ТЫ, ВЕРНУЛА МЕНЯ К ЖИЗНИ-2

Дворец Топкапы. И вот за всеми этими хлопотами, никто не заметил того, как за окнами великолепного дворца в свои законные права вступил вечер, и стало совсем темно, из-за чего слуги зажгли во всех просторных помещениях канделябры с факелами, обхватившие всё вокруг лёгким медным мерцанием, но, а, что, же касается юного Падишаха, то ему предстоял крайний неприятный, но душевно-вразумительный разговор с, многоуважаемой им, дражайшей тётей Шах-ы-Хубан Султан, царственно заявившейся к нему в покои в тот самый момент, когда он с трепетным волнением ждал в них прихода средней Хасеки для того, чтобы передать ей вольную грамоту и объявить об их скором никяхе, прошение о котором он уже отправил главному кадию через Сердара-агу, собираясь в самые ближайшие дни сделать все необходимые выкупы в качестве калыма, которое должно сыграть роль приданого для Нурбану. --Можешь обижаться на моё мнение, либо, наоборот прислушаться к нему, Селим, но я всё-таки скажу. Нурбану Хатун, вовсе не та женщина, заслуживающая высокой чести для того, чтобы становиться твоей второй законной женой. Не забывай о том, что она на протяжении долгих месяцев обманывала тебя с Сулейманом-агой. Я не понимаю одного, куда подевалась твоя гордость?!—изумлённо всплеснув руками, воскликнула молодая темноволосая женщина, намекая дражайшему племяннику на таких, как она считала более достойных женщин, как её любимица-подопечная Лейла Хатун, либо Шемспери-кадын. Конечно, Селим догадался об этом, из-за чего иронично усмехнулся и язвительно заключил: --Намекаете на свою подопечную Лейлу Хатун, дражайшая тётушка?! Вот только, вы, наверное уже забыли о том, что Лейла в своё время стала виновницей выкидыша нашего с моей милой Джансель ребёночка в её утробе, за что Лейла поплатилась справедливым моим забвением с ссылкой во дворец плача!—и, заметив появление в покоях Нурбану, мгновенно оживился и нежно заулыбался, давая тётушке, понять о том, что их разговор окончен, и она может быть свободна, из чего Султанша сделала для себя неутешительный вывод о том, что племянник даже и не собирается прислушиваться к ней, горделиво встала с парчовой тахты, где до сих пор восседала и с, гордо вздёрнутой головой, почтительно откланялась и ушла, бросив брезгливый взгляд на, стоявшую в почтительном поклоне, среднюю Хасеки, что позволило облачённой в яркое фиолетовое парчовое платье с серебряным орнаментом, девушке вздохнуть с облегчением и, воспряв духом, плавно вплыть в, распростёртые перед ней, широкие заботливые объятия дражайшего возлюбленного с трепетным тихим вздохом: --Селим, прости меня за все те недоразумения и проблемы, что невольно причинила тебе по неопытности с неосведомлённостью в жизни вне гарема! Впредь, я стану тебе самой преданной и горячо любящей спутницей.—во время чего, пара села на тахту, расположенную возле арочного окна, и душевно заговорила о предстоящем никяхе. Вот только мы все даже не подозревали ничего о том, что Сулейман-ага так никуда и не уехал из-за того, что не захотел мириться с тем, что ему больше никогда не позволено встретиться с возлюбленной девушкой, в связи с чем, воспользовавшись тем, что в позднее время суток по дворцу, практически никто не ходит, преодолел множество плохо освещаемых коридоров и, крайне бесшумно пришёл в коморку к старшему брату, чем разбудил его, заставив, мгновенно вскочить с кровати и, ошалело уставившись на брата, яростно воскликнуть: --Сулейман, какого… Что ты здесь делаешь?! Жить надоело! Только юноша отнёсся к словам старшего брата с хладнокровным равнодушием, из-за чего сдержано вздохнул и воинственно произнёс: --Без Нурбану Хатун я никуда не уеду!