16 мая 9:35
У Чимина в груди колотящаяся в рёбра любовь. У Чимина на шее расцветают бутоны её поцелуев. У Чимина лихорадочная ломка без хёна, цветные вспышки под веками, когда он рядом, и постоянный вкус одеколона мужчины, впитавшийся в лёгкие. У Чимина обжигающий шёпот на губах и чужие руки на бёдрах. Чимин цепляется пальцами за рубашку Намджуна и позволяет тому прижать себя к холодной стене в тёмном углу школьного гардероба. Занятия уже начались, на этаже только охранник, мирно задремавший на службе, и некому стать свидетелем бесстыдства, творящегося прямо у взрослых под носом. «Взрослых» — Намджун бы посмеялся, да тут скорее рыдай. Или вой от безысходной любви к пацану, что на девять лет младше (пиздец, как вообще докатились?). Чимин настырный, влюблённый и постоянно лезет целоваться. А Намджун... Намджун просто не в силах ему отказать. Как вообще можно отказать, когда на тебя смотрят с таким обожанием, когда в лёгких тепло и сладко, а внизу живота занимается пламя, ведь Пак по-прежнему носит свои растянутые майки, которые будто нарочно съезжают и нихрена вообще не работают по назначению? А ещё Чимин неопытный. И это вставляет Намджуна покруче любого наркотика, и особенно — когда неопытность Пака подмешивается его неуместной, порою, решительностью. Ох уж этот коктейль, когда пальчики мелкого уверенно тянутся к выпирающему сквозь джинсовую ткань члену старшего, но дотянувшись не знают, что дальше. И Намджун учит. Учит с прилежностью репетитора, как ещё месяц назад после занятий учил Пака решать иррациональные уравнения. Подсказывает, накрывая чужую мягкую ладошку своей и сжимая, направляет, шепча на потеплевшее на пару градусов от смущения ушко «не бойся». А Чимин, получив необходимую порцию поощрения, сразу смелеет и, притворяясь, что не он пару секунд назад не знал, можно или нельзя, расстёгивает ремень Кима. По правде сказать, две недели назад Намджун и представить не мог, что будет позволять мальчишке отсасывать ему в школьном гардеробе (вообще отсасывать). Мужчина толкается в горячую тесноту чужого горла, заставляя мальчишку давиться, но усердно изображать полный контроль над ситуацией, и откровенно кайфует — насколько же сильно Чимин хочет ему угодить и как честно старается. — Посмотри на меня, малыш, — с почти отеческой нежностью гладит младшего по золотистым локонам Ким и чуть наклоняет голову набок, любуясь безобразно-безнравственной высокорейтинговой картинкой происходящего. Чимин очерчивает языком неровную вену на члене мужчины и с таким неподдельным аппетитом заглатывает, по мере возможного послушно глядя на хёна преданными-преданными, блестящими не то от слёз, не то от восторга глазами, что Намджун от одного этого кончить готов. — Вот так... умница... — голос Кима в такие моменты всегда становится вкрадчивым и чуточку маниакальным. Мужчина ещё несколько секунд наслаждается, лениво двигаясь бёдрами навстречу податливому ротику, а затем перехватывает Пака за сжимающие его бёдра руки и тянет наверх, чтобы сразу завлечь в долгий, бессовестно пошлый поцелуй. Разгоряченный мальчишка, возбужденный одной только мыслью о том, что они делают это здесь (не говоря уже обо всём остальном), ослепительно-ярко улыбается, пьяня Кима своим восторгом, и скидывает в сторону школьный пиджак. — Как ты хочешь, хён? Хочешь, как тогда в ванной... — шепчет в перерыве мокрых поцелуев, подставляя шею под по-хозяйски бережные, но достаточно ощутимые, чтобы остались следы, укусы. Намджун зализывает вчерашний, оставленный слишком грубой лаской синяк над ключицами юноши и неспешно проводит носом вдоль тонкой шеи, наслаждаясь когда-то отравлявшим, но теперь только будоражащим запахом младшего. — ... Или сзади... М-м-м, правда, мне нужно спешить... Я уже пропустил два занятия... хотя это не важно... я просто... я просто... — Чимин теряет мысль на ходу, теряет себя в руках старшего и теряет рассудок, но бессвязный лепет всё продолжается, и Намджун, уже ставшим привычным движением, накрывает рот Пака ладонью. — Если ты не замолчишь, то мне придётся вернуть тебя на колени, — безо всякой угрозы улыбается Ким, глядя глаза в глаза на расстоянии пяти сантиметров, а у Чимина вдоль позвонков пробегает электрический холод. Как ни странно, затыкать мужчина точно умеет. Рассеянная болтовня Чимина — тоже от неопытности, и хотя это явный её недостаток, а не привлекательный бонус, — Намджун всё равно умиляется. Как и почти всему, что делает младший, не считая совсем уж не детских провокаций и иногда выдаваемых им желаний, которые сам Намджун вслух