Мы пили чай с вареньем чайной розы…
«Два человека сидели среди зеленых зарослей. Словно маленькие дети, устроившие пикник на природе, они тихонько переговаривались, наслаждаясь теньком и покоем. Кроме них здесь никого больше не было. Легкий ветерок качал вишневые и малиновые кусты, ограждающие небольшое пространство от всего мира. Сверху нависало высокое дерево с широкими ветвями, что касались кустов, накрывая, словно куполом, тайное убежище. Птички-задиры в густых ветвях, устраивали шумные схватки, то и дело роняя мелкую шелуху коры. Обычные пластиковые стулья, каких полно, стояли близко, буквально в паре сантиметров друг от друга. Увлекаясь очередной историей собеседника, каждый из них на время забывал о стеснении, впиваясь счастливым взглядом в широко открытые глаза напротив. Вот они опять хватаются за руки, перебивая шумными замечаниями друг друга, то и дело искренне смеясь. Но стоило только одному из них замолчать, как воцарившаяся тишина, окрашенная щебетанием неугомонных птиц, заставляла вспомнить, что они сидят непростительно близко для друзей. Отчего оба тут же принимались смотреть куда-то вперед, в бок или вверх, отворачивая друг от друга смущенные, слегка порозовевшие лица.» Как же давно это было… Боже мой, я не помню ни единого слова из тех разговоров, но все, что я чувствовал тогда, до сих пор живо во мне, словно прошло не более часа и, легкие капельки мелкого дождя, что застал нас в расплох, едва обсохли. Задолго до событий моей юности мне в руки попал обрывок пожелтевшего листа, вырванного из какой-то то ли роман-газеты, то ли книги. Там не был указан автор. Да… и я куда-то спешил, так что должным образом не позаботился о его сохранности. Но все же прочел. Тогда я еще не догадывался, насколько глубоко эти строчки войдут в мое сердце, словно шипы роз. Тогда они потревожили меня, но это были лишь жалкие отголоски настоящей боли. При всей красоте, стихотворение было пропитано печалью, смешанной с тихим благоговением. Даже и не знаю, что именно меня тогда заставило желать, чтобы такого стихотворения никогда не существовало, и одновременно радоваться его простому и верному изложению. Не раз я вспоминал о нем, пытаясь воскресить из осколков памяти. Однако так остро — впервые. Хоть я читал его всего лишь 2 раза, прежде чем забросить как можно дальше на одну из пыльных полок прозрачного книжного шкафа, но большую часть все-таки помню. Однако не знаю самого главного — конца стихотворения и почему оно меня тогда так расстроило. Кажется, подсознание специально стерло его, ведь я почти никогда ничего не забываю, а если это и происходит, то повинен я сам.Мы пили чай с вареньем чайной розы Из белых чашек с золотой каймою Был летний полдень. Жарко. И стрекозы Роились над волной горячей зноя
Сердце гулко бьется от этих строк. И я вдруг вспоминаю, как впервые взглянул в глаза Накахаре и потерял возможность здраво мыслить. Стало так легко и пусто, а первые наивные мысли, что как инородный предмет вторглись в голову, — «не хватало еще влюбиться» и я ответил себе тогда — «бред, никогда». Вот это я помню, но было что-то еще… А в стихах, где-то ближе к концу, появляется фраза: «И незаметно вздрагивали веки». Но почему? Не помню. Возможно мои веки тогда тоже слегка дрожали… Я бы никогда и не вспомнил об этом стихотворении, если бы не Чуя, сидящий напротив. Он помешивает ложечкой чай и смотрит куда-то вдаль. Мне так спокойно сейчас, словно я вдыхаю влажный весенний аромат таяния снегов. «О чем ты думаешь?» — хочется спросить, но я боюсь нарушить тихое спокойствие природы. Сил нет. Слова не нужны. Тишина лучший ответ, лучший фон для мечтаний. А мне есть о чем мечтать прямо сейчас. Да и кстати, мы пьем чай с вареньем чайной розы. На террасе нет никого кроме нас. Это место почти не изменилось, разве что нашего дерева больше нет. Срубили. А кусты малины погибли, вырванные с корнем. На их месте серый бетон. Тропки и дорожки садика сплошь забетонированные, сорняки вырваны, на их месте ровно подстриженные газоны. Голубые ели в специальных каркасиках, как в небольших тюрьмах, казались совершенно одинаковыми, словно их отпечатали на принтере… Все вокруг подогнанное под стандарты, вырезанное и вклеенное в хаотичное пространство. Все должно быть правильно. Как будто какой-то садист-перфекционист обрубает веточки криво растущих деревьев. И это касается не только садика, он лишь проекция моей жизни. Прежде бесшабашной и путанной, дикой и необычной, что была отлита заново в пресс-форме для гипса, где каждая крупица совпадет с выемкой металла. Я должен был делать так, а не иначе, чтобы стать