—что заставило молодого хранителя главных покоев, молниеносно вскочить с постели и, приблизившись к парню, дать ему отрезвляющую звонкую пощёчину с вразумительными словами: --Забудь о ней! Она скоро станет законной женой Падишаха! Для тебя она мертва! Да и Хатун никогда тебя не любила! Она уже осознала это и покаялась за грех, который милостивый Аллах не позволил ей свершить с тобой! Хватит! А теперь убирайся отсюда! Поступай в янычары, либо уезжай на самый край Империи!—чем ввёл младшего брата в состояние ступора, с которым он, мгновенно уставился на брата, искренне отказываясь верить в то, что услышал от него, отчётливо ощутив, как его сердце внезапно нестерпимо кольнуло, ведь у него, просто в голове не укладывалось то, что Нурбану притворялась все эти месяцы, говоря о любви и мечтая вместе с ним о долгожданной свободе с семейным счастьем. --Я не верю ни одному твоему слову, Сердар! Ты лжёшь! Нурбану Хатун любит меня! Повелитель застращал её угрозами смертной казни и бесчеловечными пытками, вот она согласилась на никях с ним!—словно в лихорадке быстро заговорил черноволосый юноша, инстинктивно закрывая уши руками для того, чтобы до него больше не донеслось ни одно вразумительное слово старшего брата, который измождённо вздохнул и чуть слышно заключил: --Это правда, Сулейман! Девушка сама мне прошлым вечером призналась в этом. Её никто ни к чему не принуждал!—из-за чего между братьями воцарилось мрачное длительное молчание, во время которого, Сулейман-ага, обречённо понурив голову, покинул старшего брата и потеряно поплёлся в коморку, предназначающуюся дворцовым садовникам, куда его вчера пристроил Сердар, оставив старшего брата в одиночестве, стоять и с невыносимой печалью смотреть ему в след, мысленно признаваясь себе в том, что так для Сулеймана будет даже лучше, а сердечная боль, постепенно зарастёт, да и сделает его взрослее и мудрее. Вот только мысли о младшем брате постепенно перенесли молодого хранителя главных покоев к дражайшему юному Властелину, крепко спавшему в моих роскошных покоях в гареме, удобно устроившись мне под бочок, заботливо обнимаемый мною, что продлилось до тех пор, пока ни наступило пасмурное утро, хмурые тучи которого заволокли весь небосклон ещё с ночи, не говоря уже о моросящем дожде, благодаря чему на улице было находиться невозможно из-за невыносимой сырости, холода и грязи, превратившей землю в дворцовом саду в полужидкое вязкое месиво, а дорожки в сплошные лужи, благодаря чему, запланированная Селимом на сегодня, двухдневная охота в Эдирне, куда он собирался отправиться, отменилась, о чём возлюбленный сообщил мне во время нашего с ним совместного завтрака, плавно перешедшей в возню с нашими детьми, что меня искренне порадовало, ведь это означало лишь одно, что мы уделим это время друг другу, во время которой Селим душевно поделился со мной тем, что вчера освободил Нурбану и собирается в ближайшее время заключить с ней никях, от чего я оказалась, далеко не в восторге, а наоборот пришла в огромное негодование, о чём и призналась мужу, когда мы уже остались совершенно одни, сидеть на парчовой светлой тахте возле арочного окна, так как малышей забрали мои верные служанки Нилюфер и Эмине Хатун: --Селим, я искренне рада тому, что ты освободил мою дражайшую подругу Нурбану, но вот, ни шибко ли ты торопишься с никяхом. Конечно, она это заслужила своей безграничной преданностью нам и тем, сколько ей пришлось выстрадать перед никяхом… Вот только, может, тебе лучше вознаградить её замужеством на каком-нибудь паше, ведь ты совсем не любишь её. Тогда, зачем удерживаешь её в гареме?! Отпусти! Пусть она сама создаст себе счастливое семейное гнёздышко.