произнести постесняется. Чимин вообще не в меру и не по возрасту сексуальный (и, на беду окружающим, в частности Киму, прекрасно осведомлён об этом, — просто пользоваться пока не до конца научился). Да и соблазнов в нём столько, что бороться с искушением бессмысленно. Проще идти на поводу, а потом... Потом Ким будет корить себя за несдержанность и ругать за безрассудство, но сейчас он легонько подталкивает Пака к стене и, заставив прогнуться и вжаться щекой в отштукатуренную поверхность, быстро смачивает свои пальцы слюной, чтобы в спешке (но лучше, чем насухо) облегчить грядущее. Чимин смиренно прикусывает губы, давя тихий болезненный стон, и даже старается помочь мужчине, насаживаясь и расслабляясь, насколько возможно. Боже! Всего две недели назад, скажи кто-то Намджуну, что он будет пользоваться каждой возможностью трахнуть мальчишку, тот, не помедлив бы, врезал кретину. Как можно...? Его милого мальчика...? Трахать...? Ему лишь шестнадцать! Ага, блять. Шестнадцать. Чимин ненавидел Намджуна за это. За принципиальность, за то, что возился и трясся над Паком как над трепетной барышней, будто тот хоть немного был чем-то подобным или хоть раз дал повод подумать о себе так... У Чимина вообще в белокурой головушке мысли только о сексе со старшим с тех пор, как тот первый раз поцеловал его в спальне. Впрочем, стоит отдать должное: какими невыносимыми были все дни ожидания, таким же ни с чем несравнимо прекрасным был день, когда Ким Намджун всё же сорвался...3 мая 15:12
— Хё-ён, я кушать хочу, — сидя на коленях мужчины и шаря пальчиками по его обнажённому торсу, очаровательно улыбается Пак. Намджун, до того проверявший задание младшего, отводит тетрадь в сторону и, предчувствуя скрытый подвох, склоняет голову набок. — А химию кто учить будет? Чимин подаётся вперёд, почти ложась на грудь мужчины и лукаво улыбается. Дьявол. — Я... — обводит языком губы Кима и чуть не мурлычет. — Хочешь, помогу тебе уровень серотонина повысить? — а взгляд всё также колется смешинками. И в тот момент, когда Намджун уже готов плюнуть на химию чтобы поймать губы Пака своими, Чимин выпрямляется и ни с того ни с сего изображает комичную чопорность: — Между прочим, господин Ким, вы знали, что окситоцин, адреналин и кортизол улучшают работу головного мозга? Мужчина, изо всех сил стараясь не показать разочарования, откидывается назад, опираясь на руки, и вопросительно приподнимает брови в наигранной заинтригованности. — Так, и к чему эта информация, господин Пак? — К тому... — Пак наклоняется к груди мужчины, оставляет влажный поцелуй почти посередине, крадётся губами выше, — ...что выработка всех этих гормонов... — второй, третий след, уже под ключицами, — ...стимулируется... — высовывает язык и проводит кончиком тонкую мокрую линию вдоль выпирающей вены на шее мужчины, останавливаясь возле ушной раковины, и, забивая финальный гвоздь в гроб мнимого хладнокровия Намджуна, шепчет: — ... сексом. — Блять, Чимин... И так почти каждый день. Где бы они ни находились, Чимин умудряется найти время чтобы выкинуть что-то такое, от чего Намджуну рвёт башню, и приходится едва не ломать себе пальцы, до хруста стискивая их в кулаках, чтобы не накинуться на мальчишку. От возмутительно прямолинейных заигрываний до неочевидных намёков, которые Ким всё равно понимает, — Пак с упорством тарана пытается выбить железобетонное благоразумие хёна, главным догматом которого является то, что нельзя трахать шестнадцатилетних мальчишек. И это при том, что хотят они друг друга настолько очевидно, что Джин, совершенно случайно узнавший от Тэхёна о сохранности девственной задницы Пака, даже набрал брата и уточнил, не нуждается ли тот в специалисте по части эректильной дисфункции. Намджун, разумеется, сразу подробнейшим образом объяснил старшему, куда именно ему стоит засунуть такие вопросы, и сбросил звонок. Чёрт возьми! Они ведь ещё даже ни разу не вошли в квартиру Намджуна по-человечески. Каждый раз только уже продолжая начатые ещё в лифте (что уж там в лифте? — в машине!) поцелуи, спотыкаясь и награждая друг друга синяками при столкновении с мебелью, неаккуратно спеша, не насыщаясь тем, что себе позволяют, но не заходя дальше поставленных Кимом и доводящих Чимина до белого каления границ. Юноша злится, кусает любимые губы до крови, заставляя мужчину шипеть от неожиданной боли. Выбешивает старшего до трясучки, до вспышек грозы в потемневших глазах, а Намджун потом мстит, вжимая мальчишку в стену где-нибудь в углу школы, сминая сочную задницу и оставляя засосы на шее, но всегда останавливаясь