь тебя!—не учтя одного, что весь этот их спор слышу я, бесшумно вошедшая в общую комнату и подав агам знак для того, чтобы они не объявляли о моём приходе так, как полагается при появлении члена султанской династии, каковой я являюсь, полноправно. --Это ты, кто такая, Селимие?! Подумаешь, побыла чуть больше часа у моего Шехзаде, который попользовался тобой и выставил прочь за ненадобностью! Да и, тебе не стать госпожой лишь по той одной причине, что Шехзаде, пока не уедет в санджак, детей иметь от наложниц не может! Запрещено! Я, же, совсем другое дело, так как являюсь его законной Хасеки!—что ударило возгордившуюся до предела, Селимие Хатун, подобно пощёчине, заставив, мгновенно, виновато опустить карие глаза и залиться пунцом, что совсем нельзя было сказать про Нурбану, ощутившую необычайное наслаждение от болезненного падения оппонентки с её пьедестала, благодаря чему, она даже победно заулыбалась, что ни укрылось от моего внимания, в связи с чем, я понимающе вздохнула и мудро посоветовала ей, но уже более мягко, даже с оттенком доброжелательности: --А ты, Нурбану, старайся учиться прилежно, впитывая, подобно губке, каждое слово преподавателей, не говоря уже о том, что будь беспредельно и бескорыстно преданной султанской семье.—и не говоря больше ни единого слова, я, слегка придерживая подол пышной юбки шикарного атласного синего платья, обшитого блестящим гипюром, покинула ташлык, провожаемая, стоявшими в почтительном поклоне, гаремными обитателями, в том числе и Нурбану Хатун, испытывающей огромную гордость вместе с благодарностью за то, что я поддержала её в распре с Селимие Хатун, оказавшейся, морально раздавленной нами. Вот только, пройдя несколько метров по коридору, ведущему к покоям женской части султанской семьи, я встретилась с достопочтенной Валиде Хюррем Султан, окинувшей меня высокомерно-пренебрежительным взглядом вместе с презрительной усмешкой: --Начинаешь строить козни против меня, настраивая рабынь друг против друга, Джансель!? Ты смелая! Вот только на твоём бы месте, я не стала бы наживаться столь могущественным врагом, как я!—от чего мне стало, поначалу не по себе, даже мороз прошёл по коже, помня о том, куда делись все враги моей свекрови, начиная от Валиде Айше-Хафсы и заканчивая Хатидже Султан с Ибрагимом пашой, моим отцом, в связи с чем, я почтительно ей поклонилась и, расплывшись в доброжелательной улыбке, скромно ответила: --Что вы, валиде?! Как я могу?! Да и, кто я такая, по сравнению с Вами?! Всего лишь Баш Хасеки вашего старшего сына Шехзаде Селима! Говоря эти слова, я даже и не собиралась, дать дражайшей свекрови о том, что мне страшно воевать с ней. Нет. Просто мне, совершенно не хотелось враждовать с ней, особенно сейчас, когда мой возлюбленный ещё продолжал страдать от, невыносимо сильно болящих ран, не говоря уже о Повелителе, погружённом в глубокую кому. Мне просто хотелось показать себя мудрой и не склонной на конфликты, хотя, если бы захотела, то могла бы одолеть мою дражайшую свекровь в два счёта методом интриг, подкупа и коварства, что могло бы причинить невыносимое душевное страдание моему возлюбленному, который трепетно и нежно любит и уважает свою дражайшую Валиде, чего я не могу допустить. --Вот и правильно, Джансель! Ты поступаешь, разумно, ведь воевать со мной очень опасно. Я никогда не проигрываю.—одобрительно кивнув, заключила валиде и, выдержав короткую паузу, продолжила, внимательно следя за моей реакцией.—Даже не вздумай причинять вред Селимие Хатун, пожалеешь тогда, что на свет родилась! Не смотри на то, что она глупа и заносчива, зато плодовита. Сказать, что её слова больно задели меня, ничего не сказать. Я была, просто в бешенстве, о чём свидетельствовало яростное пламя, вспыхнувшее в моих бирюзовых глазах, которыми я, мгновенно сверкнула на Хюррем Султан, хотя вместо того, чтобы сыпаться в предупреждениях, лишь, вновь почтительно поклонилась и также дружелюбно произнеся: --Как вам будет угодно, Валиде! С вашего позволения!—ушла, провожаемая её немного растерянным взглядом от того, что она не знала, как расценить мою необычайную, пусть даже напускную, покорность вместе с любезностью. Вот только от желания меня проучить, Хюррем Султан не могла отказаться, в связи с чем, подговорив кизляра-агу вместе с его помощниками, она, сопровождаемая ими вместе со своими служанками явилась в музыкальный класс, где я, решив, подтянуть свои знания, осталась после занятий музицирования для того, чтобы поиграть на арфе, при этом, я сидела на, разбросанных по полу, мягких подушках и, утопая в лёгком медной мерцании от, горящих в канделябрах, свечей, погружённая в трепетные мысли о моём возлюбленном муже, что согревало мне хрупкую, словно фарфор, душу, из чего меня дерзко вывела наша достопочтенная Валиде вместе со своей многочисленной свитой. Я успела лишь перестать музицыровать и слегка привстать с подушек для того, чтобы почтительно ей поклониться. --Валиде, чем я могу быть вам полезна?