Где ты теперь?

У него не было четкого плана, это правда. Истекал декабрь, одна за другой иссыхали бутылки алкоголя, и навязчивая идея все плотнее протекала вовнутрь. Она просачивалась и разжигала огонь. И долго же Доминику придется спасаться от него. От пламени, от преддверий, преследования тишины и судьбоносных совпадений. Что делать дальше? Искать радость жизни, это ведь так очевидно. Доминик не выполнил последнего из всех обещаний, данных Энтони, и сел за руль уже в середине декабря. Вдребезги пьяный, вновь грезя съездом к Потсдаму, он все рвался в какую-то необычайную высь. Верил, что нет предела его грандиозному состоянию, что радость действительно существует, а сам Ховард способен на чувства и может продолжать путь. Нетрезвый маршрут через Гамбург был холоден и суров. Не отвечая на телефонные звонки, Доминик гнал по зимним улицам, игнорируя указатели, и его не смущал припорошивший трассу снег. Едва ли он управлял рулем – колеса будто сами выбрали путь, сворачивая в нужную сторону. Пересечение границы, новая страна. Осознал свои действия Ховард лишь в морском порту, на северо-западе Нидерландов. Он взял билет на паром до Хариджа, а уже следующим утром был в Лондоне. Неясно как и зачем, да и с какой стати Лондон – кажется, Доминик давным-давно услышал, что Лондон был идеален для преступников. Возможно, это отложилось в памяти и несколько повлияло на его действия. Но главным по-прежнему оставалась реальность всех происходящих событий. Теперь Ховард действительно держал руль своего старенького Ауди, действительно проехал Гамбург и попал в Нидерланды, действительно прибыл в Лондон. Бросить все и вернуться к рисованию – перспектива не самая плохая. Так он и сказал сам себе, когда не решился позвонить Энтони, но не сменил номер телефона и не стал перекрывать связь с последним понимающим человеком. Доминик снял первую попавшуюся квартиру в центре Лондона, купил пару кистей и набор красок в художественном магазине, заказал в ателье темное пальто на обновление. Он залег на дно. Радостью в жизни он назвал цикличность и забвение. Простился с прошлым, решил заделаться моралистом. Изучил закон, даже думал исповедаться и обрести религию, но счел излишним. Педантично сковал свои будни. Полностью отошел от дел и обрел себя нового. Так он считал. Искренне верил. И работал над контролем. Непоколебимый, хмурый, даже слишком мрачный. Он никогда не подпускал людей к себе близко, справляясь с одиночеством, все еще решая проблемы прошлого. Он закутывался в свое черное пальто с высоким воротом, прятался под шляпой с широкими полями, курил как мертвец, предпочитал бурбон и совсем не заботился о мнении окружающих, лишь бубнил приветствие себе под нос. Так прошли два года. Светлый Мэрилебон помог ему выработать контроль и унять боль. Вернувшись к бессердечности, Доминик все же смирился с приобретенным образом и извлек из него плюсы: ни лишних вопросов, ни нудного общения – ничего. Приходилось держать моральную планку – и только. Ерунда. Квартирка в дуплексе на первом этаже, холсты, мольберт и прибыльная непыльная работа художником – о чем еще мог мечтать мужчина тридцати трех лет, бежавший от себя и достигший невесомости между тишиной и безмолвием? Напоминанием о прошлом служил лишь сейф, выколоченный в стене спальной комнаты. Одного Доминик все же не исполнил. Не выбросил оружие в Шпрее, как было озвучено. Взял все с собой. И зачем? Закаленный обидами прошлого, Ховард так и не наладил связи, все оборвав и не спеша обретать новых. Его соседями по дуплексу оказалась скандальная семья, черт знает как доставшая деньги на квартиру в центре: еще в начале ругань сверху сменилась пустотой, пьянством и криками. Кажется, то была супружеская пара, потерпевшая развод года полтора-два