Второй шанс

Вдох. Мучительный, захлёбывающийся кашель, стон, ещё один судорожный вдох и испуганный выдох. И ещё один. И ещё. Вдох и выдох: короткие, рваные, перемежающиеся кашлем, с подкатывающей к горлу паникой из-за того, что, несмотря на отчаянные усилия, воздуха может не хватить, самих этих сил может не хватить — и тогда он задохнётся… И всё-таки — ещё один вдох, затем выдох и опять вдох. Так Хакс снова начал дышать. Чувства возвращались постепенно и неполно: перед широко распахнутыми глазами всё размывалось из-за выступивших на них от сильного кашля слёз, на периферии зрения плавали тёмные пятна, в ушах шумела кровь и что-то твёрдое, неудобное, какие-то бугры больно впивались в спину, к тому же неудобно и неловко выгнутую. Хакс чувствовал своё тело, осознавал себя, но как-то слабо, вяло, словно он находился под воздействием седативных… Медблок? Его поместили в медблок и накачали сильнодействующими препаратами? Но почему, зачем? И разве койки там настолько неудобные? И, звёзды, разве может в медблоке так жутко вонять?.. Да, обоняние вернулось уже в достаточной степени для того, чтобы Хакс ощутил чудовищную мешанину окружавших его запахов: что-то едкое, машинное, но в то же время и что-то явно не искусственное, животного происхождения, но несвежее, даже гниющее, из-за чего к горлу подкатил ком… Ощутив дурноту, Хакс необдуманно попытался резко отвернуться и откатиться в сторону, хотя отвратительная вонь, очевидно, была повсюду. Но в следующее мгновение это перестало иметь какое-либо значение, так как при первом же неловком движении — собственное тело пока что плохо слушалось Хакса, — его грудь взорвалась ужасной, немыслимой болью. Он закричал — выдержать такое без крика было попросту невозможно, — и неосознанно дёрнулся всем телом, инстинктивно пытаясь закрыться, уйти от боли, но вместо этого лишь усиливая её. То, на чём он лежал — чем бы оно ни было, — подалось от его резких движений, и сквозь непрекращающуюся агонию Хакс ощутил, что съезжает вниз. В панике он хватанул рукой сначала воздух, затем что-то мерзостно мягкое и склизкое, раздавив его пальцами, и, наконец, сумел вцепиться во что-то относительно твёрдое, перестав скользить вниз. В груди болело по-прежнему нестерпимо, а во время недолгого падения-скольжения что-то как будто сместилось у него под одеждой и теперь сильно давило на рёбра, мешая дышать, усиливая сумятицу и страх. Поддавшись им, Хакс, который никогда и никого не просил о помощи, сдался. — Помогите… — еле слышная мольба сорвалась с губ будто сама собой, но голос оказался слабым и срывался, он едва узнал в нём свой собственный и попытался снова, уже громче: — На помощь! Эй, есть здесь кто-нибудь? Хакс затаил дыхание, взамен изо всех сил напрягая слух в надежде услышать какой-то отклик, голос, шаги — хоть что-нибудь, что доказало бы, что его услышали, что ему вот-вот помогут… Ничего. Хакс не услышал ничего, ни малейшего признака человеческого присутствия. Надо же, какая злая ирония — Хакс горько посмеялся бы над этим, если бы мог, — он чуть ли не впервые в жизни позвал на помощь, признал вслух свои уязвимость, беспомощность, страх и попросил о помощи. Но никто не откликнулся, никто не пришёл. Что ж, значит, придётся справляться самому — как и всегда. Закрыв глаза, Хакс заставил себя отрешиться от всего — от боли, от давления на грудь, мешающего нормально дышать, от нестерпимой вони, от собственных растерянности и страха… Он собрал в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя отвлечься от всего этого и как следует сосредоточиться. Необходимо было понять: где он, что с ним случилось и почему он оказался один-одинёшенек в таком очевидно бедственном положении. Итак, что последнее он помнил? Перед мысленным взором Хакса всплыли лица повстанцев: Дэмерона, пилота, и бывшего штурмовика FN-2187, взявшего себе имя Финн, которые попались по собственной глупости, явившись вызволять того здоровенного вуки, ещё раньше захваченного в плен Рыцарями Рен. Затем — лицо генерала Прайда с застывшим на нём презрительным, брюзгливым выражением, именно он отдал приказ расстрелять всех троих. Громкие слаженные шаги штурмовиков, выполняющих функции конвоя и палачей одновременно, ведущих приговорённых повстанцев в ангар для казни, и он сам, следующий за ними — спокойный, невозмутимый внешне, лихорадочно