—чем заставила моего возлюбленного понимающе вздохнуть и, ласково погладив меня по румяным бархатистым щекам, пламенно поцеловать в трепетные губы и с той же душевностью, что и пару минут тому назад, произнести: --Милая моя Джансель, я, конечно мог бы выдать Нурбану замуж за кого-нибудь из моих пашей и отослать в какой-нибудь санджак, но тогда, кто поддержит тебя в борьбе с моей тётушкой шах-ы-Хубан Султан с её дочерью, то есть моей кузиной Эсмахан Султан, активно поддерживающих Лейлу Хатун. Хотя, как я слышал от Гюльфем Хатун со дня на день к нам в Топкапы вернётся моя старшая сестра Семсирухсар Султан, которую даже боится Михримах Султан, уважая её за мудрость с дальновидностью и амбициозностью, но вот только чью сторону займёт именно она… Этого никто не знает.—что ввело меня в ещё большую мрачную задумчивость, мысленно признаваясь себе в том, что мой возлюбленный прав в искренних сомнениях, относительно самой старшей из своих сестёр, чем заставил меня измождённо вздохнуть, что ни укрылось от внимания моего мужа, понимающе мне улыбнувшегося и ласково погладившего меня по изящным рукам, легонько сжав их своими сильными руками. Но, а чуточку позже, когда я, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о, не дающем мне никакого душевного покоя, предстоящем никяхе моего дражайшего возлюбленного мужа Селима с подругой Нурбану, сидела на тёплой мраморной плите, затерявшись в густых клубах пара и, крайне лениво ела фрукты из серебряной вазы и охлаждалась ягодным шербетом, налитым в кубок, ко мне бесшумно пришла Эсмахан Султан, облачённая в шёлковое бежевое платье, обшитое гипюром, что сочеталось с её внезапной бледностью и измождённым видом, что меня само по себе, очень сильно встревожило, в связи с чем я обеспокоенно осведомилась, вознамереваясь, тем-самым, вывести наши родственные отношения на мирные: --Госпожа, с Вами всё хорошо? Может, мне стоит приказать калфам, привести к вам лекаршу?—что Султанша, хотя и оказалась тронута до глубины души, проявленной мною к ней, искренней заботой о её здоровье, продолжая оставаться язвительной и очень колючей, презрительно ухмыльнулась: --Даже не старайся, заручиться дружбой со мной, Джансель! Я всё равно не изменю моего мнения о тебе и приложу все возможные усилия для того, чтобы сблизить Лейлу Хатун с нашим Падишахом! Тебе, же уготовано место во дворце слёз, забытой всеми!—она захотела сказать мне ещё что-то ядовитое, благо заметила то, что меня её колкие слова, абсолютно ни всколыхнули, ведь я продолжая с царственной уверенностью продолжала ей доброжелательно улыбаться, но у неё ничего не получилось лишь из-за того, что у неё внезапно потемнело перед глазами, в связи с чем Эсмахан Султан слегка пошатнулась и упала на тёплый мраморный пол, предварительно ударившись головой о выступ, что стало для меня полной неожиданностью, в связи с чем я не растерялась и, убедившись в том, что Эсмахан Султан Жива, что стало для меня благоговением и наградой судьбы, громко позвала стражу вместе с, находящимися по ту сторону, агами с Гюлизар-калфой, которые не заставили себя долго ждать и, вбежав в хамам, стали невольными свидетелями всего этого. --Госпожа, что же вы натворили!