—растерянно осведомилась я, стараясь быть как можно любезнее, но горько ошиблась, ведь Валиде даже и не собиралась поддерживать со мной душевный разговор, вместо этого, она подала знак агам и вот, я уже стояла на табуретке с петлёй на шее, ничего не понимая, смотря на Хюррем Султан, которая наслаждалась моей ошалелостью, о чём с презрительной ухмылкой заключила, произнеся это так тихо, словно угрожающе прошипела гремучая змея: --Ты, что думала я забуду о нашем утреннем разговоре и оставлю твою выходку безнаказанной, Джансель Хатун?! Ошибаешься! Пришло время тебе платить по счетам!—и кивнув стражнику, внимательно проследила за тем, как тот выбил табуретку у меня из-под ног, благодаря чему мне стало очень сильно не хватать воздуха, а перед глазами всё поплыло, казалось бы ещё немного, и я вот-вот умру, чего я искренне не желала, в связи с чем, инстинктивно схватилась за петлю, создавая небольшое расстояние между ней и шеей, отчаянно пытаясь, хоть немного отсрочить безвременную смерть, хотя сил уже не хватало. Я даже начала терять сознание, признав своё поражение, приготовившись, отдать душу Господу Богу, как услышала громкий приказ Валиде о том, чтобы аги немедленно перерезали верёвку, что те безропотно сделали, и вот я уже лежала на холодном полу, жадно глотая ртом воздух, напоминая собой, в данную минуту, несчастную рыбу, выброшенную из приятной прохладной реки на раскалённый песок, а из ясных глаз по бархатистым щекам текли горькие слёзы. --Что это ещё за жестокие игры такие, валиде!? Я вам не бесправная рабыня, которую вы можете запугивать и доводить угрозами до белого коления! Я законная жена вашего старшего сына Шехзаде Селима! Отныне, бойтесь меня, ибо я вам не прощу такого унижения!—прокашляла я, бросив на мучительницу воинственный взгляд, заставивший подлую улыбку, мгновенно сползти с её лица, а ясные изумрудные глаза вспыхнуть яростью, с которыми она вознамерилась дать мне звонкую пощёчину, которую предотвратил мой дражайший муж, вовремя вошедший в музыкальный класс, вероятно потеряв меня тем, что молниеносно перехватил руку матери, уже занесённую надо мной для удара, чем и ввёл нас обеих в состояние лёгкого шока, из которого я вышла благодаря отрезвляющему распоряжению Шехзаде Селима: --Возвращайся в наши покои, Джансель!—который внимательно проследил за тем, как я, поднявшись с холодного пола и почтительно откланявшись нашей валиде, покинула музыкальный класс и, терпеливо дождавшись момента, когда за мной закрылась дверь, безпристрастно принялся разбираться с матерью, отчаянно пытающейся очернить меня в его глазах, на что он всячески старался не обращать внимания. Но, а чуть позже, когда мы встретились в наших общих покоях, я не могла никак успокоиться из-за негодования, обуревающего мою трепетную душу, не понимая одного, почему Валиде Хюррем Султан ополчилась против меня и всеми силами борется со мной, подобрав для моего мужа рабыню с куринными мозгами, но гонористую не по статусу, уверенная тем-самым вытеснить, вытеснить меня из сердца возлюбленного, что привело к тому, что, сидящий всё это время на парчовой софе, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, Селим уже, изрядно уставший от моего метания, слегка прикрикнул, смутно надеясь, успокоить меня, хоть немного, так как у него уже начала болеть голова: --Хватит метаться передо мной, Джансель! Успокойся! Тем, что матушка выбрала мне в фаворитки столь глупую и покладистую рабыню, как Селимие, она, возможно надеется на то, что Хатун будет выполнять каждое её распоряжение, не думая о последствиях, а значит, матушке будет легче мною управлять!—что мгновенно привело меня в чувства, заставив, внезапно остановиться и, плавно обернувшись, решительно сесть на тахту рядом с мужем, благодаря чему, мы встретились пристальными взглядами, что позволило Селиму взять со круглого стола фарфоровый кувшин с прохладной водой и, налив её в стеклянный стакан с золотой каймой, заботливо подал его мне, что я, молчаливо взяла из его сильный рук и. поднеся к губам, сделала пару небольших глотков, после чего тяжело вдохнула воздух, но, а, затем выдохнув его с жадностью, воинственно произнесла: --Вот только эта бестолочь Селимие не сможет тебя, поначалу сделать правой рукой Шехзаде Мустафы, который уже без пяти минут Султан, но, а после, возвести на Османский трон, Селим, отправив в небытие всех наших врагов и конкурентов, а всё из-за того, что у неё не хватит для этого мозгов! Да и, она слишком труслива! Я, же сделаю это, непременно! Можешь, даже не сомневаться.—чем заставила Шехзаде Селима добродушно звонко рассмеяться и, ласково гладя меня по шелковистым волосам, тихо выдохнуть: --За это я и люблю тебя, моя прекрасная и неукротимая воительница! Если честно, то я даже совсем не хочу больше никого, кроме тебя, у себя, принимать!—что пришлось мне по душе, в связи с чем, я залилась лёгким румянцем и, довольно заулыбавшись, заключить: --Так и должно быть! Мы с тобой принадлежим лишь друг другу, Селим! Больше нам никого постороннего не надо. Что, же, касается нашей валиде, то с ней я буду бороться покорностью и доброжелательностью. Если потребуется, я притворюсь глупой курочкой.