пытающийся что-нибудь придумать на самом деле… Так и не смог придумать ничего по-настоящему дельного, ничего, что дало бы возможность и бестолковых идиотов-повстанцев спасти, и себя ничем не выдать. Поэтому в последний момент потребовал винтовку, якобы для того, чтобы самому свершить казнь, а на самом деле — чтобы расстрелять солдат. Шокированные, потрясённые лица Дэмерона и Финна — и вуки, наверное, хотя по его мохнатой физиономии было сложнее понять, какие чувства тот испытывает, — ставшие ещё более шокированными после того, как Хакс произнёс своё признание. Дэмерону хватило наглости воскликнуть что-то вроде: «Я так и знал!», а штурмовик-дезертир, Финн, очевидно, не поверил в то, что Хакс уже некоторое время тайно помогал Сопротивлению, но на объяснения не было времени — да и не стал бы он объясняться перед этими троими. Затем — короткая пробежка по коридору до ангара и столь же короткий, дурацкий и сумбурный разговор с Финном, конечно, потребовавшим, чтобы Хакс как-то объяснил свои действия. Помнится, он сказал первое, что пришло на ум: ненависть к Кайло Рену и желание ему досадить. Глупость, конечно, полнейший абсурд, но, опять-таки, ему совершенно не хотелось изливать душу перед беглым штурмовиком, а если и захотелось бы, то времени на это всё равно не хватило бы. Вспышка — это Финн мстительно выстрелил ему в ногу вместо руки, которую сам Хакс предложил для показательного ранения. После этого всё, что он мог — это свалиться прямо на пол и дожидаться, пока не появится очередная пара патрулирующих этот коридор штурмовиков, чтобы помочь ему наскоро перевязать рану и сопроводить к генералу Прайду. Хакс помнил, что доложил ему о неудавшейся казни и побеге повстанцев — откровенно говоря, не самая лучшая его ложь, но надо было хоть как-то объяснить, почему, убегая, заключенные воспользовались его личными кодами доступа к главному ангару. Хакс понимал, что мог бы придумать что-то получше банального: «Они перебили конвой, завладели оружием и угрожали мне, чтобы получить коды», — но у него не было времени и возможности сочинить более складную и правдоподобную историю. Оставалось лишь уповать на то, что Прайд, сам по натуре трусливая и себялюбивая крыса, поверит в то, что и он, Хакс, мог подчиниться повстанцам из-за угрозы собственной жизни. Тот действительно выслушал его короткий доклад — невозмутимо, спокойно, без тени недоверия или недовольства. Кажется, даже сказал что-то вроде: «Хорошо» или «Понятно» — скорее второе, конечно, в известии о бегстве повстанцев не было ничего хорошего, — а потом… А потом генерал Прайд резко развернулся, и Хакс едва успел заметить, но не осознать, что в руке у того оказался бластер, как получил лазерный заряд прямо в грудь. Хакс помнил мгновенную вспышку обжигающей боли — как будто его с размаху ударили раскалённым добела огромным молотом. Должно быть, его отбросило назад: последним, что сохранилось в его памяти, была смазанная картинка мелькнувших по обе стороны от него стен и тёмного потолка. Да, тот потолок определённо был последним, что видел Хакс прежде, чем, предположительно, умереть от выстрела практически в упор от генерала Прайда. Не открывая глаз, Хакс тихо зашипел сквозь зубы. Прайд. Старинный дружок его ублюдочного папаши, такой же бесчестный и гнусный сукин сын. Адмирал Слоун никогда не доверяла ему и Хаксу советовала поступать так же. Он словно наяву услышал её голос, говоривший ему, тогда ещё совсем юноше, молодому офицеру, только-только начинавшему свой путь наверх: «Не вздумай доверять Прайду, Армитаж. Даже если будет казаться, что вы на одной стороне, никогда не забывай, что он способен напасть на тебя в любой момент. И если он нападёт, то нападёт неожиданно, без предупреждения. Ты понимаешь меня, мальчик? Будь начеку и никогда не оставляй свою спину незащищённой». Хакс понимал. И помнил этот совет адмирала, как, впрочем, и все другие, по сей день. Узнав о том, что криффов Кайло Рен, их, смешно сказать, новый Верховный лидер, именно Прайда назначил управлять войсками и флотом Первого ордена, Хакс, привычно подавив в себе гнев и чувство униженности — ведь и он сам стал подчинённым проклятого старого негодяя! — поспешил позаботиться о том, чтобы защитить свою спину. Как и адмирал Слоун, он считал, что Прайд выстрелит именно в неё — выходит, они оба ошиблись. Хотя