в тот момент, когда Пак уже готов позорно кончить в штаны. «А теперь брысь учиться. И так опоздал» «Что?! Но хё-ён!» Намджун искренне считает, что заслужил награду за нечеловеческий самоконтроль, потому что держать себя в руках рядом с этим мальчишкой — равносильно наматыванию петли на глотку при наличии огромного желания жить. И сука, хочется. Как же, блять, хочется! Чимин такой гибкий и сладкий — Киму иногда кажется, что он не доживёт до ставшей традиционной ежевечерней дрочки, потому что Пак борзо паркуется прямо у хёна на бёдрах, шарит мелкими пальчиками (господи, да Намджун их двумя своими переломать может разом) под чужой футболкой и томно прикусывает губы. — Чимин, прекрати. — Айщ, хё-ён... (мудак) Чимин иногда хочет выцарапать Киму глаза. Потому что в них столько какой-то нелепой упёртости, через которую Пак не может пробиться, что мелкому выть охота. Он бы давно приковал Намджуна к кровати и сам оседлал, только вот план безусловно провальный. Откуда у Чимина силы тягаться с мужчиной? — Почему? Ну почему, хё-ён?! — Потому что ты ещё мал для такого. И абсолютно бесполезно говорить, что вообще-то уже половина его одноклассниц и одноклассников (кстати, включая Тэхёна) — не девственники, что сам Пак готов и уже подыхает от того, как ему хочется этого. Намджун — совершенно глухая стена. Глухая, сука, упёртая и нерушимая. То, что Чимина всегда восхищало, стало его же проклятьем. Какая ирония. Но почему-то сегодня у Пака хорошее предчувствие. То ли оттого что Намджун позволил ему стащить с себя рубашку, пока они долго и мокро целовались в прихожей, то ли оттого что особенно остервенело сжимал бёдра младшего и оголодало кусал шею, ставя на ней густые сладкие засосы. То ли потому что даже заниматься они уселись на полу, Пак — оседлав старшего, а тот — любуясь периодически покусывающим ручку (бля-я-ять...) мальчишкой. А возможно, дело в том, что сам Чимин чувствовал себя по-особенному привлекательно в лучах весеннего тёплого солнца, затопившего комнату светом... Как бы там ни было, пока Ким только тяжело и отчаянно стонет, окончательно откидываясь на мягкий ковёр, а Чимин в свою очередь тихо хихикает над тем, до чего доводит старшего. — Я шучу, хён, просто шучу, — сладко жмурится, потягиваясь, и нехотя слезает с ног мужчины. — Но кушать мне правда хочется. Возьми себя в руки, Ким Намджун. У тебя дома голодный ребёнок, а стояк можно прикрыть и рубашкой. Если, конечно, Пак, в этот самый момент зачем-то поднявший её со спинки дивана, не собирается... — Чимин, ты не мог бы передать мне... В ту же секунду юноша непринуждённым движением избавляется от собственной одежды, чтобы сменить её на одежду мужчины. — ... забудь. Впрочем, как будто мальчишка ещё не заметил. На кухне Намджун сразу ставит чайник, даже достаёт чашки и блюдца (как он ещё не забыл о существовании оных, когда сам привык пить только купленные возле работы напитки в картонных стаканчиках?) и задумчиво осматривает холодильник на предмет съестного. — Пиццу? — выдыхает, осознав, что с его ритмом жизни (когда целый день — работа с перерывами на Пака и обратно, а домой — только поспать) наличие продуктов не предусматривается, и смотрит на мелкого. — Пицца, — вовсе не расстраивается мальчишка, но потом вдруг передумывает: — Хотя знаешь, я предлагаю что-то приготовить, — заявляет Пак и, с совершенно хозяйской уверенностью, начинает шарить по шкафчикам, извлекая из них коробки и баночки. Встаёт на носочки в попытке дотянуться до запрятанной выше других упаковки с мукой и... не успевает понять, в какой момент пальцы соскальзывают. — Х-хён...? Прости... я... я не специально... Прости... я же... просто... Боже, и вправду готов разреветься. А Намджун стоит рядом, с ног до головы обсыпанный белой пылью (впрочем, как и сам Чимин), чуть наморщив нос и зажмурившись, и изо всех сил старается не чихнуть. — Извини, хён. Я сейчас всё уберу... я сейчас... Руки мальчишки суматошно ищут, как исправить устроенное безобразие, а глаза уже блестят от проступающих слёз, — мужчина это сквозь осторожно приоткрытые веки видит и, кое-как стряхнув муку с чёлки, торопится опередить нарастающую панику. — Эй, Чимин-и, — ловит блондина за руки, прося остановиться, — уймись. Всё в порядке. Ничего катастрофического... Чимин, потихоньку начавший всхлипывать, очевидно, в этот момент неудачно вдыхает порцию обсыпавшей и его пыли, и звонко чихает до того, как Ким успевает закончить. — Господи, хён! — мгновенно уверившись, что теперь точно испортил всё, что только мог, пугается Пак, но Намджун, не