—из-за чего мы горько рассмеялись и сами не заметили того, как плавно воссоединились в долгом, очень жарком поцелуе, которому не было и конца. Неистовая обжигающая страсть завладела нами, во время чего мы самозабвенно целовали и ласкали друг друга, забыв обо всём на свете, лёжа уже абсолютно нагие в густых золотых вуалях газового балдахина на широкой постели с медными витиеватыми столбиками. Вот только мы с мужем поспешили радоваться тому, что он, наконец-то, идёт на поправку, ведь рано утром я проснулась от тихого невнятного бормотания моего возлюбленного и ощущения того, что я лежу с раскалённой печкой, но открыв глаза и внимательно присмотревшись к возлюбленному, я поняла, что догадки не подвели меня, ведь Селим, действительно метался на подушке весь в лихорадочном бреду и поту, стекающему по его разгорячённому, не говоря уже о том, что покрасневшему так, словно только что вышел из парной бани, мускулистому стройному телу прозрачными солёными ручьями, но, взглянув на следы от недавней жесточайшей порки, я пришла в ужас, ведь они ни то, что не зажили совсем, а даже воспалились и загноились, в связи с чем, я мгновенно соскочила с постели и, одевшись в шёлковую сорочку, крикнула, обращаясь к, вбежавшим в покои стражникам с рабынями: --Немедленно принесите воды и спиртовку!—а сама, подойдя к прикроватной тумбочке, на которой стоял фарфоровый кувшин с прохладной водой и салфетки, лежащие рядом, взяла одну из них в руку и, смочив её водой, которую налила в небольшую миску, вернулась в постель и принялась омывать ими раны мужу, предварительно уложив его на живот, что заставляло его инстинктивно вздрагивать от моих заботливых прикосновений, при этом я что-то ему шептала успокаивающее, увлёкшись так сильно моим занятием, что даже не заметила того, как в мои просторные покои внезапно открылась дверь, и в них вошла, встревоженная не на шутку Хюррем Султан, вероятно уже успевшая узнать от кого-то из моих рабынь о том, что моему дражайшему мужу стало хуже. --О, бедный мой сынок!—исступлённо воскликнула она, мгновенно кинувшись к нему и принявшись ласково поглаживать его по светлым, уже успевшим взмокнуть от пота, волосам, что позволило мне понимающе вздохнуть и, почтительно кивнув, произнести: --Я ничего не понимаю, валиде. То лекарство, что мне изготовил главный дворцовый лекарь для лечения нашего Шехзаде, должно было уже исцелить беднягу, но этого не произошло. Селиму стало лишь хуже.—что заставило Хюррем Султан с пристальным взглядом встревоженно уставиться на меня от тех жутких догадок, хаотично проносящихся в её огненноволосой голове. --Неужели ты думаешь, что моего несчастного мальчика кто-то посмел отравить, Джансель? Да и кому это понадобилось?—с лёгким недоверием спросила она у меня, чем вызвала во мне измождённый печальный вздох и одобрительный кивок головы, благодаря чему между нами воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого я принялась сама варить новое лекарство для моего возлюбленного, пользуясь пламенем камина. --Госпожа, а Вы полностью уверенны в тех рабынях, которых намереваетесь посылать к Шехзаде Селиму для хальвета? Вдруг одна из них является лазутчицей кого-то из ваших самых заклятых врагов, подосланная в гарем специально для того, чтобы убить всех наших Шехзаде.—чувствуя, нависшее в воздухе и возникшее между мной с Валиде, эмоциональное напряжение, наконец, ответила я на её подозрения, тем-самым наводя на мысль о том, что возможной отравительницей-лазутчицей является никто иная, как отправленная ею прошлой ночью к Шехзаде Селиму, Селимие Хатун, благодаря чему, она осторожно коснулась моего плеча в тот самый момент, когда я уже смешивала все готовые ингредиенты в однородную массу и душевно произнесла со слезами на глазах, тем-самым, прося у меня прощения за несправедливые обвинения с запугиваниями: --Вылечи нашего Шехзаде, Джансель, ведь я могу только тебе его доверить! Прости меня за несправедливые угрозы с запугиваниями! Я была не права по отношению к тебе!—и не, говоря больше ни единого слова, ушла, решив, лично допросить Селимие Хатун, провожаемая моим понимающим взглядом, после чего, я мгновенно приступила к обрабатыванию воспалённых, но уже обмытых мною, ран возлюбленного. А между тем, в покоях для фавориток, ничего не подозревающая о, надвигающейся на неё, справедливой опасности, юная Селимие Хатун крепко спала на небольшой тахте, укрывшись тёплым одеялом, что продлилось не долго лишь до тех пор, пока в них внезапно ни ворвалась, разъярённая до крайности, Хюррем Султан, давшая повелительный знак, сопровождающим её, агам, возглавляемым Гюлизар-калфой, которые мгновенно стащили, ничего не понимающую и ещё сонную, наложницу с постели, бросив её к ногам достопочтенной Султанше, давшей ей звонкую пощёчину с яростными словами: --Ах, ты мерзская предательница! Разве я отправила тебя позавчера к моему дражайшему старшему Шехзаде для того, чтобы ты его извела в могилу?! Как ты посмела подлить ему яд в лекарство?! Кто приказал тебе свершить такое злодеяние?! Махидевран Султан?!—от чего у наложницы искры посыпались из глаз, а душу сковал невыносимый ужас за свою никчёмную жизнь, зависящую от одного лишь слова Султанши, в связи с чем решила на свой страх и риск сознаться во всём. --Да, Госпожа! Меня приказала это сделать Махидевран Султан! Она каким-то образом узнала о ранах Шехзаде Селима, решив с моей помощью, добить сначала его, а потом взяться за Шехзаде Баязеда!