насчёт того, что выстрелит, нападёт Прайд непременно и внезапно, они с адмиралом оказались совершенно правы. Как бы там ни было, Хакс позаботился о защите. Учитывая его телосложение, он не мог надеть под китель нагрудник из стандартной брони штурмовиков — получилось бы слишком… рельефно, а значит, заметно. Да и сама эта броня далеко не всегда защищала от выстрелов из лазерного оружия, особенно с близкого расстояния. Поэтому Хакс сделал себе своего рода нагрудник — самостоятельно, так как хотел сохранить сам факт его наличия в секрете, — из тонких и гибких, но прочных металлических пластин, схожих с теми, из которых изготавливали мандалорскую броню. Хакс не слишком, надо признать, умело подогнал два листа из драгоценного сплава под свою фигуру, вырезал их в нужную форму и снабдил множеством ремешков на плечах и боках в качестве креплений. Получилось донельзя примитивно, кустарно и грубо, а ещё исключительно неудобно было каждый день, с утра до вечера таскать под кителем эту конструкцию, но только так он чувствовал себя относительно спокойно. Конечно, садился в кресло он не без труда, а уж о том, чтобы расслабить и ссутулить хоть немного напряжённую спину не могло быть и речи — Хакс постоянно ходил, словно затянутый в жёсткий металлический корсет. Но он готов был платить такую цену за возможное спасение собственной жизни. Что ж, самодельная броня, и правда, спасла ему жизнь. Теперь-то стало понятно, откуда эта ужасная боль: очевидно, выстрел Прайда пусть не пробил, но смял пластину на груди Хакса, так что он наверняка заработал сильный ушиб и здоровенный кровоподтёк. Может, у него ещё и сотрясение, учитывая, что выстрелом его отшвырнуло на пол спиной и затылком. Ах да, есть ведь ещё и простреленная Финном нога, которую вряд ли кто-то сподобился перевязать получше — трупу-то… Итак, с причинами нынешнего своего состояния Хакс более-менее разобрался — но с положением? Согласно основным служебным инструкциям, тела погибших при исполнении солдат и офицеров либо немедленно предавали кремации, либо после торжественной погребальной церемонии отправляли в космос в специальном саркофаге. Но Хакс сомневался, что Прайд стал бы устраивать для него такую церемонию. Если же немедленная кремация была невозможна, тела отправлялись в специально отведённое помещение рядом с медблоком — мощные охладители поддерживали там необходимую для их сохранения температуру. А ещё в том помещении всегда было темно и, разумеется, стерильно чисто — так откуда взялись эти пусть приглушённое, но освещение и неровная, бугристая поверхность вместо гладкой металлической каталки под его спиной, а главное — эта ужасающая вонь?.. Хакс нахмурился, злясь на самого себя из-за того, как медленно, неохотно вращаются в его голове шестерёнки… и тут же, ахнув, широко распахнул глаза, невидящим взглядом уставившись в далёкий, теряющийся во мраке потолок. Он всё понял. Все разрозненные детали, все кусочки головоломки, которая, на самом деле, была до смешного простой, наконец-то собрались воедино, слились в одной ослепительно-яркой вспышке осознания — мусорный отсек. Он находится в мусоросборнике! Генерал Прайд приказал сбросить «тело» Хакса в мусоросборник, словно тот был каким-то жалким отходом, падалью! Хакс изо всех сил, до боли стиснул ладони в кулаки, чувствуя, как его буквально колотит от злости. Прайд, эта подлая гадина, извращённый, завистливый и мстительный урод! Да как он только посмел так с ним поступить?! Как вообще можно было додуматься до такого? Хакс даже отца, который измывался над ним годами и которого он сам с удовольствием пристрелил бы, распорядился похоронить по всем правилам, как полагается. И ему никогда не приходило в голову глумиться над телами своих врагов, коих он пережил предостаточно. Так неужели же сам он не заслужил хотя бы такой малости — достойного погребения? Пусть и с клеймом изменника, перебежчика, но разве нельзя было предать его тело огню или отправить к звёздам? Даже простые солдаты удостаивались такой чести — но не он, генерал Хакс, почти всю свою жизнь положивший на алтарь Первого ордена, отказавшийся от него лишь в самом конце?.. Интересно, что думали штурмовики, которым поручили сбросить его тело сюда, к мусору? Они злорадствовали, потешались над своим павшим главнокомандующим? Или им было просто-напросто наплевать, и