назад. Возможно, между ними крутилась дочурка, оставшаяся с матерью; Ховард не знал, что за ребенок то был, но если приходился соседским мальчишкой, то серьезно нуждался в стрижке. Других деталей Доминик не уточнял. И не заходил дальше приветствий при случайной встрече. И все бы ничего, но однажды случилось непоправимое. Апрельское субботнее утро разбило все спокойствие и затуманило сознание. – Здравствуйте, мистер Ховард, – прозвучало рядом. Это была та самая соседка – разведенка Мэрилин, казавшаяся доброжелательной. Доминик что-то буркнул себе под нос, когда смесь предчувствий с преддвериями взяла верх. Что-то внутри него дернулось. Холодный и уставший – таким был Ховард. И вдруг он понял, что тепло исходило от него как от тела, от еще по глупости функционирующего организма, а сам Доминик был ходячим трупом. И все вмиг сжалось до пустоты. Не было покоя. Никогда в жизни не было. Ни разу. Он слышал этот голос в пустыне льда, холода и страха. Просочился запах цветов. Вспомнились шрамы на руках. Он никогда не смотрел на него. Никогда прежде. – Здравствуйте, мистер Ховард, – вежливо повторили за женщиной, особенно выделяя уважение. Что-то изменилось. Этот голос ранил Доминика вновь и вновь. И он пытался одернуть себя, когда настоящая улыбка, не дымчатая и без тумана, качнулась на его суровом лице. Ангельские голубые глаза. Такие живые. Такие реальные. Подстриженная челка слегка закрывала обзор, но наивная детская улыбка еще была видна, данная в ответ Ховарду. Он впервые за два года проявил эмоции. Он впервые разглядел таинственный образ скандального соседства. Невероятный кошмар. Погибель. Это не могло быть сном. Ведь он никогда не смотрел на него. Весь день прошел в лихорадке. Доминика трясло и бросало в жар, и он был бы рад забыть глаза этого мальчишки, но видение никак не покидало его сознание. Не чувство дежавю, но четкое ощущение, будто они были знакомы тысячу жизней до. Целую вечность и еще парочку впридачу. И Ховард готов был крушить все вокруг, ему хотелось бить стены, лишь бы все это оказалось ложью. Но он помнил: никакой лжи. Совпадений, к сожалению, оставалось еще слишком много. Опускалась весенняя субботняя ночь, когда Доминик расслышал скрип ступеней на этаже. Бросив суматоху, он припал к глазку и стал внимательно изучать, кому принадлежали шаги и куда они направлялись. Выждав пару минут, Ховард дал своему соседу время и отправился на охоту. Пустота внутри изнывала и требовала, чтобы ее заполнили чем-то более живым. Двенадцать ступеней вверх, после еще с полдюжины на чердак. Дверь медленно распахнулась. Придется делиться сумраком Мэрилебона. До боли в груди знакомый образ. Не такой худощавый скелет, но тонкий, сгорбившийся, вполне живой мальчишка. Его растрепанные волосы летали на лондонском ветру, сдобренные химическим дымом, исходящим не от силуэта, табачным, действительным. Доминик вышел на крышу, беззвучными шагами приближаясь к мальчишке. Он разглядел лежащую на покрове крыши коробочку. Белесый дым завораживал, запрокинутая голова маленького соседа чертила силуэт явственнее. Собиравшиеся сумерки подначивали заговорить. – Курение убивает, – произнес Доминик низким голосом, смотря сверху на брошенную пачку сигарет. Мальчишка дрогнул. Он не подал виду, что его весьма удивило такое неожиданное появление постороннего человека на крыше в этот поздний час. Прислушавшись к голосу, он готов был дрожать сильнее, когда осознал, кто именно стал его гостем. – Я вижу эту надпись каждый день, – расслаблено выдохнул он. Поток дыма сошел с его реальных губ. Тумана не появилось. Молчание напрягало. Это была натуральная тишина, которую нужно было загубить, придушить. Кажется, за последнюю минуту Ховард сказал при своем соседе слов больше, чем за все прошедшие два