выпуская одну из рук мальчишки, невозмутимо вытирает лицо другой, и уверенно останавливает готовый вырваться на него новый поток извинений. — Я говорю, успокойся. Дыши. — улыбается, всё ещё чуть жмурясь. — Только не глубоко, чтобы больше не чихать и слюнями меня не забрызгивать. И вроде по-новой хочется разреветься, но вместо этого Пак вдруг тихонечко прыскает, а потом и вовсе разражается смехом. Звонким, как сыпящиеся на широкий поднос бриллиантовые камушки, и заразительным, как самая любимая песня, вдруг заигравшая на радио. Намджун бы пил этот хрустальный звук целую вечность, любовался бы глазами-полумесяцами и целовал, целовал, целовал... Мука разлетается по воздуху, когда мальчишка забавным движением отряхивает чёлку и хлопает в ладоши; когда мужчина, повинуясь неизвестному порыву хватает со стола пригоршню и заново пачкает волосы младшего; когда Чимин, хохоча, вливается в игру и, разметав целое облако, выплёскивает остатки белой пыли из упаковки в уворачивающегося хёна. Они наслаждаются незатейливой глупостью, словно дети, но совсем не невинно глядят друг на друга. Долгими пьяными и короткими глубокими взглядами, маня и цепляя, всё ближе и ближе, всё чаще дыша и теряясь в объятиях друг друга... Чимин гладит плечи мужчины, скользит пальчиками по груди, оставляя на обнажённой коже рассыпчатые белые полосы, бегло мажет губами по подбородку, губам и виску, влажно касается шеи, ключиц, улыбается, снова и снова, а Ким натурально пьянеет. Как будто только что влил в себя по меньшей мере бутылку хорошего виски. И глотку жжёт также... терпким... сладким... чиминовым... У мальчишки ресницы присыпаны белым и щёчки все в пудре. Он купается в солнечном свете, а сам весь свет затмевает. Намджуну кажется — ничего прекраснее он в своей жизни не видел. Внутри распускается распирающая рёбра всепоглощающая нежность, которую если не выпускать — вышибет грудину. Доведя беспорядок до крайности и насладившись им всласть, мужчина ловит младшего за талию, тянет на себя, ведёт кончиком носа по кончику носа Чимина: вправо-влево, как будто они — какие-то глупые персонажи из мультика. Но в этом крохотном ласковом жесте столько воздушного счастья, и столько любви... Намджун её в себе попросту не умещает, и она рвёт к херам снова и снова его лёгкие, горло и губы — в наполненном радостью неозвученном крике, в неконтролируемой нелепой широкой улыбке, в долгом, на выдохе: «мой малыш»... «Мой» — и ведь с ума сойти можно. Реально его. Намджун до сих пор не до конца верит. А Чимин тает под этим словом как карамель на жаре, почти теряет остатки здравого смысла и, запрыгнув на столешницу, привлекает мужчину к себе. Беззастенчиво раздвигает ноги, впуская Кима в зону своего (но безраздельно отданного ему) пространства, так открыто прося (провоцируя) старшего, что у того сразу ладони зудят и сладко сосёт под ложечкой от того, как сильно хочется... «Сколько можно целоваться?» «С этим ребёнком — вечность и ещё две. И всё равно не насыщаться» Его губы с привкусом безумия и пряного страха. Его глаза блестят мёдом и абсолютным доверием. Намджун перехватывает тянущиеся к его щеке игрушечные пухлые пальчики губами, мягко прикусывает, обводит языком, и Чимин, совершенно ошалевший от внезапной и странной ласки, не сдержавшись, выдыхает растерянную дрожь. — Господи, как ты можешь быть таким? — шепчет мужчина, с улыбкой целуя подушечки пальчиков Пака, пока тот, приоткрыв ротик, широко распахнутыми глазами следит за каждым движением старшего. — Каким? — как в тумане бормочет Чимин, но не ждёт ответа. Ответа и нет. Если бы Намджун мог описать всё что он чувствует, если бы мог вложить в одно слово то, каким в его глазах представляется юноша... это было бы точно запретное слово. Такое только один раз в жизни можно было бы произнести, а потом больше ни звука не вымолвить до самой смерти. Потому что в сравнении с таким словом, все языки мира померкли бы и обесцветились. — Хён, я так хочу тебя, я свихнусь, честное слово, — на выдохе молит Чимин, не справляясь с пожаром в груди. — Так хочу... — лижет губы мужчины, в открытую трётся о бёдра. — Пожалуйста... — так жалко и тихо, что кажется — правда готов умереть. А Намджун смотрит, как будто в пьяном бреду, охмелевший от слишком резко ударившего в голову чужого желания, смешанного с его собственным голодом, и сдаётся. Нет больше сил сопротивляться себе и ему. К чёрту барьеры, нахуй предохранители, мораль, праведность, чтоб её, и его принципы... всё сорвано, сломано, скрошено в щепки мальчишескими нежными пальчиками. Эти пальчики