—ошалело воскликнула ункяр-калфа с оттенком искреннего сожаления с невыносимой горечью. Вот только я была ни в чём не виновата, о чём и сообщила всем, здесь присутствующим, людям: --Можете допросить моих рабынь, они подтвердят то, что я даже не притронулась к Эсмахан Султан, Гюлизар-калфа. Мы, просто разговаривали друг с другом, пусть и на язвительных тонах, как, внезапно Султанше стало плохо. Она упала на пол, ударившись головой о мраморный выступ. Конечно, мои рабыни вместе с другими гаремными наложницами подтвердили мои слова в то время, как, пришедшая из лазарета, лекарша внимательно осмотрела Эсмахан Султан и со скорбным вздохом констатировала её смерть вместе с беременностью, что заставило меня ошарашенно переглянуться с Гюлизар-калфой, которая, отдав все необходимые распоряжения агам с калфами, вывела меня из хамама лишь по той одной причине, что мне от всей этой нервотрёпки, внезапно, тоже стало не по себе. Я вся побледнела и готова была, упасть в обморок в любую минуту, даже не догадываясь о том, что ещё ночью отчаянный до безумия Сулейман-ага выкрал Нурбану Султан и вывез из дворца в неизвестном направлении. А между тем невольной свидетельницей возбуждённого обсуждения похищения Нурбану Султан, за что, узнавшие обо всём, юный Султан вместе с Сердаром-агой, лично допросили всех подозреваемых аг с калфами и рабынями, которых в последствии удушили и бросили в Босфор, отправив стражников в погоню за похитителем с Султаншей, чем занимались рабыни-наложницы в общей комнате, стала, с царственной грацией, вошедшая в гарем, двадцатидвухлетняя Шемсирухсар Султан, привлекательная брюнетка с выразительными карими глазами, обрамлёнными густыми шелковистыми тёмными ресницами и стройной, словно молодая сосна, фигурой, надёжно скрытой под плотными слоями великолепного, очень дорогого парчового платья рубинового оттенка с серебряным орнаментом и, обтягивающим руку, рукавом, при этом шикарные чёрные длинные густые волосы молоденькой Султанши были заплетены в толстую косу, украшенную рубиновыми нитями, ниспадающими с высокой бриллиантовой короны. --Что здесь происходит, Джанфеда-калфа?—привлекая к себе внимание одной из калф, поинтересовалась Шемсирухсар Султан, не понимая одного, почему наложницы бездельничают, что ей, крайне сильно не нравилось, в связи с чем, калфа, наконец, заметив присутствие в общей комнате династийной Султанши, приблизилась к ней и, почтительно поклонившись, рассказала всё о ночном происшествии то, что знала сама, заставив, госпожу погрузиться в мрачную глубокую задумчивость, из которой её вывела, приведённая агами из темницы, Лейла Хатун, выглядевшая очень бледной и измождённой, но не лишённая ярой воинственности, с чем, почтительно поклонилась Султанше и, смотря на неё жалобным взглядом, взмолилась: --Госпожа, умоляю вас о защите! Мою жизнь превратили в самый настоящий ад эти проклятые Джансель с Нурбану Хатун, разлучив меня с нашим возлюбленным Падишахом, а ведь он смысл моей жизни и счастья! Он мой воздух!—готовая, заплакать в любую минуту, чем заставила Джанфеде-калфу презрительно фыркнуть и откровенно рассказать госпоже обо всех чудачествах дерзкой и неуправляемой Хатун, из-за чего, разгневанная до предела, Султанша дала Лейле звонкую пощёчину с отрезвляющими словами: --Да, как ты после всего того, что сама натворила, смеешь просить меня о заступничестве, Хатун?! Я вообще удивляюсь тому, как тебя до сих пор ни задушили и ни отправили в Босфор! Вот уж, действительно, у Хюррем Султан доброе сердце с огромным терпением!—чего дерзкая венгерка совершенно не ожидала и оказалась глубоко потрясена, в связи с чем, потеряно побрела к своему месту, располагающемуся в самом углу и в стороне от всех наложниц лишь из-за того, что с ней никто не хотел общаться из них, провожаемая взглядом полного безразличия Шемсирухсар Султан, которая, простояв так немного, отправилась к дражайшему брату Повелителю, смутно надеясь, застать его в главных покоях. Она не ошиблась, войдя в них. Мы с моим горячо любимым мужем находились именно там, ведя душевный разговор о том, что случилось в хамаме с Эсмахан Султан, вернее, я сама посчитала, что Селим обязан знать