они швырнули Хакса в мусоросборник с полным равнодушием, словно мешок с костями, даже не догадываясь о том, что удар о твёрдую кучу мусора внизу, вероятно, заставил его снова дышать. После чего, конечно, отправились в свой взвод или в столовую, чтобы рассказать другим солдатам о бесславной кончине генерала Хакса. И эту же весть, щедро сдобрив её насмешками, передавали из уст в уста офицеры, ставшие свидетелями его «смерти» на мостике… Хакс крепко зажмурился и сцепил зубы, чтобы не закричать снова. Он чувствовал, как из-под опущенных век по его щекам катятся горячие злые слёзы — из-за унижения, гнева, из-за собственного бессилия. В самом деле, ну что ему оставалось? Что он вообще мог сделать теперь, в таком положении и состоянии? Только улечься поудобнее и дожидаться смерти, которая настигнет его в тот момент, когда мощный механизм автоматически сдвинет внутренние стены мусоросборника, спрессовывая все отходы в большие плотные брикеты, а затем, после того, как откроется шлюз, выбросит их наружу, в открытый космос… Нет! Хакс издал нечленораздельный возглас, в котором смешались отвращение и ярость. Нет, он не сдохнет вот так, в груде мусора! Раз уж по какой-то неведомой прихоти Судьбы Хакс остался жив после выстрела практически в упор, значит, его путь ещё не закончен — и он точно не закончится здесь! Он выберется отсюда, чего бы это ни стоило, и даже если снаружи его будут ждать проклятый Прайд с целой расстрельной командой, Хакс лучше умрёт под их шквальным огнём, чем сдастся и будет покорно ждать позорной, мучительной смерти в коллекторе. Превозмогая боль в груди, он заставил себя сначала приподняться на локтях, а затем и сесть. Нижний край защитной пластины при этом больно врезался ему в живот — хорошо ещё, что Хакс всегда надевал его на тонкую майку, чтобы избежать царапин и ссадин, — поэтому он поспешил расстегнуть китель и рубашку, чтобы снять свою импровизированную броню. Как Хакс и предполагал, выстрел Прайда, мощный, убийственный сам по себе, да ещё и произведённый с близкого расстояния, смял пластину у него на груди — она сильно прогнулась вовнутрь и теперь давила на грудную клетку. Прежде чем начать расстёгивать ремни и крепления, Хакс легко коснулся вмятины пальцами и недоверчиво покачал головой — казалось невероятным, что броня вообще выдержала тот выстрел, сохранив ему жизнь. Было даже жалко снимать её и бросать здесь, но деформированная пластина мешала нормально дышать, да и двигаться в ней было бы проблематично. А Хаксу нужно было двигаться, и поскорее, чтобы опередить автоматический сброс мусора в космос. У него при себе не было хронометра, но внутренние часы подсказывали, что от момента его мнимой смерти на мостике и до попадания сюда прошло совсем немного времени. Судя же по наполненности помещения мусором, Хакс должен был успеть выбраться из этого кошмарного места до того, как вокруг него начнут смыкаться стены. Должен был успеть. Поэтому, он, не мешкая, снял китель и рубашку, всё равно безнадёжно испорченные. Затем кое-как расстегнул и стащил с себя покорёженную броню, оставшись в одной тонкой нательной майке. Её и китель Хакс отбросил в сторону, а вот рубашку разрезал-разорвал на лоскуты при помощи припрятанного в голенище сапога острого ножа и одним из получившихся лоскутов постарался получше перевязать простреленную ногу — кровь успела почти полностью пропитать предыдущую лёгкую повязку. Он только надеялся, что в рану не попала никакая инфекция. Покончив с этими приготовлениями, Хакс, наплевав на брезгливость, попросту съехал вниз по высокой мусорной куче, у вершины которой он находился, периодически отталкиваясь увязавшими в отходах руками. Внизу, встав на ноги, Хакс быстро отряхнулся, снял и отбросил в сторону свои испорченные перчатки. Затем он огляделся, определяя нужное направление, и двинулся к технической двери. Такая дверь или двери предназначались для механиков и дроидов-уборщиков — на случай, если понадобится устранить какую-нибудь поломку или убрать застрявший крупногабаритный мусор. Хакс не узнал бы об этом спасительном выходе — да, он проектировал или принимал участие в проектировании большинства звездолётов и баз Первого ордена, но даже он не мог удержать в голове все мелкие детали! — если бы не капитан Фазма. В своё время она выбралась из аналогичной западни — огромного