гнут позвоночник мужчины так, как им удобно, и сами того не ощущают. Зато Намджун содрогается от одной мысли о том, как много готов передать и принести в жертву своей одержимости Паком. Одежда кажется как никогда неуместной, и Чимин торопливо избавляет вначале себя от неё, а затем и мужчину. Хрустит об пол пряжка ремня, а мальчишка (господи, что он творит?!) опускается перед Намджуном на колени. Язык обводит чувствительную головку (блять, лишь бы не кончить прямо сейчас), проходит по уздечке, скользит по стволу вниз, обводя хитросплетение аккуратно проступающих вен и, когда Киму кажется, что вот сейчас ему удастся сосредоточиться и достойно выдержать испытание его самообладания, — Чимин берёт в рот. Видимо, по неопытности сразу хочет захватить глубже и тотчас же давится, жмурясь, мучительно заламывая вверх тонкие брови, но усердно сжимает губы и запрещает себе отстраняться. Мокрые ресницы дрожат, пальчики впиваются в бёдра, а грудь коротко вздымается на каждый судорожный вдох через нос (какой же Чимин беззащитный в этот момент, и как же Намджуна на это вставляет). Картина, блять, на миллион. Ещё одна попытка, но на этот раз Намджун останавливает мальчишку до того, как тот снова содрогнётся от спазма. — Не торопись, малыш, — успокаивающе опускает ладонь на затылок, перехватывает второй рукой ручку Чимина и перенаправляет её на свой член. — Так будет проще. Пак сообразительный. Сразу сцепляет пальчики, восполняя пространство, которое не может захватить ртом, и начинает двигаться, помогая себе рукой. — Вот так... тише... не спеши... — повторяет Ким, слегка оттягивая волосы юноши, чтобы задать собственный неспешный ритм вопреки стараниям Пака сразу ускориться. Чимин несколько раз послушно проезжается губами вперёд-назад, подчиняясь направляющей его руке, но затем осторожно отстраняется. — Разве тебе будет хорошо, если я буду делать это так? — взволнованно смотрит на мужчину снизу-вверх, запрокинув голову, хлопает влажно блестящими глазами, губы облизывает. «Мне будет хорошо, даже если ты вот так, не вставая с колен, просто смотреть на меня будешь» — не произносит. — Да, малыш. Не обязательно сразу пытаться сделать это быстро или глубоко, если тебе сложно, — озвучивает. Чимин краснеет до ушей, отводит взгляд и, мысленно выдохнув: «Слава Богу. Спасибо!», бормочет нетвёрдое: — Мне не сложно... Конечно, Намджун не верит и улыбается упрямству мальчишки, но всё же делает вид, что согласен. Чимин сосёт со вкусом, старается, словно не до члена дорвался, а, как минимум, до самого вкусного фруктового льда в период тридцати пяти градусной жары. Впрочем, Намджун не уверен, что в комнате хоть чуть-чуть холоднее. Мысли плавятся густой вязкой несостыкованной массой, рвано бьются в череп с каждым толчком разнервничавшегося сердца, с каждым движением Пака, насаживающегося на сочащийся смазкой член. «Блять, Чимин...» Больше трёх минут Ким выдержать не в состоянии. Он резче, чем сам хотел, дёргает мальчишку за волосы, заставляя подняться, усаживает на стол, и остервенело впивается в рот поцелуем. Шарить руками по талии, бёдрам, сжимать, мять, выдавливать синяки и глухие стоны. Намджун оглаживает член Чимина ладонью, большим пальцем слегка давит на влажную розовую головку, а мальчишку от этого встряхивает так, будто Ким, по меньшей мере, через него триста вольт пропустил. — Хё-ён... «Ах, ради Бога, не скули! Это не помогает!» Мальчишка откидывает голову назад, постанывает сквозь закушенные губы, пробует сам толкаться в руку мужчины, даже кладет пальчики поверх чужих, но Намджун вдруг сжимает член Пака и останавливается. Младший ахает и вскидывает на хёна растерянный взгляд. — Нет, малыш. — тихо, но бескомпромиссно шепчет мужчина, тем самым не позволяя Чимину своевольничать, на что тот послушно кивает. Несколько рваных движений и поцелуев наугад: в шею, щеки и скулы... Мальчишка шипит, елозит задницей по обсыпанному мукой столу — ещё пара толчков и, кажется, кончит. Но в планах Намджуна покончить с вопросом невинности Пака не только на уровне дрочки. Ким прикусывает чужие губы, замедляет темп и под обиженный всхлип младшего окончательно убирает ладонь. Впрочем, Чимину грех жаловаться, ведь уже через секунду он оказывается развёрнут и вжат в стол животом в то время, как Намджун целует плечи и лопатки мальчишки. — Потерпи ещё чуть-чуть, — тихо говорит старший, отходя, чтобы достать из тумбочки в соседней комнате лубрикант. На самом деле Пак, кажется, вообще ничего не соображает с того момента, как Ким до него докоснулся. Он затуманенным взглядом