об этом для принятия верного решения, не говоря уже о том, что я, также поделилась с ним радостной вестью о том, что снова жду от него нашего общего ребёнка, благодаря чему, он, мгновенно отвлёкся от скорбных мыслей о кузине, которая всегда вела себя, крайне легкомысленно для Султанши, что скорее подходило девушке с заниженной социальной ответственностью, но никак не династийке. --Не беспокойся, Джансель! Ты ни в чём не виновата, а наоборот сделала всё возможное для спасения жизни вместе с примирением с Эсмахан. Теперь успокойся и займись детьми, а мы с Повелителем позаботимся о твоей безопасности.—тяжело вздохнув, крайне осторожно и, как ей казалось, доброжелательно мудро посоветовала мне Шемсирухсар Султан, предварительно, почтительно поклонившись правящему брату, чем привлекла к себе наше внимание, благодаря чему, мы с Селимом перестали душевно разговаривать друг с другом и приветственно кивнули ей головой, позволяя, приблизиться к нам, что она и сделала с удовольствием, благодаря чему, мы постепенно вышли из мрака скорби с душевной болью, в которой мы прибывали всё это время, не находя себе места от невыносимого беспокойства за то, что, прознавшая обо всём, несчастная Шах-ы-Хубан Султан может потребовать от Селима мою жизнь, заставив его, обвинить меня в смерти Эсмахан Султан и позже казнить, чего нам обоим бы, очень сильно не хотелось, но, прислушавшись к мудрому совету Шемсирухсар Султан, не говоря уже о том, что получив молчаливое одобрение возлюбленного, я почтительно им откланялась и покинула главные покои, провожаемая их доброжелательным взглядом, но, выждав немного, между ними состоялся душевный разговор о том, кто будет править главным султанским гаремом, ведь Шах Султан из-за того горя, которое на неё свалилось в виде смерти дочери, уже не в состоянии адекватно править. --Место правительницы моим гаремом должна занять моя главная Хасеки Джансель Султан, как того захотела моя дражайшая Валиде Хюррем Султан, уезжая в Манису к моему дражайшему брату Шехзаде Баязеду.—немного поразмыслив и тяжело вздыхая, заключил юный Падишах, с чем не могла ни согласиться Шемсирухсар Султан, решив, самолично известить меня, но чуточку позже. Что же касается меня, то не успела я приблизиться к входу в гарем, как меня едва ни сбила с ног разъярённая и убитая горем, Шах-ы-Хубан Султан, облачённая в парчовое платье чернильного цвета, из-за чего я едва успела отойти немного в сторону, но, собравшись с мыслями, почтительно поклонилась Султанше и хотела уже высказать искренние соболезнования, относительно потери единственной дочери, как получила от неё звонкую пощёчину, после которой она крепко вцепилась мне в горло и принялась душить с грозными словами: --Ах, ты, подлая гадина! Предательница! А ещё прикидывалась безобидной овечкой, не способной никого обидеть! Я так и знала, что ты ещё нанесёшь мне самый жестокий удар! Так и вышло! Да, понимаешь ли ты, неразумная, что за убийство Султанши Династии тебя казнят?!—и, не говоря ни единого слова больше, позвала, стоявших неподалёку стражников и, когда они подошли, приказала им, схватить меня и, уведя в темницу, задушить, а после бросить в Босфор. Те всё поняли и, молча, подойдя ко мне, крепко схватили за руки и, не позволяя мне даже, отдышаться и собраться с мыслями, так как, в эту самую минуту, я напоминала рыбу, выброшенную из прохладной реки на раскалённый песок, уже собрались увести в прачечную, где меня бы задушили, но я внезапно вырвалась из их крепких рук и отчаянно бросила госпоже: --Вашу дражайшую дочь Эсмахан Султан я не убивала! Да, мы с ней часто ссорились из-за вашей общей подопечной Лейлы Хатун, но сегодня Султанше стало плохо в хамаме, от чего она упала в обморок и ударилась головой о выступ плиты, причиной чего являлась её беременность! Надо было следить за воспитанием дочери, а не враждовать со всеми нами и строить козни Валиде Хюррем Султан, что вы активно делали вместе со своими сестрицами несколько лет тому назад!