—слёзно выпалила наложница, смутно надеясь на пощаду, благодаря чему, в воздухе повисло мрачное нервное напряжение, во время которого, Хюррем Султан ошалело уставилась на ункяр-калфу, не понимая одного, как её злобная соперница узнала о болезни несчастного Шехзаде и когда она успела подобрать, не говоря уже о том, что подослать рабыню для свершения коварного злодеяния. Неужели у неё уже были преданные люди в Султанском главном гареме? Ладно. Она это ещё расследует с помощью доверенных лиц, а пока, что ей делать с, вышедшей из доверия, наложницей? Хюррем Султан не знала, в связи с чем, тяжело вздохнула и угрожающе предупредила: --Больше у тебя не будет возможности, причинить вред моим сыновьям, Хатун! Отныне о каждом твоём шаге и действии я буду внимательно следить! Вздумаешь предпринять какое-либо коварство, вмиг окажешься в холодных водах Босфора с удавкой на шее!—и, не говоря больше ни единого слова, подала знак верной ункяр для того, чтобы она приступила к допросу и, внимательно проследив за тем, как та влила что-то наложнице, царственно села на свободную тахту и принялась следить за ходом допроса обо всём том, что её интересовало. --Не советую тебе лгать, Хатун! Я влила в тебя очень сильный яд. Время уже пошло. Через двадцать минут ты умрёшь! Поэтому сознайся в том, как тебя нашла Махидевран Султан и откуда она узнала про раны нашего несчастного Шехзаде!—бесстрастно приказала, корчившейся в одышке на полу, рабыне, раскрасневшейся и выпучившей карие глаза, разумеется поверившей в басню про яд, хотя на самом деле Гюлизар-калфа влила в рот Селимие Хатун всего лишь обычную воду, в связи с чем, перепуганная до смерти, рабыня созналась во всём и выдала всех виновников, каковыми стала не только коварная Махидевран Султан с её преданными калфами, наложницами и агами, затесавшимися ещё в прошлом месяце в главном гареме, но и Шехзаде Мустафа, именно из-за которого и было организовано всё это, после чего, все были схвачены и казнены по приказу того, же Шехзаде Мустафы за исключением той, же Селимие Хатун, оставленной в гареме, но взятую под бдительный контроль Хюррем Султан, хотя для всего этого потребовалась целая неделя. Но были и позитивные события, например такие, как долгожданное выздоровление моего дражайшего мужа Шехзаде Селима, конечно, благодаря тому, что за ним, кроме меня и Валиде Хюррем Султан никто не допускался ухаживать, да весь гарем держался в неведении, что очень сильно изводило, успевшую, пусть даже и заочно, влюбиться в моего мужа, Нурбану Хатун, ставшую моей преданной помощницей и калфой, продолжавшую активно заниматься учёбой, впитывая всё, как губка и вот, спустя ещё пару недель, юная девушка научилась всему тому, чему должна знать и уметь потенциальная наложница, а всё из-за того, что помимо основной учебной программы, она оставалась с учителями до самого позднего вечера, а то и глубокой ночи, дополнительно, что искренне радовало Хюррем Султан, в присутствии которой, девушка сдала экзамены на отлично, что помогало Нурбану отвлечься от мрачных и тревожных мыслей о состоянии здоровья Шехзаде Селима, к гарему которого она была прикреплена, о котором несколько раз подходила к старшим с главной калфам и спрашивала, но те отмалчивались, либо отговаривались, считая, что она лезет ни в своё дело. Так повторялось несколько раз, словно, испытывая терпение юной венецианки на прочность, которое, в итоге лопнуло и вот, наконец, не выдержав беспокойства с мрачными мыслями, она не выдержала и, совершенно не думая о том, что может быть, сурово наказана смотрителями гарема, в один из дождливых августовских дней, стремительно подошла к двери наших с Шехзаде Селимом покоев, решительно растолкала по сторонам ошарашенных стражников, ворвалась внутрь и, внимательно, осмотревшись по сторонам, не говоря уже о том, что прислушавшись к нашим душевным беседам, доносящимся с балкона, где я стояла в заботливых объятиях моего возлюбленного, душевно беседуя с ним о том, что скоро подарю ему долгожданного Шехзаде, а то и, может быть двух, благодаря чему, мы беззаботно шутили и весело смеялись, что продлилось лишь до тех пор, пока к нам ни подбежала, взволнованная до предела и готовая в любую минуту, расплакаться, моя верная служанка Нурбану Хатун, кинувшаяся к нашим ногам и отчаянно взмолившаяся о пощаде: --Шехзаде! Султанша! Прошу, вас, не губите меня, ведь я всего лишь с ума схожу от неведения о состоянии здоровья нашего Шехзаде! Калфы с агами ничего не говорят, а, когда подходишь к ним и пытаешься что-либо узнать, ругаются и посылают, прочь!—что заставило меня вместе с мужем с оттенком всё той, же беззаботной весёлости, мельком переглянуться между собой и понимающе вздохнуть. --Не сиди на полу, Хатун! Простынешь! Он сырой, да ещё и холодный.—дружелюбно произнёс юный Шехзаде Селим, нехотя отстранившись от меня и заботливо подняв наложницу с пола, что вызвало в ней лёгкую нервную дрожь и смущение, залившее её хорошенькое личико, благодаря чему, она скромно улыбнулась и, почтительно нам поклонившись, любезно выдохнула с огромным облегчением: --Теперь я вижу, что Вы находитесь в благополучии и крепком здравии, Шехзаде!