скользит по своим упирающимся в стол рукам, ёжится от того, как стало внезапно прохладно без прижатого кожа к коже чужого горячего тела и вздрагивает в тот миг, когда бесшумно подошедший к нему сзади мужчина касается там, где никто не касался. Намджун боится причинить дискомфорт, но Чимин не только не выражает никакого протеста, но сам, зажмурившись, подставляется так, чтобы облегчить обоим процесс. Пару раз мычит что-то нечленораздельное, то ли про жар, то ли про холод (Ким допускает оба варианта, потому что в комнате пиздецки жарко, а смазка, щедро растраченная на благо мальчишки, пиздецки холодная) и, кажется, совсем теряет связь с реальностью, потому что... входит во вкус? Ему неприятны пока эти прикосновения — Намджун спорить готов. Это просто не может приносить каких-либо ощущений, кроме болезненных. Не на этом этапе. Но Чимин самозабвенно насаживается на пальцы старшего, поскуливает от одних только мыслей о том, что это, наконец, происходит, в то время как Намджун жестоко запинывает куда поглубже червя вины, назойливо ковыряющего в голове. «Ты же хотел хоть раз всё по-человечески сделать. Что, блять, с вами двумя не так?» У них всё через задницу. В данный момент — вполне буквально. Ну хоть смазку обычную используют, а не что-нибудь из жидкостей, приветливо расставленных на столе и предназначенных для кулинарии. К слову о кулинарии: задница Чимина, щедро выпачканная в муке и выпяченная в совершенно бессовестной позе представляет собой самый соблазнительный десерт из всех, что Ким Намджуну довелось попробовать за двадцать пять лет. Внутри Чимина просто катастрофически узко. Намджун, по правде, готов кончить только от того, как мальчишка непроизвольно сжимается на его пальцах. Каково же будет почувствовать это не только на них? Каково будет войти в него на всю глубину, до упора, до боли, до того, чтобы самому дыхание спёрло и защемило меж рёбер...? Когда кажется, что Чимин достаточно готов, а сил терпеть и оттягивать больше не остаётся, Намджун аккуратно вытаскивает пальцы и приставляет головку. Входит на пробу на пару сантиметров, внимательно следя за напряжёнными плечами мальчика, готовый в любой момент остановиться, пусть даже Чимин ему этого не простит. Всё лучше, чем причинять боль. Боли, впрочем, плевать. Она всё равно находит мальчишку, стоит мужчине толкнуться ещё чуть дальше, и Пак, рвано выдохнув и опустив голову, до побелевших костяшек стискивает кулаки. Намджун, видя это, замирает, но сразу получает предупреждающее (грозное, как кажется самому юноше) шипение: «даже не думай об этом», и заставляет себя преодолеть острый приступ желания всё прекратить. Мужчина бережно целует твёрдые выступы лопаток, шепчет какой-то успокоительный бред и, продвинувшись ещё на сантиметр, неожиданно выбивает у мелкого тихий испуганный стон. «Нашёл». Впрочем, не задеть самое чувствительное, учитывая разницу в габаритах было бы сложно, и всё же Намджун облегчённо выдыхает. Дальше будет легче. И начинает нежно толкаться плавно двигая бёдрами в медленном ритме. Целует хаотично, повсюду, где только дотягивается, пока младший скулит в попытке привыкнуть к новым ощущениям, от которых его лихорадит, швыряя из боли в чистейший болезненный кайф. Мужчина придерживает руками хрупкие бёдра мальчишки, улыбается, слыша пьяное «Хён-ён...», прикусывает губы, чтобы случайно не выдохнуть слишком сильно — кажется, что-то невыносимо жарко распирающее в лёгких разорвёт на куски, если только его отпустить. А у Чимина внизу живота на светлой коже уже алеет полоса, продавленная ребром стола, но мальчишка это полностью игнорирует, потому что внутри так туго и больно и восхитительно и... и... кажется можно сойти с ума. Он горит изнутри, горит снаружи, стонет, выгибается навстречу губам старшего, ищет связи с реальностью, безотчётно цепляясь пальчиками за гладкую поверхность, и продолжает соскальзывать в глухую, пламенеющую звёздами бездну. — Хён... хён... — как полоумный. Хнычет, зовёт, умоляя поймать его, потому что ноги уже подкашиваются. Намджун ловит. Где-то на грани потери сознания, когда позвонки прошивает блаженная судорога, и мальчишка кончает, разбрызгивая семя пульсирующей струйкой. Ещё пару секунд Ким даёт юноше отдышаться, чтоб после поднять на руки и перенести в спальню. Кровать будет испачкана спермой, мукой и ошмётками искромсанной совести старшего, но сейчас наплевать и на это. Кожа к коже, дыхание в губы и взгляд, выворачивающий наизнанку. Намджуну нравится выражение беспомощности на лице мальчишки. Нравится, как собственная тяжелая