мусорного отсека базы «Стакиллер», — через одну из таких технических дверей, а потом честно рассказала об этом Хаксу, когда тот поинтересовался, как бравому капитану удалось вовремя убраться с гибнущей базы. Хакс позволил себе коротко вздохнуть по безвременно почившей Фазме, бывшей, по сути, его правой рукой — как же ему её не хватало! Особенно сейчас, когда некому было помочь и ему оставалось рассчитывать лишь на свои скудные силы… Однако на дальнейшие сожаления времени не было — нужно было срочно выбираться. Путь до технической двери оказался не то что тяжёлым испытанием — сущим адом. Хакс практически не мог ступить на простреленную ногу, а рёбра — теперь он не сомневался в том, что одно-два из них треснули, а может, вообще были сломаны, — болели безостановочно, даже не от движения, а от дыхания. Его подташнивало — вероятно, из-за жуткой вони, — а от периодически накатывавшей слабости кружилась голова. Хакс продирался сквозь кучи мусора, спотыкаясь и оскальзываясь, проваливаясь в отходы практически по колено и содрогаясь от отвращения каждый раз, когда под его сапогом мерзко чавкало что-то гниющее. Страшно было даже думать о том, во что превратились его сапоги и брюки уже после первых пройденных метров! Один раз Хакс даже не выдержал: согнулся пополам, упёршись руками в собственные колени, и его вырвало — больше жидкостью, желчью, потому что давным-давно, в начале этого ужасного, бесконечного дня, больше похожего на ночной кошмар, он так и не позавтракал, ограничившись чашкой крепкого горького чая. Впрочем, теперь это было даже к лучшему. И всё же он продолжал идти. Невзирая на боль, слабость, головокружение и дурноту, несмотря на кошмарную вонь и на то, что ему приходилось буквально собственным телом пробивать себе дорогу, то и дело поочерёдно вытаскивая ноги из плотной чавкающей массы внизу, будто из болотной трясины, Хакс упорно продирался к выходу. Надо же, каким мощным может быть инстинкт самосохранения! Задумавшись об этом во время одной из коротких передышек, Хакс даже удивился — не ожидал обнаружить у себя такую сумасшедшую волю к жизни. Хотя к спасению его вели, скорее, гордость и гнев. В какой-то момент, задыхаясь от испарений на особенно зловонном участке, Хакс припомнил страшные байки о разного рода чудищах, падальщиках, которые якобы обитали в мусорных отсеках старых, имперских ещё баз, а иногда и больших звездолётов. Он поёжился от пробежавшего по коже холодка и даже настороженно огляделся вокруг, хотя было совершенно очевидно, что, водись тут какая-нибудь плотоядная тварь, она напала бы на него давным-давно — и получила бы, вероятно, самую лёгкую в своей жизни добычу. К счастью, на современных, напичканных камерами видеонаблюдения и рабочими дроидами, ежедневно вычищаемых до блеска орденских базах и кораблях никакие монстры завестись не могли, пусть даже и в мусоросборнике. Раздвигая руками очередную гору мусора, Хакс невольно хмыкнул себе под нос — повезло. Путь до технического выхода, казалось, занял целую вечность — тем более что продвигался Хакс мучительно медленно, с частыми, хоть и короткими передышками. Тем не менее, когда он, наконец, разглядел впереди спасительный прямоугольник двери, стены коллектора только-только дрогнули, приходя в движение — начинался процесс прессования мусора. А когда весь он будет спрессован — и Хакс вместе с ним, если не поторопится добраться до стены прежде, чем две другие стены доберутся до него! — в противоположном конце помещения распахнётся шлюз, и всё его содержимое будет вытолкнуто в ледяной космический вакуум. Собрав в кулак всю свою волю и те скудные силы, которые у него ещё оставались, Хакс доковылял-таки до двери и торопливо, трясущимися из-за нарастающей паники пальцами набрал на панели сбоку от неё стандартный код доступа, истово молясь о том, чтобы никому из техников не взбрело в голову придумывать для входа в коллектор что-то более заковыристое. И снова ему повезло — зелёный индикатор и короткий звуковой сигнал сообщили о том, что код принят. Хакс задал команду «открыть» и буквально вывалился за порог, стоило двери послушно отъехать в сторону. Побыстрее подтянув к себе раненую ногу, не дававшую двери автоматически закрыться, он услышал шипение и ещё один звуковой сигнал — «закрыто», — и только после этого позволил себе длинно, тяжело выдохнуть, вжавшись