—конечно, мои резкие слова разоблачали всю коварную беспощадную деятельность сестёр покойного Султана Сулеймана, направленную на сведение в могилу его дражайшей Хасеки, а отныне нашей валиде, но мне уже было всё равно, ведь мне предстояло сейчас умереть от рук палачей, что ещё сильнее разозлило, итак уже не отвечающую за свои порывы с эмоциями, Султаншу, которая не могла больше выслушивать мои отважные слова и, сняв с себя шёлковый пояс и, стремительно подойдя ко мне, надела его мне на шею и принялась, собственноручно душить, в чём ей помогал один из аг, благодаря чему, у меня перед глазами всё поплыло и, я уже начала прощаться с жизнью, но, собрав все силы, отчаянно прокричала: --Убив меня, вы прольёте кровь династии, так как я ношу под сердцем ребёнка Повелителя!—и потеряла сознание, повиснув на их руках, подобно тонущему пуделю, что натолкнуло их на мысль о том, что я мертва, из-за чего они ослабили хватку и сняли с меня шёлковый шарф в тот самый момент, когда я уже бесчувственная лежала на холодном мраморном полу с плотно закрытыми глазами, из которых по бледным бархатистым щекам стекли две слезинки, но, а дальнейшие события уже происходили без моего участия, но с Гюльфем Хадун, вернувшейся из старого дворца и направляющейся в гарем, в надежде встретиться с дражайшей дочерью Шемсирухсар, и невольно вмешавшуюся в участие моей судьбы тем, что не позволила агам, возглавляемым Султаншей, зашить меня в холщовый мешок, чем они и занимались, думая о том, что я мертва, встав мне на активную, вернее даже отважную защиту, подобно матери за своего ребёнка, что привело к тому, что к нам пришли Повелитель с Шемсирухсар Султан, почувствовавшие неладное и узнавшие обо всём от моей отчаянной защитницы, что привело Селима в такую несказанную ярость, с которой он дал отрезвляющую пощёчину «дражайшей» тётушке и, не терпя никаких возражений, выпроводил её в старый дворец, а меня, же отнесли в мои покои и вызвали лекаршу, которая принялась заботливо хлопотать надо мной, в чём ей помогали Гюльфем Хатун с дочерью под внимательным присмотром Селима с ункяр-калфой и с кизляром-агой. Не знаю того, сколько времени я пронаходилась в глубоком беспамятстве, но, когда, наконец-то, пришла в себя и, открыв глаза, дождалась наступления в них прояснения и, осмотревшись по сторонам, обнаружила себя лежащей в постели моих покоев, уже переодетой во всё чистое, что мне показалось очень странным, так как я нигде не могла испачкаться, ведь во дворце, можно сказать и так, что было стерильно чисто, так как рабыни мыли полы несколько раз на дню, но это всего лишь, оказалось полбеды, но самое главное, что меня больше всего смущало и вызывало негодование так это то, почему у меня так невыносимо сильно тянет живот. Неужели я потеряла моего ребёнка, что было бы, вполне себе вероятно, учитывая всё то несчастье, что свалилось на меня, подобно снежной лавине, к чему я отнеслась, очень спокойно, не говоря уже о том, что ни проронила ни одной горькой слезинки, а лишь измождённо вздохнула и, взглянув на, стоявшего возле окна, Селима, с мрачной задумчивостью смотрящего на, охваченный, постепенно сгущающимися сумерками, дворцовый сад, залитый проливным дождём, который ещё продолжал идти, чуть слышно позвала: --Селим!—чем привлекла к себе его внимание и, заставив, вздохнуть с облегчением: --Ну, наконец-то, ты пришла в себя, любовь моя!