тень ложится на кожу Пака, когда Ким наклоняется к нему. Нравится, как подрагивают от напряжения плечи, и как непроизвольно Чимин подаётся назад, пытаясь соскользнуть с разрывающего его члена, но глядя в глаза с такой безраздельной преданностью и вожделением, пытаясь сказать так много и так с трудом выдыхая одно только замученное: «я люблю тебя...» Намджун кончает со звенящим в голове, произнесённым второй раз признанием от мальчика, которого хотел заполучить, кажется, с тех пор, как впервые согласился подбросить до школы. Год? Два? Сколько длится их эта ломка друг к другу? Пальцы смыкаются на затылке, а губы на губах. «Я тебя тоже люблю. Так люблю, ты, если знал бы, — не выдержал» Но Чимин не знает, потому что Намджун ему не говорит. Только на уровне мыслей и прикосновений, сминает мальчишку в своих руках, глотает и метит густыми засосами. Чимин такой мягкий и податливый, разморенный оргазмами и грубой-нежной лаской (у Намджуна только так). Он подползает ближе, забирается под тяжёлую руку и сворачивается мягким комочком. Чимин у Намджуна под рёбрами, в венах, в башке и на кончиках пальцев. Теперь Чимин в его кровати, сопит и то и дело подрагивает, заставляя мужчину теряться от разрушительной радости (правда? блять, это всё правда?), и Киму лёгкие жжёт то ли близостью этого солнышка, то ли вернувшимся вновь осмыслением (это неправильно). «Я свихнулся.» Не новость, но это немного пугает. Намджун крепче сжимает своё драгоценное счастье и закрывает глаза. «Наплевать.»∘∘∘
18 мая 17:30
— Ты сегодня к Намджуну? — следя за суетливо пихающим школьную форму в рюкзак другом, фыркает Тэхён. — Ага. — Переодеться не хочешь? — Не успеваю. — Чимин быстро суёт телефон в карман толстовки (явно слишком большой и неподходящей ему по размеру. явно его) и срывается к выходу. — Он уже ждёт. — Как будто он может уехать без тебя... — смеётся вслед блондину Ким, в то же время прекрасно понимая, откуда в мальчишке такая безудержная жажда скорее увидеть Намджуна. — Чимин теперь к тебе домой после учёбы ездит? — интересуется Джин, когда они с братом сталкиваются у школы, один — забирая Тэхёна, другой — Пака. — Да, — просто кивает Намджун, как будто в этом нет ничего необычного. Как будто так всегда было, хотя он сам до сих пор не верит в то, что всё происходящее — не плод его воспалённого и окончательно спёкшегося от фантазий о мелком воображения. — И чем же вы там занимаетесь? — не скрывая беззлобной язвительности, фыркает брюнет. — Математикой. — ухмыляется Намджун, туша провокации брата, и, оттолкнувшись от капота машины, идёт навстречу уже скачущему вниз по ступенькам Чимину. К слову, не врёт ни разу, хотя и утаивает, что эти «уроки» включают в себя многие не вполне педагогичные вещи. Физкультурные шорты и майка, как и любая другая, выдаваемая школой одежда, не отличается привлекательностью, но даже в них Чимин выглядит так, что в Намджуне мгновенно пробуждается голод. — Я так спешил, что ничего не успел. Можно принять душ у тебя? — невинно улыбается Пак, садясь на сидение рядом с водительским, а взгляд хитрый-хитрый и что-то такое в нём мелькает, что у Намджуна член дёргается. Ким усмехается и вместо ответа наклоняется к мальчишке, перехватывает его пальцами за подбородок и целует. Долго, глубоко, ненасытно, будто годы не видел. Чимин отвечает двойным энтузиазмом и даже пытается переползти на колени к мужчине, но тот останавливает его. — Потерпи до дома. Терпеть не в правилах Пака, поэтому на первом же (ну, может, втором) светофоре он добирается до ширинки мужчины и, под тихое (не)протестующее шипение отсасывает, влажно причмокивая и довольно мыча, когда Ким сжимает волосы на его затылке прежде чем кончить. — Когда ты начнёшь слушаться? — без малейшего намёка на упрёк интересуется Ким, приводя джинсы в порядок. Чимин облизывает уголок губ и, довольный, откидывается на своё сидение. — Когда ты меня этому научишь, хён.∘∘∘