—что заставило меня с мужем, вновь игриво переглянуться между собой и кивком головы подать наложнице знак о том, что она может быть свободна и благополучно вернуться в гарем, объявив всем благую весть о том, что Шехзаде Селим полностью здоров, да ещё и спустя несколько месяцев станет счастливым отцом Шехзаде, которого я ношу под сердцем. Нурбану всё поняла и, почтительно откланявшись, убежала, прочь, окрылённая и светящаяся от огромного счастья, провожаемая нашим весёлым взглядом. Покинув наши покои и пройдя немного по мраморному коридору, погружённая в романтические мечтания, Нурбану так глубоко ушла в себя, что даже не замечала ничего вокруг, в связи с чем, едва ни столкнулась с идущим ей на встречу, Шехзаде Баязедом, который все эти три недели отдыхал вместе с дражайшей женой Хуриджихан Султан и маленькими двумя Шехзаде от, умершей ещё в прошлом году, Раны Хатун, в Эдирне, пребывающим сегодня во дворец Топкапы для того, чтобы побыть немного с горячо любимыми братьями и отцом, который ещё находился в коме, хотя, в данный момент, спешил поведаться с дражайшей Валиде Хюррем Султан, но, встретившись со, случайно налетевшей на него черноволосой юной красавицей с изумрудными, как, затерявшиеся в лесу, озёра, глазами, слегка поддержал её за стройную, как тростинка, талию, доброжелательно ей улыбнулся и заботливо предостерёг: --В следующий раз будь осмотрительнее, Хатун.—благодаря чему, юница залилась румянцем смущения и, скромно отведя от симпатичного парня, обрамлённые густыми ресницами, глаза скромно ему улыбнулась и чуть слышно выдохнула: --Простите!—при этом её сердце учащённо забилось в упругой пышноватой груди, благо ей на помощь пришла старшая калфа по имени Джанфеда, вероятно, успевшая потерять подопечную, которая уже пару часов, как должна находиться на дополнительных занятиях, из-за чего и недовольно шикнула на неё: --Нурбану, где ты пропадаешь?! Немедленно отправляйся в учебный класс! Девушка всё поняла и, почтительно поклонившись калфе и знатному парню, мгновенно убежала, продолжая, пылать смущением, и провожаемая заинтересованным, не говоря уже о том, что заворожённым взглядом Шехзаде Баязеда, не обратившего никакого внимания на почтительный приветственный поклон калфы, но услышавший её, обращённые к нему вразумительные слова: --Простите, многоуважаемый Шехзаде, но вам лучше не сметь мечтать об этой девушке, так как она является наложницей из гарема вашего брата Шехзаде Селима и в ближайшие дни разделит с ним ложе, ведь его дражайшая Баш Хасеки Джансель Султан не может уже спать с ним так, как полагается женщине по той лишь одной причине, что носит под сердцем его ребёнка, а это значит, что ей надо беречь себя от всего того, что может причинить вред ей с малышом! Значит, её место должна занять другая девушка. Ею станет Нурбану. Так распорядилась Хюррем Султан, да и Джансель Султан ценит девушку.—чем юноша совершенно не был удивлён, хотя и обеспокоенно спросил: --А разве мой дражайший брат уже выздоровел?—что вызвало у молодой женщины ещё большую доброжелательную улыбку, которой она скромно одарила собеседника, но, вздохнув с огромным облегчением, не стала ничего от него скрывать и ответила: --Слава милостивому Аллаху и благодаря искренней заботе с вниманием Джансель Султан с вашей дражайшей матушкой Хюррем Султан. Кстати Ваша Валиде сейчас находится в покоях Повелителя, как и Ваша старшая сестра Михримах Султан.—чем погрузила парня в глубокую мрачную задумчивость, с которой он одобрительно кивнул и, царственно развернувшись, стремительно отправился в покои Повелителя, решив, позже проведать меня с Селимом. Вот только прежде, чем идти на дополнительные занятия, Нурбану Хатун зашла в свои покои, которые она делила с, забытой всеми, Селимие Хатун, с которой, кстати, успела подружиться, ведь после душевного общения с ней, юная венецианка узнала о том, что её соседка, оказывается, является выходцем с тех, же краёв, что и сама Сессилия, но только из более бедной семьи, украденная пиратами Барбароссы, на полгода раньше, чем она, благодаря чему, у девушек нашлось много общих тем для разговора, но всё склонялось, в итоге к тому, что они обе находятся по одну сторону баррикады, вернее в гареме одного Шехзаде, то есть Селима, что делает их соперницами, ведь, пусть даже Селимие уже три недели не делит ложе с их общим избранником, находясь под арестом в этой комнате, но жизнь, то длинная и никому из них не известно то, как она распорядится их судьбами, поэтому им обеим необходимо находиться настороже друг к другу, но почему-то душевное состояние Селимие Хатун пугало Нурбану, ведь её соседка находилась в глубокой апатии уже несколько дней и лежала в постели, ни на что не реагируя, ну вот совсем, как сейчас, отказываясь от всего. --Может, уже встанешь и спустишься в общий дворик? Там золото со сладостями раздают в честь выздоровления нашего Шехзаде Селима и в честь того Шехзаде, которого носит под сердцем Джансель Султан!