мальчики не плачут

я бы для тебя всё, что попросишь – переплыть реку, дыхание задержать на два часа, пешком обойти всю планету, с температурой на автобусе до тебя; ради одного поцелуя в глаза и теплого, нежного взгляда.

Донхеку каждое утро не то, что бы очень хочется идти в школу по грязным дорогам и пыльным улицам — просто как-то так в мире сложилось, что каждый человек это делать обязан. Сегодня на город напала хмурая тоска, как обычно это бывает в октябре. Донхек прикрывает глаза, стоя посреди унылого двора перед стенами школы; легкий ветер обдувает щеки, смахивает со лба волосы и кружит осенние листья воронкой. Пахнет сырыми канализациями, мусором и грустной рутинной жизнью, которой Донхек больше всего на свете боится. В ушах звук крутящихся по мокрому асфальту колес и отдаленно счастливыми школьниками, не так давно ступившими на крыльцо величественного старого здания впервые. Донхек выныривает из-за угла, и вот — его гроза стоит у ворот школы, вальяжно опираясь на хиленький забор и что-то усиленно тыкая в смартфоне. Марк — лейкопластырь, пускай на открытый перелом, но с красивыми блестками и на него уже смотришь, и ничего не болит.Он каждый день носит длинные носки с чём-то (всегда разным) кричащим, и, кажется, не расчесывается. Ему не страшно прийти позже установленного родителями времени, весь урок бесстыдно пролистывать тикток сидя перед учительским носом, не страшно крикнуть что-то глупое во весь голос, выдохнуть сигаретные дым директору прям в лицо — и все остальное, чего Донхек так до смерти боится, и с кричащими глазами избегает. Донхеку очень нравятся противоположности, но Марк, почему-то, нравится ему особенно, больше всех на свете. Он сморит на Марка с щенячьими глазами аля «я такой жалкий, прости, что люблю тебя», и даже будто скулит молча. Ему так стыдно, что он неудачник, такой и никчемный, никому не нужный и играет роль боксерской груши все время. Бабушка заправляла ему короткие волосы за ухо в восемь лет и говорила, что жизнь каждого — уже написанная книга, и это так больно, потому что он половину своего времени думает, что не заслуживает. Донхек опаздывает на первый урок, потому что лишние пять минут сидел в раздевалке, уставившись в одну точку, и, на самом деле, совсем не жаль, хотя он опаздывать ненавидит. Ему на этот маленький бунт не сказали ничего, лишь спокойно попросили занять свое место, но так хотелось недовольно возразить, потому что в маминой книжке по психологии написано: «Если показывать детям, что им можно все, то они во вред вам начнут этим пользоваться». А Донхеку как раз только что стерли границы дозволеного. Он усаживается на свое место рядом с Джисоном, вытаскивает из рюкзака тетрадь и безмолвно спрашивает, пропустил ли он что-то важное. Джисон так же безмолвно мотает головой и обратно утыкается в учебник, двигая его ближе к Донхеку. Он вчитывается в слова, но вскоре теряет смысл, поэтому устремляет взгляд в окно. В кабинете биологии панорамные окна, что открывают вид на всю школьную территорию, и смотреть на неё всегда интереснее, чем пытаться уловить ход урока. Падают листья, кругом лужи и слякоть, и совсем скоро зима — его самая нелюбимая часть года. Донхек любит осень, но она наступает всегда так неожиданно и он обычно не готов к ней, и её составляющим: новый учебный год, нелюбимые одноклассники, снова сочинение о лете, а у Донхека лето проходит, обычно, никак. Весна же — всегда солнечная и теплая, наконец легкая ветровка, кеды, прохладная кола, новые сериалы от нетфликс, скоро каникулы, и руки не мерзнут, когда куришь. Осень всегда — нежданное начало, а весна, как правило — ожидаемый конец. После школы он час сидит в далеком от дома сквере, задумчиво смотрит в небо и в голове выдумает что-то, что он никогда не напишет и не скажет. В небе черный дым откуда-то тянется, заслоняя пелену серого неба черным пятном. Было бы здорово вот так вместе с кем-то проебывать уроки, сидя на одной лавке, соприкасаться коленями и есть дешевые чипсы. Да, есть Джисон, с которым они иногда зависают после уроков и обсуждают школьные сплетни, которые каким-то образом добираются до их ушей. Они разговаривают на уроках и на переменах в основном держатся вместе, но это, скорее, потому что порознь оставаться немного страшно и небезопасно, хотя не то, что бы они могут друг друга защитить. Джисон — это совсем другое, недотягивающее до статуса «друзья», но точно перешедшее черту обычных одноклассников. Летом они иногда вместе сбегали к реке и говорили о книгах, лежали на поле с пшеницей, а потом вытряхивали тараканов из штанов, смеялись и пили виски в первый раз, из-за чего Джисона сильно мутило, потому что он возомнил из себя Аларика Зальцмана и пил без остановки. А еще однажды Джисон попросил научить его целоваться, но Донхек тактично отказал (не то, что бы у него был большой опыт). Джисон — это что-то близкое, но совсем не то, чего хотелось бы. У них есть темы для разговора, но диалоги время от времени становятся настолько неловкими, что Донхек клянется никогда больше с ним не говорить. Они не чувствуют комфорт вдвоем — вот в чем дело. Они, в общем, не друзья вовсе — просто приятели, которые иногда коротают время вместе и сильно в душу друг друга не лезут. А Донхеку бы очень хотелось перед кем-нибудь открыться.