Только войдя в квартиру, Чимин сбрасывает обувь и рюкзак и, неторопливо стягивая майку, идёт в направлении ванной. — Пойдёшь со мной? — Может быть. — А если так? — Пак совсем слегка приспускает резинку шорт, открывая вид только на ямочки Венеры, но этого вполне достаточно, чтобы Намджуну снесло крышу. Чимин — это вообще сплошная эротика. Намджун сорвал джекпот, ведь встречаться с Чимином — почти то же, что завести личный бордель. Хочешь невинного мальчика? Пак будет робко сминать край футболки и шептать «прости, папочка» так жалобно и тихо, как будто реально, блять, вазу разбил или вроде того. Хочешь отборную шлюху? Пак подведёт свои пронзительные орлиные глаза, выгнется так, что где-то погорит целый стриптиз-клуб, и будет громко стонать, кричать и самозабвенно насаживаться на член мужчины, как будто только для этого и живёт. Но чаще всего Чимин вот такой: зовущий, дразнящий, будоражащий самые непозволительно пошлые мысли. И для этого ему не нужно кого-то играть, ведь достаточно кинуть один взгляд, достаточно произнести одно слово и поманить пальчиком, чтобы за ним потянулись, чтобы попались в ловушку пленящего взора и пьянящего голоса. Намджун специально испытывает свою прочность. Не сразу идёт следом, хотя от желания впиться в мальчишку уже зубы сводит. Он не спеша расстёгивает куртку, вешает на крючок, щёлкает застёжкой тяжёлых часов на запястье и кладёт на полочку вместе с ключами. Спокойно снимает всё лишнее и только тогда, босиком, в одних джинсах и тонкой футболке шагает за младшим. Чимин уже в душе (форма брошена на пол, и Ким небрежно перекидывает её в корзину для стирки). Нежится под струями тёплой воды, якобы не замечает вошедшего мужчину. Взгляд Кима, голодно вылизывающий стройные ноги, темнеет от сгущающейся в нём похоти, но сперва — вымыть руки. Нарочито неспешно, тщательно размазывая пену по пальцам, не глядя в зеркало и не отвлекаясь на шлепки мокрых ног позади. — Намджун-хён? — раздаётся тихо, прямо за спиной, а потом чужие тонкие руки обхватывают талию, грудь прижимается к спине, и мягкая щёчка трется меж лопаток. У Кима насквозь промокает футболка, и жженый сахар растекается по кончикам пальцев. Пак Чимин — наказание под стать библейским. С размахом крошит весь самоконтроль Кима одним жестом, вытапливает его сердце и по кусочку съедает. Намджун и добровольно бы отдал. Он разворачивается, подхватывает юношу и, занеся обратно в душ (да наплевать на одежду), долго целует, прижав к стене. Сладко, жарко и катастрофически мокро, пока горячие струи хлещут по спине, а мальчишка с трудом стягивает липнущую к коже мужчины футболку. Они задевают полочку с шампунями, рассыпая разом все бутылочки и едва не сносят перегородку, пока Намджун трахает младшего, размазывая по кафельным стенам его громкие стоны, втирая в себя каждый сладкий вскрик и каждый вздох на грани мольбы. Позже на кухне Намджун будет заваривать кофе, в ожидании мальчишки, который пошёл выбирать новую футболку из его гардероба, чтобы переодеться (Чимин, обожающий носить дома только верх, прекрасно дополняет Намджуна, напротив, предпочитающего только низ). Задумается о том, как долго сможет продолжаться их идиллия, и выдержат ли эти отношения два года сокрытия, прежде чем Паку исполнится восемнадцать, и шанс того, что Намджуна посадят за растление несовершеннолетних сойдёт на нет. Задумается о всём том, с чем может столкнуться Чимин потом, ведь разница в девять лет всё равно что-то, да значит. Задумается, а потом, выругавшись на собственную неизменную привычку накручивать проблемы до их появления, обернётся на голос мальчишки: — Хён, а можно, я её себе заберу? И как ему отказать? Улыбается вон, весь сияет как ясно солнышко, и глаза-полумесяцы так и искрятся. — Можно, — ответная улыбка касается губ, а Пак немедленно переключается. — Стой, хён, замри! — подскакивает к старшему, и Намджун, уже смирившийся с тем, что мелкий даже чересчур обожает эту особенность, наклоняется, чтобы позволить ему поцеловать себя в ямочку на щеке. — Спасибо! — Садись, — ухмыляется старший и хлопает мелкого по заднице, чтобы придать ускорение. Чимин болтливый. Щебечет себе об учёбе, о том, как «наш новенький, Чонгук, кажется, запал на Тэхёна. наверное, Джин-хён убьёт его...», о фильме, который давно хочет посмотреть, но специально ждёт, чтобы сделать это с Намджуном… О танцах, о последней прочитанной книге, о музыке, о том, как ему уже хочется лета... Намджун ставит на стол чашку кофе и хочет уже подтолкнуть к ребёнку сахарницу с аккуратной блестящей в ней ложечкой и сладким песком, но вместо этого в изумлении наблюдает, как мальчишка не скривившись и даже не поморщившись отпивает горячую тёмную горечь и сверкает довольными глазками. — Я-то думал — ты весь насквозь сладкий... — бормочет мужчина, с усмешкой следя за формирующимся на лице мелкого непониманием. Тот хлопает ресницами, запоздало улыбается и (господи, как?! как можно быть таким невыразимо прелестным?) смущённо краснеет. И это всё тот же мальчишка, что десять минут назад скулил, сам насаживался и звал Намджуна капризным, на выдохе «папочка»… Ким вздыхает, качая головой, и возвращает улыбку: — Так что там за фильм ты хотел посмотреть?