покрытым испариной лбом прямо в гладкий пол. Отдышавшись, он вновь с трудом поднялся на ноги. Прижавшись к двери, Хакс сквозь небольшое смотровое окошко наблюдал за тем, как металлические стены безжалостно сминают и сплющивают горы мусора, через которые он так долго и мучительно пробирался, без труда домысливая неслышные здесь треск и скрежет. Затем на его глазах медленно распахнулись ворота гигантского шлюза — и тщательно утрамбованные пласты мусора мигом выкинуло наружу, в открытый космос. Хакс содрогнулся и поспешил отвернуться от двери. Если бы он был одним из тех, кто верит в Силу, то, пожалуй, мог бы сказать, что она явно бережёт его для чего-то. Но для чего? Самому Хаксу казалось, что он уже выполнил своё предназначение, отыграл свою роль во вселенской пьесе — оказавшуюся, правда, гораздо менее значимой, чем хотелось бы, — и, испытав сполна сладость побед и горечь поражений, должен был бы умереть, сойти со сцены… Однако же Хакс был жив — по крайней мере, пока что. Он избежал позорной смерти среди мусора и не собирался умирать нелепой смертью, сразу же попавшись в руки какому-нибудь патрулю. Итак, план. Прежде всего ему нужно было привести себя в порядок — воняло от него порядочно, — и как-то замаскироваться. Затем, конечно, медицинская помощь — Хакс нуждался в ней отчаянно. Но о том, чтобы обратиться за ней в медблок, не могло быть и речи. Даже если ему удастся добраться туда неузнанным, кто-нибудь из больных или медперсонала наверняка сообщит о чудесным образом воскресшем генерале — тогда Прайд явится, чтобы завершить начатое. Можно было, конечно, поискать помощи у кого-то из старших офицеров или даже штурмовиков. Но Хакс понимал, что, будучи вдохновителем, буквально архитектором Первого ордена, вероятно, не пользуется особой любовью простых солдат: для них он был олицетворением огромной, безжалостной военной машины, в чьи жернова их затянуло ещё детьми, оторвав от семей и родных домов. Что же до офицеров, то Хакс не знал, кому из них можно верить — вероятно, никому. По всему выходило, что единственным вариантом для Хакса оставалась одна из спасательных капсул, предназначенных для экстренной эвакуации с корабля. В ней обязательно имелась стандартная полевая аптечка — придётся Хаксу самому себя подлатать, но он как-нибудь да справится, — и небольшой запас пищи и воды. Боль, слабость и дурнота притупляли чувство голода, но Хакс понимал, что его измученному, потерявшему много крови организму надо откуда-то брать силы. А главное, в спасательной капсуле Хакс сможет покинуть корабль, улучив благоприятное для этого мгновение. В своём нынешнем состоянии, раненый и практически безоружный (его любимый бластер, очевидно, забрали прежде, чем сбросить тело в мусоросборник, потому что, когда Хакс очнулся, кобура на бедре была пустой), он вряд ли сумел бы угнать какой-нибудь сверхбыстрый истребитель, или даже самый маленький, завалящий шаттл. Определившись с целями на ближайшее время: не попасться, не сдохнуть, добраться до спасательных капсул, — Хакс как будто частично вернул себе прежнюю уверенность. Стараясь держаться самых тёмных, плохо освещённых углов и коридоров, и тщательно избегая всевидящих объективов камер слежения, Хакс кое-как, перебежками, добрался до первой попавшейся комнаты технического персонала — такие обычно использовали для хранения мелких запчастей, рабочей одежды и инструментов техники и механики. Проскользнув внутрь и надёжно заблокировав за собой дверь, Хакс быстро оглядел маленькое помещение с высокими стеллажами, отмечая всё, что могло бы ему пригодиться, а потом принялся торопливо сдирать с себя грязную, насквозь провонявшую коллектором одежду. Здоровенный кровоподтёк прямо в центре груди, который он только теперь смог как следует рассмотреть, выглядел жутко, окровавленная, подрагивающая нога, простреленная криффовым Финном, — ещё хуже, а болело всё это по-прежнему нестерпимо. На одной из нижних полок Хакс обнаружил пару канистр с водой — явно не слишком чистой, предназначенной для технических целей, но спасибо и на том. Смочив ею найденные на другой полке какие-то мягкие тряпки, Хакс, как мог, отёр себя ими, смыв хотя бы часть грязи и вони и постаравшись, на всякий случай, чтобы вода не попадала в открытую рану на ноге. На неё он, собравшись с духом, плеснул из припрятанной позади