—привлекая к себе внимание соседки, обратилась к ней Нурбану, тем-самым, смутно надеясь на то, что ей удастся привести её в чувства, но Селимие лишь отрешённо вздохнула и уже попыталась сесть на кушетке, но вновь обессиленно упала на подушку без чувств, что ещё больше встревожило её соседку, заставив немедленно подойти к ней и, внимательно всмотревшись, ужаснулась, увидев чумные волдыри, заставив позвать стражников, а сама, не медля ни одной минуты, стремительно отправилась в хамам для того, чтобы тщательно вымыться и уничтожить ту одежду, в которой ходит сейчас, но, а потом пойти в лазарет для профилактического зелья и заточения на карантин. Что, же, касается стражников, то они, войдя в комнату фавориток и обнаружив Селимие Хатун в столь жалком состоянии, но ещё живую, сообща с главными калфой и агой, решили запереть их и никого из них не выпускать и не впускать в них. А между тем, в главных покоях, где собралась вся Султанская Семья, кроме Шехзаде Мустафы и Селима со мной и Хуриджихан, осмотревший Повелителя, главный дворцовый медик вынес неутешительный вердикт о том, что Его Султанское Величество проживёт от силы ещё до утра, поэтому всем необходимо решить то, кто займёт престол после его ухода, притом претендента было два: Мустафа и Селим. --Селим должен взойти на трон, матушка! Именно в нём наше спасение с благополучием. Конечно, Мустафа самый старший из Шехзаде и трое по праву наследия его, но тогда нам всем плохо придётся, ведь Махидевран Султан придёт к власти и уничтожит всех моих братьев, а их гаремы распустит вместе с Хасеки, которых сошлют в Старый дворец! Такого допустить нельзя!—пользуясь всеобщей ошеломлённостью, вразумительно произнесла Михримах Султан, осторожно обращаясь к дражайшей матери, до сих пор находящейся в глубоком ступоре от скорбного вердикта главного дворцового лекаря, как и её дражайший младший брат Шехзаде Баязед, заботливо обнимающий их валиде, которого, хотя и возмутили мудрые слова старшей сестры, но, в мыслях их тщательно, обдумав, особенно о, грядущих для них всех, весьма неприятных последствиях, несомых с воцарением Шехзаде Мустафы, а особенно с приходом к власти его злобной матери и помощницами сестрицами Разие и Мейлимах Султан, в гареме наступит самый настоящий ад, в связи с чем, он понимающе печально вздохнул и заключил: --Новым Падишахом станет тот, кого назовёт своим приемником наш дражайший отец, Михримах!—благодаря чему, воцарилось длительное и очень мрачное молчание, во время которого, Хюррем Султан, наконец, вышла из той глубокой мрачной апатии, в которой до сих пор пребывала все эти минуты, испытывая огромное, сжигающее её изнутри, возмущение, вызванное тем, как легко её дети уже делят трон их, ещё живого отца, лежащего в постели в нескольких метрах от них, но высказываться не стала, мысленно понимая, что каждый из них по своему прав, хотя её сердце тянулось к Селиму, считая так, же, как и её единственная дочь Михримах о том, что с воцарением Селима, им всем нечего бояться, да и каждый из них останется на своём прежнем месте, ничего не боясь и смело идя в будущее, из-за чего печально вздохнула и, молча подошла к постели мужа, уже открывшего глаза и чуть слышно произнёсшего: --Пусть трон занимает Шехзаде Мустафа…—и, не говоря больше ни единого слова, опять закрыл глаза и замолчал, теперь уже на век, введя всех в ещё большее оцепенение и мрачное молчание, чем и воспользовался, находящийся здесь, же главный дворцовый медик, констатировавший смерть Великого Повелителя, повергнув всех, здесь собравшихся в ещё большую скорбь, ведь они потеряли не только опору, но и душевный покой, ведь теперь для них начинался ад с жесточайшей борьбой за выживание. Вот только никто из нас всех даже не догадывался о том, что главная виновница всего нашего беспокойства вместе с двумя дочерьми Разие с Мейлимах Султан уже прибудет в Стамбул спустя пару дней после похорон Султана Сулеймана и воцарения на Престол Шехзаде Мустафы, которому мы все присягнули на верность, но уже, как новому Правителю. Она явилась к нам в роскошной, обитой рубиновым бархатом, карете, которая величественно въехала в сад Величественного главного дворца Османского Султаната Топкапы и, подъехав к парадному входу, плавно остановилась, зачем с балкона главных покоев озадаченно пронаблюдал Султан Мустафа, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о том, с чего ему начинать своё правление, но понимал одно, что не может осуществить и проявить в жизнь жестокий братоубийственный закон, установленный Султаном Мехметом-Фатихом, пусть даже от него и зависело спокойствие Империи, в связи с чем, назначил всех своих братьев на главенствующие посты всех возможных отраслей, а именно: моего дражайшего мужа Шехзаде Селима назначил главным визирем в области культуры и творчества, Шехзаде Баязеда военным визирем, а Джихангира—науки с благотворительностью, решив, их всех оставить жить в главном дворце, да и известие о начале страшной эпидемии чумы, бушующей уже как три недели, заставило молодого Султана прийти в огромное негодование от приезда матери с сёстрами, но ничего изменить уже было нельзя и необходимо заняться их встречей, в связи с чем, Мустафа тяжело вздохнул и покинув покои, направился в дворцовый сад, где уже из кареты вышли, погружённые в глубокую мрачную задумчивость от увиденных скорбных чумных похоронных процессий с, лежащими всюду на улицах, смердящих тел умерших несчастных горожан, Валиде с дочерьми стояли на брусчатой тропинке, обвеваемые приятной лёгкой прохладой, доносящейся с Босфора. --Матушка, неужели вы всё-таки прикажете казнить наших с Разие братьев?! Прошу, вас, не делайте этого!