—во время чего, он крайне мягко подошёл к моей постели, где я лежала и, сев на её край, заботливо обнял меня и пламенно поцеловал в губы, что вызвало у меня новый измождённый вздох, в который я ввела тот самый вопрос, на который итак уже, прекрасно, знала ответ: --Нашего малыша больше нет? Мы его потеряли?—чем заставила моего возлюбленного печально вздохнуть и, с невыносимой грустью в голубых глазах выдохнуть: --Да, душа моя! Мы потеряли нашего Шехзаде.—что погрузило нас обоих в глубокое скорбное молчание, с которым я, не говоря больше ни единого слова, сильнее прижалась к моему возлюбленному и на мгновение закрыла глаза, лишь для того, чтобы, постепенно успокоиться и, собравшись с мыслями, решить то, как нам обоим жить дальше, но ничего в голову не приходило, конечно, мне, до боли в сердце было жаль нашего малыша, но что поделать. Видимо, такова его судьба, а нам с мужем необходимо продолжать жить дальше, да и у нас ещё всё впереди. Мы молоды, здоровы и красивы, да и у нас уже есть трое чудесных малышей: Шехзаде Мурад, Сулейман и Нурбахар Султан, нуждающиеся в нашей искренней заботе с любовью. Да и жизнь вот-вот, начнёт налаживаться, стоит только выпроводить Шах Султан обратно в Трабзон, либо в Алжир, куда она уедет сразу после похорон единственной дочери, которые состоятся днём, вернее, к ним уже всё полностью готово. Осталось дождаться момента, когда я полностью приду в себя после, случившегося днём, выкидыша и окрепну. --Ничего, Селим! Я тебе ещё рожу много Шехзаде и Султанш, но, а, пока поживём для себя, наслаждаясь пламенной любовью друг к другу!—подбадривая возлюбленного, уверенно произнесла я, после чего, мы вновь плавно воссоединились в долгом, очень трепетном жарком поцелуе. Окраина Стамбула. Лес. Вот только не я одна переживала и стремилась к бескрайнему, как океан, счастью с благополучием возле нашего общего возлюбленного, но и моя дражайшая подруга Нурбану Султан, не пожелавшая больше, находиться пленницей Сулеймана-аги, держащим её в каком-то заброшенном доме, находящимся на окраине леса, за городом, куда он поместил её, в связи с чем между ними произошла, весьма эмоциональная ссора, в ходе которой юноша, едва ни задушил неукротимую возлюбленную, но она не позволила ему этого сделать лишь по той одной причине, что ударила его чем-то очень тяжёлым, но, убедившись в том, что парень жив, осторожно, не говоря уже о том, что крайне бесшумно, выбралась из хижины и, закрыв дверь, внимательно осмотрелась по сторонам в поисках небольшого бревна, которым смогла бы подпереть дверь, тем-самым, задержав Сулеймана и не позволив ему, помешать ей сбежать и вернуться в главный дворец. Поиски продлились не долго. Вскоре подходящее бревно она нашла взглядом и, перекатив его, так как оно оказалось немного тяжёлым для неё, наконец, подставила его к двери и, надев капюшон на голову, инстинктивно направилась, как ей, казалось в сторону столицы, благо откуда-то оттуда до неё доносилось приближающееся конское ржание с собачьим лаем, что натолкнуло девушку на мысль о том, что к ней на встречу идёт помощь из главного дворца, возглавляемая хранителем покоев, что собственно так и было, ведь Сердар-ага шёл, прислушиваясь к собственному чутью и знанию собственного брата, благодаря чему, интуиция, как в итоге, оказалось, не подвела его. И вот, спустя какое-то время, девушка вышла к нему, превозмогая невыносимую усталость этих голодных суток, что ей пришлось пережить из-за Сулеймана-аги, от чего выглядела очень бледной и измождённой, чем напоминала походку живого мертвеца, да и выглядела она также потрёпано, но, приблизившись к хранителю покоев, произнесла лишь одно: --Я Хасеки Султана Селима