года жизни бок о бок. Доминик стоял на краю крыши, сунув руки в карманы пальто, но даже не думал о том, чтобы по привычке уткнуться в воротник. К чему эта защитная реакция, прятки? Подбородок даже был как-то высоко приподнят. Он был свободен, но неспокоен, ни за что. Его взгляд хищно направлялся в глубину темнеющих просторов Лондона. – Не против, если я присяду? – спросил он. Мальчишка нервно сглотнул – Доминик слышал это на остатках, – и робко выдохнул: – Конечно, садитесь. Подобрав под себя полы пальто, Ховард устроился на выступе. Его не покидало безумное чувство предопределенности. Ведь он точно видел этот образ раньше. Слышал этот голос. И он осмелился спросить, чтобы подтвердить свои догадки. Если все сойдется – Доминик либо бредит, либо предчувствовал все с самого начала. Третьего не дано. – Как тебя зовут? – тихо спросил он. Момент истины. Но никакого тумана не было. Как и не было осколков. – Мэттью, – совсем пресно ответил парнишка. Он говорил тихо, словно боясь нарушить трепетную тишину, окутавшую крышу дуплексов Ассингтон Билдингс, уставший от собственного имени. Названный Мэттью шумно сглотнул и кончиком языка робко облизал потрескавшиеся губы. Он припал к сигарете, втягивая больше дыма. Нервы. Такой натуральный. Такой живой. В голове Доминика царил полный бардак. Какое-то странное чувство, уже далекое от дежавю и воспоминаний. Судьбоносный эксперимент или мировая ошибка – решат дальнейшие события. Он все вспоминал сегодняшнее утро. Ведь Ховард обещал себе, что ни за что в жизни не спутает этот голос, уловит интонацию, распознает дух на остатках. И образ тот, еще берлинский, так плотно отпечатался в его сознании, что соврать самому себе уже просто невозможно. Это была его галлюцинация тогда. Но не теперь. Она материализовалась. Не значило ли это, что Доминик предсказал свой путь тремя годами ранее, создав второстепенную личность, обыграв персонажа слишком хорошо, который теперь вносил свои коррективы, оказавшись реальным? Ховард прикрыл глаза, делая вид, словно не замечал косых взглядов сидящего рядом с собой парнишки. Он сглотнул и предчувствия, и все вместе взятые преддверия, и заглушил истошный крик. Он не был болен. Полностью вменяемый, Доминик бодрствовал. Это не было галлюцинацией. Реальность выигрывала в этот раз. Попросту слишком много совпадений. Ни капли лжи. Ховард слышал его дыхание, которое из-за ярко выраженного сбитого ритма отчетливо выделялось на фоне вечернего шума. Субботний закат потух. Апрель сиял во всю силу. Реальность ласкала Доминика, будто извиняясь за прошлое, преподнося свой подарок. Удивительный серо-красный Лондон загорался влажными огнями ночи. И Ховард улыбнулся вновь, все еще хладнокровный и забитый созданным образом. Вполне искренняя улыбка, да-да. Никакого пола под ногами и стен вокруг. Не пойдет речи о ранящем терновнике, запозднится вишня, долго не вспомнится Берлин. И Доминик будет так чист, как прежде. И жизнь хороша, и жить хорошо. И Ховард вдохнул полной грудью, закрывая глаза. Апрель. Лондон. И он расцветал вновь и вновь, однажды потерянный, найденный теперь. Никаких вопросов: где ты? Все слишком очевидно, что едва сдерживается улыбка. И израненные терновником руки однажды будут мягче, чем северный песок. Сигарета исчезла из тонких пальцев Мэттью. Никакого дыма. Никакой боли. Радость жизни? Идея? Одержимость? Реальность? Не было никаких осколков. Всегда существовал только он – мальчишка, посланный Ховарду за пару лет до встречи в виде галлюцинаций и сотканной из пепла личности. Вполне реальный подросток, который только что потушил сигарету о покров крыши. Их история только начинается. И только сейчас начинается жизнь. Мэттью потушил сигарету о толстый покров крыши. Внутри Доминика загорелось что-то новое.