—чуть не плача, обратилась к матери обеспокоенным тоном четырнадцатилетняя светловолосая Султанша, выразительные карие глаза которой блестели от горьких слёз невыносимого отчаяния, одетая сегодня в шикарное парчовое платье цвета розовой фуксии с золотой вышивкой, надёжно скрытое под тёплым бархатным малиновым плащом с глубоким капюшоном, не обращающая внимания на то, как лёгкий ветерок играл складками одежды и распущенными волосами. Вот только новоиспечённая Валиде Махидевран Султан лишь ядовито хмыкнула и бросила небрежно: --Посмотрим, Мейлимах! Я, конечно, хорошо знаю о том, что ты до сих пор продолжаешь, тайно грезить о Шехзаде Селиме, но всё зависит от того, как сговорчива будет Хюррем Султан и Баш Хасеки наших Шехзаде!—из-за чего между ними воцарилось длительное, не менее мрачное, чем прежде, молчание, заставившее обеих юных девиц Разие с Мейлимах, с немой, но очень слёзной мольбой уставиться на жестокую мать, чем и воспользовались, выбежавшие им на встречу, аги с калфами, возглавляемые кизляром-агой Сюмбюлем и ункяр-калфой Гюлизар, почтительно поклонившимися Валиде Султан с её дочерьми, скорбно объяснившими им о том, что позавчера скончался и был похоронен в мечети Сулеймание их Достопочтенный Султан Сулейман, а на трон взошёл Шехзаде Мустафа, пощадивший братьев и, отменив братоубийственный закон Фатиха, назначил их всех на высокопоставленные отраслевые посты, что искренне порадовало Разие с Мейлимах, но возмутило до предела саму Валиде, хотя она и не стала высказывать крайнее недовольство, решив позже разобраться со всеми врагами. --Приведите ко мне в покои всех Баш Хасеки наших Шехзаде! Поговорить с ними хочу, чтобы сразу знали своё место и то, что со мной враждовать—им же хуже!—только и сказала, после чего царственно вошла во дворец, сопровождаемая многочисленной свитой, которую замыкали, вышедшие им на встречу, гаремная обслуга и челядь. А в это, же, самое время, в наших роскошных покоях, я помогала возлюбленному собраться в Совет Дивана, где ему предстояло отчитаться о составленном плане правления своей отраслью перед Султаном Мустафой, составленный Селимом, ещё вчера утром, во время чего, между нами проходил душевный разговор: --Можешь не беспокоиться о состоянии здоровья Нурбану с Селимие Хатун, Селим. С ними всё хорошо: Селимие постепенно идёт на поправку, а Нурбану уже завтра-послезавтра будет выписана из лазарета, благодаря их сильному организму. Я постоянно справляюсь о них у главной лекарши.—словно отвечая на немой вопрос, отчётливо читаемый в ласковых голубых глазах мужа, произнесла я, когда он плавно повернулся ко мне, позволяя, застегнуть пуговицы на бархатном тёмно-синем, почти чёрном кафтане, отороченном чернобуркой, благодаря чему, из его мускулистой мужественной груди вырвался вздох искреннего облегчения, что заставило его одобрительно кивнуть, но, внимательно всмотревшись в ласковую голубую бездну глаз, он произнёс, читая мои беспокойные мысли и очень нежно поглаживая меня по бархатистым щекам: --Тебе не даёт покоя предстоящий приезд Валиде Султан, милая моя Джансель. Только ты не одна в этом. Мой брат Шехзаде Баязед вместе с матушкой и кузиной Хуриджихан, тоже не находят себе места из-за, нависшего над нами всеми напряжения, да и, хотя Повелитель отменил Закон Фатиха, но вот его коварная злобная матушка, может пойти против Высочайшей воли и взять нас всех в заложники. Угрожая, в случае нашего неповиновения, казнью, поэтому нам надо бороться с её тиранией, но тихо и крайне, осмотрительно.—что вызвало у меня понимающий вздох и обещание, быть очень любезной, дружелюбной и никогда не лезть на рожон, как бы тяжело и нестерпимо это ни было. Вот только, если за себя я была полностью уверенна, то этого я не могла сказать о моей дражайшей сводной сестре Хуриджихан Султан, которая, как и мой шурин Шехзаде Баязед, ни за что не станут молчать в случае, если это будет угрожать их чести с душевным покоем, так как оба имеют, очень вспыльчивый характер, чем легко навлекут на себя серьёзные проблемы. Мне даже стало искренне и до боли в сердце жаль их, из-за чего я печально вздохнула, вновь привлеча к себе внимание моего возлюбленного и заставив его, умилённо улыбнуться и пламенно поцеловать меня в губы, что он сделал с огромным удовольствием, плавно накрыв их своими мягкими тёплыми губами, что продлилось не долго, лишь до тех пор, пока в наши покои ни пришли Гюлизар-калфа с Газанфером-агой. Они почтительно нам поклонились и принесли искренние извинения за столь внезапный визит и вмешательство в нашу трепетную нежную идиллию, что заставило нас сдержано вздохнуть и нехотя отстраниться друг от друга, продолжая с огромной нежностью переглядываться между собой. --Что-то случилось, Газанфер?