правильным человеком. Но кто решил, что искусственное и ровное — это не уродливо? Чуя говорит о чем-то, но я его не понимаю, похоже я и тут облажался. Мои мысли совсем далеко. Я отвечаю Накахаре поверхностно и бездумно, создавая иллюзию разговора. Кажется, ему тоже не важно. Почему я не слышу его? Такой низкий голос, но такой мягкий. А меня, словно по голове ударили чем-то тяжелым… Переспрашивай не переспрашивай все одно — не понимаю. Возможно он говорит сам с собой монотонным бесцветным голосом, а я им так необоснованно восхищен. Сердце бьется бешено, а на душе легко, когда он рядом. Но я уже скучаю, находясь напротив, я считаю минуты, до расставания. Время прощаться подступает с каждой секундой все ближе, заставляя сердце сжиматься. Что такое любовь? Я так и не понял. Но меня одолевает странное чувство, которое я не знаю как охарактеризовать. Хочу видеть его каждый день. Мимолетного взгляда достаточно, чтобы мне хотелось жить дальше. Слишком-слишком… Настоящая зависимость. Как наркотики. Порвав все связи я смог ненадолго избавиться от разрывающего сердце чувства, пока случайность не заставила нас встретиться вновь. Лето, что настигло нас так некстати, играет солнечными бликами на его лице, которые временами попадают в голубые хрустальные глаза. Они переливаются, как старый дорогой сервиз, тысячами граней. Красиво. Я неотрывно гляжу в них. Чуя умолк, кажется, смотрит в мои. Взгляд такой прозрачный и чистый. В нем нет эмоций, и в то же время что-то скрытое где-то глубоко внутри притягивает меня все сильней. Так тяжело оторваться. Но я беру себя в руки и опускаю глаза на столик. Я не знаю как выгляжу со стороны, но мои карие глаза сейчас, наверняка, слишком печальные. Не могу позволить ему понять мои чувства, в которых я не смог разобраться. Кусты пион и роз, затопили нас своим запахом. Розы, розы, цветы из семейства розоцветных — шиповник и пионы разных оттенков распространяли свой запах повсюду. Жаль, что шиповники давно отцвели и их украшали только зеленые маленькие плоды. Жаркое марево лета стояло повсеместно, но мы были защищены от него, сокрытые тенью высоких фруктовых деревьев с широкими кронами, что были высажены в линию. А редкие солнечные лучи, временами освещающие взгляд Накахары, подчеркивали тень, словно без этого яркого сравнения я бы не смог заметить такой простой вещи, продолжая сетовать на жаркую погоду. Возможно я никогда бы и не понял, что спасение есть всегда, продолжая упорно сгорать под палящими лучами.Уснул паук на листьях повилики… …Шел разговор лениво-монотонный, В цветах играли солнечные блики, И ложечки позвякивали томно.
Помню, что тогда здесь водились пауки. Большие желтые в черную полоску. Я считал их ядовитыми, поэтому никогда не подпускал Чую к ним. Всякий раз, когда тот пытался рассмотреть диковинное существо, я резко протягивал руку к его лицу и вскрикивал. Он вздрагивал от неожиданности, а я хохотал, как умалишенный. Чуя всегда обижался. Тогда… Но с возрастом мы стали отдаляться все больше и больше. В итоге я уже не мог справиться со своей гордость и просто поговорить с ним. Ведь он стал игнорировал меня, делая вид, что не слышит или торопиться куда-то. Прошло много времени прежде чем мы заговорили. Это было очень неожиданно. В один из дней нашей буйной молодости Чуя заметил, как я безуспешно бьюсь над новой темой, которую пропустил. Тогда он улыбнулся мне заразительно-веселой улыбкой, показывая где об этом написано более понятным языком. Отдал свою тетрадь и пошел вперед. На полпути он развернулся и окликнул меня, все еще улыбаясь, и сказал: «Прочитай и разберись, а если не сможешь сам, то приходи ко мне, я объясню. Приходи, слышишь…» Я стоял, прижимая тетрадь, к губам, скрывая неконтролируемую улыбку. Я не мог показать ему, как счастлив. Это было бы слишком неосмотрительно. Я кивнул и быстро скрылся, твердо решив прийти, потянув время для виду. По краям глаз выступили бисеринки слез. До глупости сентиментально. Черт, мне стыдно вспоминать это сейчас. Пришел к нему, робко отворив незапертую дверь. Чуя удивился, что я все-таки не понял ничего и стал объяснять… Он очень доходчиво разложил формулы, зачем-то напоминая мне самые азы физики. Сила тяжести… Я знал формулу. Это был легкий вопрос, но я почему-то как дурак уставился в листок, напрочь забыв ее. Он посмеялся и откинулся на спинку стула, продолжая смотреть на меня со спины, мне казалось, что я сгораю… То ли от стыда, то ли от его взгляда. Тишина затянулась. И я принял ту же позу, что и он. Вальяжно откинулся на спинку стула, повернув голову в его сторону. Наши взгляды встретились, и я