ящиков с инструментами маленькой фляги с чем-то явно алкогольным — для хоть какой-то дезинфекции. Рана в ответ полыхнула такой болью, что Хаксу пришлось даже вцепиться зубами в собственное запястье, лишь чудом его не прокусив, — но иначе его крик услышал бы, кажется, весь этот отсек, если не весь звездолёт. Ему срочно, немедленно требовалось обезболивающее. Немного придя в себя, он отыскал среди запасных рабочих комбинезонов механиков один, более-менее подходящий ему по размеру — он был великоват, но хотя бы не висел на нём мешком, — и натянул его прямо на голое тело, предварительно обмотав торс и ногу плотной тканью. Если ему повезёт, кровь из раны не просочится сквозь повязку — в противном случае, по дороге к спасательным капсулам кто-нибудь непременно заинтересуется тем, почему это один из механиков разгуливает по кораблю с кровоточащей ногой. Наконец, в качестве финального штриха, Хакс вымазал волосы какой-то густой тёмной субстанцией — то ли гуталином, то ли маслянистой краской. Ярко-рыжие волосы были, вероятно, его самой яркой, отличительной — предательской — приметой. Даже практически чёрная краска, или что это такое ему удалось найти, на его голове оказалась скорее коричневой, но со своей маскировочной функцией более-менее справлялась. Хакс ещё и кепку нацепил, скрывая лицо надвинутым на самые брови козырьком, да прихватил с полки ящик с инструментами — если кто-нибудь, вопреки ожиданиям, остановит его в коридоре, можно будет соврать, что он идёт чинить одну из спасательных капсул, откуда поступил сигнал о неисправности. Пора было выдвигаться. Перед уходом Хакс постарался максимально навести в комнате порядок, чтобы не оставлять за собой улик — свою прежнюю одежду, завязанную в узел, он собирался выкинуть в ближайший приёмник мусора, где ей теперь было самое место. Покончив с этим, Хакс встал перед дверью, вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, — грудь при этом прострелило становившейся уже привычной болью, — и коротко кивнул самому себе. Вперёд. Весь путь до отсека со спасательными капсулами Хакс постарался проделать максимально быстро, по возможности избегая камер видеонаблюдения и старших офицеров, которые могли его узнать. Конечно, полностью избежать встреч с ними, а также с простыми штурмовиками, обсуживающим персоналом и дроидами не представлялось возможным: на огромном звёздном разрушителе, новом флагмане флота Первого ордена, просто не было заброшенных и пустых коридоров. Хакс старался не поднимать головы, смотреть исключительно себе под ноги и нигде не задерживаться — благо, структуру корабля он знал как свои пять пальцев и смог бы, пожалуй, добраться до нужного отсека даже с завязанными глазами. И всё же, всякий раз, когда из-за поворота или в другом конце коридора появлялся кто-нибудь из офицеров либо один из многочисленных патрулей, Хакс ощущал, как его спина и лоб покрываются потом. Ему бы хоть один бластер, чтобы чувствовать себя спокойнее, ведь что толку с запрятанного в голенище сапога ножа против людей с огнестрельным оружием, с лазерными бластерами и винтовками? К тому же, на Хаксе впервые за несколько месяцев не было его самодельной брони, а без неё он чувствовал себя вдвойне уязвимым… Однако ему всё же повезло добраться до спасательных капсул практически без происшествий, не считая того раза, когда проходивший мимо офицер — капитан, судя по знакам отличия, — поморщился и бросил ему вслед: — Стойте. После секундной внутренней борьбы — инстинкт самосохранения вопил, требовал бежать, но Хакс понимал, что тем самым уж точно подпишет себе уже второй смертный приговор за день, — он замер на месте, а потом и развернулся, не поднимая, впрочем, головы, уповая на то, что это будет расценено как жест покорности или страха. Хакс физически ощутил брезгливый и осуждающий взгляд, которым окинул его капитан. — От вас несёт помойкой, рядовой, — выплюнул он с отвращением. С этим трудно было поспорить, поскольку Хаксу так и не удалось ни помыться нормально, ни как следует отчистить свои сапоги, высокие голенища которых он скрыл мешковатыми штанами комбинезона. Тем не менее, Хакс едва удержался от того, чтобы огрызнуться в ответ. Вместо этого он глухо, стараясь изменить голос, выдавил из себя: — Виноват, сэр. — Вы сейчас выполняете какую-то работу? — продолжал допытываться капитан. Хакс