—с оттенком искренней доброжелательности осведомился у телохранителя мой дражайший муж, внутренне напрягшись от, переполняемого его всего невыносимого беспокойства. Не зря, ведь тот, словно, угадав наши мысли, доложил, ничего не скрывая: --Только что во дворец из Амасии прибыла Валиде Махидевран Султан Хазретлири вместе с дочерьми Разие и Мейлимах Султан, приказав нам с Гюлизар-калфой, привести к ней в покои наших Баш Хасеки Султан.—заставив меня с мужем вновь потрясённо уставиться друг на друга, мысленно признаваясь себе в том, что, вот и закончился наш душевный покой вместе с благополучием. --Вот и дождались!—с горькой усмешкой печально заключила я, чувствуя то, как меня начинает бить нервная дрожь, заставившая моего возлюбленного, вновь, заключить меня в свои заботливые объятия и нежно поцеловать в златокудрый лоб, что ни укрылось от внимания, молчаливо стоявшей немного в стороне от нас, Гюлизар-калфы, прекрасно понимающей наше беспокойство, в связи с чем, тяжело вздохнула и, желая, хоть немного нас подбодрить, заверила: --Не волнуйтесь! Хюррем Султан вместе с её сторонниками, непременно что-нибудь придумают для вашей защиты, Шехзаде!—во что нам верилось с большим трудом, из-за чего мы обречённо вздохнули, но, решив не раздражать Валиде долгим отсутствием с задержкой, я, сопровождаемая Гюлизар, пошла в покои Валиде Султан, провожаемая ласковым взглядом возлюбленного, обсуждающего с телохранителем ещё кое-какие, интересующие его, важные вопросы. И вот, спустя всего пару минут, я вместе с Хуриджихан и Румейсой Султан предстали перед ясными карими очами Валиде Махидевран Султан, царственно восседающей на парчовой тахте, залитая яркими золотыми солнечными лучами и облачённая в шикарное зелёное атласное, обшитое золотым гипюром, платье, высокомерно окинувшая нас троих брезгливым взором и, ядовито усмехнувшись, слегка пригубила ягодного шербета из хрустального кубка, произнесла, обращаясь, непосредственно ко мне с моей дражайшей сводной сестрой Хуриджихан, ведь нашей подруге Румейсе бояться было нечего, так как её муж уже занимал Османский трон, благодаря чему она и вела себя расслабленно, но, беспокоясь, лишь за наше благополучие семейное с душевным: --Значит так, глупые вы, курицы! Ваши мужья, Шехзаде Селим и Баязед находятся в моих руках! Вздумаете, строить против моего с Султаном Мустафой Султаната бунтовать и устраивать заговоры с попыткой переворотов, пожалеете, что на свет родились! Ваши мужья и сыновья окажутся вмиг задушены шёлковым шнуром, а вы сами сосланы во дворец Плача!—от чего нам всем стало не по себе, ведь предусмотрительная Валиде Султан этими словами, прозвучавшими для нас, как жестокая, очень болезненная пощёчина. Конечно, я, хотя мне и стало, крайне не приятно и даже беспокойно на душе, но сохраняла самообладание, с которым почтительно поклонилась Валиде и тихо выдохнула: --Можете, быть спокойны, касаемо меня с Шехзаде Селимом, Валиде.—чем вызвала одобрительный кивок её царственной темноволосой головы, украшенной золотой высокой тиарой с инкрустацией бриллиантов с изумрудами. --Посмотрим, Джансель Хатун. Пока сложно что-либо утверждать. Время покажет.—с наигранной доброжелательностью заключила Махидевран Султан, позволив мне с Румейсой, вернуться к нашим мужьям, но мы не торопились, а лишь с почтительным поклоном отошли в тень, но, вот поведение Хуриджихан Султан нас потрясло до глубины души, ведь с виду и всегда такая спокойная и рассудительная наша дражайшая подруга, внезапно превратилась в самую настоящую разъярённую фурию, не пожелавшую, мириться с участью покорной Хасеки, в связи с чем принялась высказывать крайнее недовольство нашему с Румейсой вынужденному смирению с любезностью: --Девочки, как вы можете мириться с жестокостью этой беспощадной рабыни, которую наш, ныне покойный Повелитель Султан Сулейман отдалил от себя из-за её вздорного характера?! Вы, что, испугались?! Джансель, с тобой-то всё понятно, ты это делаешь для сбережения жизни Шехзаде Селима с вашими будущими детьми, но ты, Румейса… Ведь твоему мужу ничего не грозит! Он уже на троне! Могла бы возмутиться и поддержать меня с Шехзаде Баязедом!—за что и поплатилась тем, что, разгневанная до предела Валиде Махидевран Султан решительно встала со своего пьедестала и, царственно подойдя к Хуриджихан, дала ей отрезвляющую звонкую пощёчину и, подозвав к себе, стоявших немного в стороне в смиренном ожидании распоряжений, стражникам, приказала им, немедленно бросить дерзкую девчонку в темницу, но, а вечером задушить её вместе с малолетними Шехзаде Орханом, Османом и Мехметом, но, а Шехзаде Баязеда запереть в его личных покоях на пару месяцев и никого к нему не впускать. Те всё поняли и, не говоря ни единого слова, почтительно поклонились и, крепко взяв, продолжающую, возмущаться Хуриджихан под локотки, увели прочь, провожаемые нашими потрясёнными до предела взглядами, во время чего я почувствовала себя нехорошо, в связи с чем Румейсе даже пришлось слегка поддержать меня рукой для того, чтобы я не упала в обморок прямо на глазах у безжалостной Валиде, которой до нас уже не было никакого дела.