увидел смеющиеся голубые глаза и кривую ухмылочку победителя. Состроив такое же выражение, я оказался непростительно близко. Накахара рывком сел обратно, а его лицо снова стало непроницаемо-строгим. Обводя одну и ту же формулу в десятый раз, он о чем-то задумался, а когда стал указывать на ошибки пальцем, то случайно коснулся моей руки. Как будто электрический ток пронзил меня. Я резко отдернул руку, непроизвольно прижимая пальцы к губам. Чуя вздрогнул и спешно опустил изумленный взгляд. А потом строго сказал: «Я все тебе объяснил, иди уже. В следующий раз не пропускай занятия, я не буду тебе объяснять всякую легкотню.» Больше он на меня не смотрел, а я, сухо поблагодарив, собрал вещички и исчез. На следующий день он прошел мимо, даже не ответив на мое приветствие. Я так и замер с неловкой улыбкой. Считал, что мы снова станем друзьями или хоть немного ближе, после того как он сам вызвался мне помочь… Но я ошибался. Все стало только хуже. Я стал ненавидеть всем сердцем. Даже и не знаю в какой момент это началось и мы стали стараться причинить друг другу как можно больше боли. Хотя, мне кажется, что он просто не во что меня не ставил, поэтому однажды и вовсе перестал замечать. Это я как дурак язвил ему, зная, что Чуя не умеет отвечать на остроты. Все что он тогда делал — это сжимал кулаки и кривил лицо. Я улыбался, испытывая облегчение, что и ему может быть больно. Моей целью всегда были его эмоции. Чуя отказывался проявлять ко мне симпатию, замечать меня, улыбаться мне, говорить… И я нашел для себя другой способ получать внимание. А именно: всячески выбешивать, оспаривать его мнение в любой ситуации и в любой компании. По-настоящему садистское удовольствие накрывало меня только тогда, когда я переходил черту его спокойствия, разковыривая старые раны души. Мой взгляд победителя скрывал мысли: «Чувствуешь как больно? Вот и мне… Я ненавижу тебя всем сердцем, но пожалуйста не игнорируй меня.» Как же больно кричать, когда тебя намеренно не слышат… Может поэтому я сейчас сам не могу его услышать? Возможно, кто-то скажет, что виной всему эгоизм и ненужная гордость, а я испортил все сам. Но я отвечу, что не бывает ситуаций, в которых виноват кто-то один. Да и гордость существует, чтобы избежать лишней боли. Я вроде как спас себя. Я не молил, не валялся в ногах, меня не вышвырнули с порога как бездомную грязную шавку, я не скулил, стоя на коленях… Если о моих тайных чувствах и желаниях не знает тот, кто их вызывает, то все не так уж и плохо. Прямо меня не отвергли и я все еще могу с упоением предаваться фантазиям, снам и воспоминаниям, в которых мы… Не важно. Ведь если остается толика надежды на чудо, имею ли я право отбирать ее у своего сердца? Кому-то это покажется слабостью и глупостью, но вы не были на моем месте. Сколько раз я пытался добиться ответа, что же случилось. Сколько раз я спрашивал, почему он молчит. Сколько раз я кричал в пустоту, задыхаясь от тишины, оттеняемой лишь поскрипыванием ручки о бумагу. Знаете, я вспомнил последние строчки стихотворения, что с такой болью мне удалось прочесть:И ничего как будто не случилось — Как будто не расстались мы навеки, Лишь только сердце очень сильно билось, И незаметно вздрагивали веки.
Теперь я понял, почему всегда боялся вспоминать эту часть. Ведь она полностью отражает настоящую картину. Мы сидим на ухоженной террасе и пьем чай. Пустые речи, не трогающие никого из присутствующих, льются тихой речкой. Нет той вражды, что была когда-то. Даже ненавидеть нет сил. Только апатия и безразличие, что убивают удушьем. Словно не было стольких лет разлуки и вражды. Словно не было едких фраз, адресованных друг другу. Словно не было боли. Словно не было любви… С тех пор прошло много лет. Детские мечты и чаяния испарились словно сон. Я обрел полную свободу в действиях, перестал зависеть от мнения общества, но… но я утратил что-то мимолетное, легкое, но вместе с тем тяжелое, давящее своей безысходной грустью. Я все время вспоминаю, как просто было мечтать. Говорят, когда взрослеешь, то этого уже не нужно, но. Я хочу мечтать, искренне хочу. Однако все чаяния и надежды разбиваются о реальность и мысли разбегаются, возвращая мне грусть и усталость накопленных лет. Взрослые тоже хотят чуда, но верить в него не могут. Чуя, возможно ли, что ты станешь прежним и улыбнешься мне искренне? Возможно ли, что наши отношения из деловых станут дружескими снова? О большем я и мечтать не смею. А пока если есть хоть один процент и пока мы живы, я готов тосковать, глядя в твои глаза, бесконечное множество раз. Я готов молчать о своих чувствах. Я готов. А ты?