торопливо кивнул. — Как только закончите её, отправляйтесь в жилой отсек и приведите себя в порядок. Затем напишете объяснительные на имена начальника смены и командира вашего подразделения. Это понятно? Наш флот вскоре соединится с флотом самого Императора, и все без исключения бойцы, включая простых механиков, должны держаться безупречно! Услышав про Императора, Хакс скрипнул зубами от злости, но всё же заставил себя произнести: — Так точно, сэр. Слушаюсь. Капитан презрительно фыркнул, но махнул ему рукой: — Свободны. Жаркая волна гнева, затопившая Хакса с головы до ног после этого короткого, но унизительного разговора, а пуще того — после упоминания Императора, словно придала ему сил. Так что оставшуюся до спасательных — спасительных — капсул часть пути он умудрился пройти достаточно быстро, почти не прихрамывая и не слишком заметно пошатываясь от усталости. Наконец он был на месте. Наугад выбрав одну из тех капсул, которые меньше всего попадали в радиус обзора камеры из общего коридора, и оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто его не видит, Хакс торопливо скользнул внутрь. Первым делом он нашёл и вытащил аптечку, чтобы обработать свои раны. Двигаться в небольшой, тесной капсуле оказалось жутко неудобно, но Хакс всё же сумел сначала стащить с себя верхнюю часть комбинезона, а затем и спустить его практически к лодыжкам, чтобы обнажить пострадавшую ногу. Он нанёс слой заживляющей бакты на жуткий багровый кровоподтёк у себя на груди и обмотал торс плотным эластичным бинтом. После короткого осмотра он убедился, что на ногу придётся накладывать швы. Рана оказалась достаточно глубокой, одна только бакта с ней не справилась бы, а Хакс не мог позволить себе потерять ещё больше крови: он и так едва оставался в сознании, а ведь ему ещё предстояло бежать с корабля! Поэтому пришлось воскресить в памяти те пару уроков по оказанию первой медицинской помощи, которые он получил, ещё будучи кадетом военной Академии. Он вколол себе обезболивающее — и возблагодарил за него звёзды, — и продезинфицировал рану, а потом, приготовив найденные в аптечке хирургические иглу с нитью, принялся за работу. Получалось не то, чтобы очень хорошо: пальцы Хакса немного подрагивали от усталости и напряжения, так что стежки выходили неровные, но он не переживал из-за того, что обзаведётся некрасивым шрамом — лишь бы зашить. К счастью, ему это худо-бедно удалось, хотя под конец «процедуры» он уже едва слышно шипел и ругался сквозь зубы на особенно чувствительных рывках, потому что действие обезболивающего, которого на первый раз он уколол совсем немного, постепенно сходило на «нет». Закончив, он и на ногу нанёс слой бакты, которая, по идее, должна была и скорейшему заживлению способствовать, и бороться с инфекцией, если та всё же попала в рану, и перевязал ногу. После этого Хакс вколол себе ещё обезболивающего. Он заставил себя хоть немного поесть, отдав предпочтение пакетикам с жидкими питательными смесями, которые легче было глотать, выпил воды и решился хотя бы десять минут неподвижно полежать на спине на дне спасательной капсулы. Его тело отчаянно, безапелляционно требовало отдыха. Хакс чувствовал, что его ноги, руки, даже голова словно наполнились свинцом, и знал, что не сможет не то, что осуществить побег с корабля — он даже подняться не сумеет, если не позволит себе хотя бы самую короткую передышку. Это был долгий день. Это был ужасный день, за который Хакс успел освободить приговорённых к казни повстанцев, тем самым выдав себя Прайду, формально умереть от его руки, ожить и очнуться в мусоросборнике, самостоятельно, без какой-либо помощи, выбраться оттуда, затем дойти сюда, — безоружным, но, к счастью, никем не узнанным, — обработать раны и наложить самому себе швы… Это был просто криффовски долгий день. Хакс чувствовал, как постепенно тяжелеют и опускаются его веки, и понемногу расслабляется скованное напряжением и болью тело, а голову словно заволакивает густым и тёплым туманом. Краем сознания он понимал, что засыпает и что ему нельзя засыпать — не здесь, не сейчас, нужно срочно вставать и что-то думать, опять что-то делать, пока его не обнаружили, не схватили и снова не пальнули из бластера в грудь… Но он слишком устал. И Хакс заснул прежде, чем нашёл в себе достаточно сил для того, чтобы воспротивиться этому.