Нурбану Султан... Пожалуйста помогите…—и не говоря больше ни единого слова, слегка пошатнулась и упала в обморок прямо в руки Сердару-аге, который, мгновенно подхватил её и, перенеся на своего коня, крайне бережно уложил на седло и, отдав некоторым стражникам распоряжение найти Сулеймана-агу и доставить его в подвальное дворцовое помещение для последующего допроса, пришпорил коня и вместе с Султанской Хасеки отправился обратно во дворец, заботливо поддерживая её одной рукой для того, чтобы она случайно ни соскользнула с коня и ни повредилась при падении, в чём его подстраховывали подчинённые, окружив начальника со всех сторон. Вот только путь их продлился несколько часов прежде, чем они, наконец-то, въехали на территорию дворца Топкапы, где к ним на встречу вышел Сюмбюль-ага с подчинёнными, которым Сердар-ага и передал на попечение Хасеки Нурбану Султан, приказав им, привести Госпожу в благопристойный вид и сообщить обо всём Повелителю. Аги всё поняли и почтительно поклонившись хранителю главных покоев, отправились выполнять приказание его, но, а, что, же касается самого него, он проводил их понимающим взглядом, после чего отправился в хамам для приведения себя в благопристойный вид, а потом в коморку спать, чтобы рано утром вместе с Повелителем заняться допросом Сулеймана-аги. Две недели спустя. Стамбул. Дворец Топкапы. За это время произошло много чего того, что, значительно изменило наши жизни: для кого-то в лучшую сторону, а для кого-то в худшую, а именно, сразу после того, как Сулейман-ага был доставлен стражниками в подвальное дворцовое помещение, его допросом занялись Повелитель с хранителем главных покоев Сердаром-агой, что проходило очень жестоко, в ходе чего, юный Падишах решил больше не откладывать с ссылкой парня рабом на галеры, что кизляр-ага Сюмбюль вместе с дворцовой стражей и организовали в тот же день, подарив его адмиралу Османского флота Хайреддину Барбароссе, устроившему парня к другим вёсельным рабам, что послужило ему, вполне себе справедливым наказанием, которое не минуло и династийную Султаншу Шах-ы-Хубан, уехавшую в Алжир сразу после похорон дочери в усыпальнице Айше-Хавсы Султан, то есть дражайшей бабушки юной Эсмахан Султан лишь по той одной причине, что Шах-ы-Хубан Султан больше ничего не удерживало в столице Османской Империи Величественном Стамбуле, что было нам лишь на руку, ведь в главном гареме, наконец-то воцарился долгожданные покой с благополучием, что обеспечило моё справедливое и, вполне себе законное воцарение. Вот только у штурвала власти в гареме стояла не только я одна. Мне в ней бескорыстно помогали, возглавляемые Шемсирухсар Султан, кизляр-ага Сюмбюль с ункяр-калфой Гюлизар, да и Лейла Хатун больше не действовала мне на нервы, вероятно из-за того, что поняла, что осталась совершенно одна и без защиты, да и жить ей хотелось очень сильно, в связи с чем она выбрала для себя самую разумную политику, вести себя так, чтобы быть: тише воды и ниже травы. Ну, что, же, это её право, собственно, как и Шемспери-кадын, которая ни во что не вмешивалась, ни с кем не конфликтовала, а успешно занималась заботой о дочке Рукие, не говоря уже о том, что вела себя доброжелательно и очень открыто в общении с другими рабынями, за что те искренне уважали её, да и, что касаемо, наконец, моей дражайшей подруги Нурбану, её никях с Селимом состоялся в один из тёплых солнечных дней, в честь чего, тем, же вечером, был устроен грандиозный праздник в гареме с зажигательными танцами наложниц, угощением всех сладостями с шербетом и раздачей золота, закончившись с первыми солнечными лучами грандиозным разноцветным фейерверком и головокружительной брачной ночью.