За грань

Рэй Аянами была слаба и глупа. Она думала, что может ненавидеть, может любить, может гореть чувством долга. Она думала, что способна пожертвовать жизнью ради своей ненависти, или любови, или долга — и действительно жертвовала, только ни одно из этих чувств никогда не нарушало мёртвого спокойствия её истасканной тысячелетней души. Там было чисто, темно и холодно, как до начала времён во всей вселенной. Рэй Аянами была слаба и глупа, но, что смерть не приносит избавления, она поняла с первого раза. Что люди никогда не спасут её — со второго. Что она не спасёт людей... Рэй Аянами этого не поняла. Может быть, не поняла и Лилит, хотя она не была ни слаба, ни глупа. Впрочем, особой разницы между ней и Рэй не было, как бы последней ни хотелось доказать обратное. Кому доказать? Себе, разумеется. Разве есть тут кто-то ещё? Рэй Аянами чувствовала, как сливается с чем-то родным и несоизмеримо большим, чувствовала бесполезные крылья за спиной, чувствовала, как громоздкая оболочка распадается. Смерть не приносит избавления, но то, что захватывало её, было больше, чем смерть. Она освободится от оков тела, имени и души, дополнит и восполнит другие, живые и страдающие души. Может быть, это не свет. По крайней мере это покой. «Ныне отпущаеши...» — слова, которые никак не могла знать японка Рэй Аянами, струились сквозь её сознание и тихо светились в общем потоке своих-чужих мыслей. Со временем (если это время теперь вообще было) они потускнели — потускнело всё, предрекая скорое избавление. И стальным, лабораторным, немыслимым теперь сиянием врезались в сознание новые: «Я — тот, кто наполнит добродетелью грядущее; я — тот, кто разрубит мрак смерти; ты, облаченный в небеса, сопричастный трём великим словесам, явись из круга, страж равновесия...» Вырвало из тёплого, неопределённого, вечного — бросило в холод, мигание и грохот. Её не отпустили. Световой столб озарил стены кельи и бледное распятие над узкой постелью. На грубом столе, перебирая жёлтыми шершавыми страницами, зашелестел истрёпанный гримуар. Рядом блеснули окровавленный нож, склянка с каким-то веществом и снятый с груди золотой крест. Человек в чёрной рясе с закатанными рукавами стоял у двери, заложив изрезанные руки за спину. — Отныне я официально могу именоваться еретиком... — пробормотал Кирей, — Однако для столь тёмного дела тут слишком много света. Света действительно было много. Он не рассеивался, не растворялся в окружающем мраке, он был белее самого чистого снега, твёрже самого крепкого камня и острее самого смертоносного клинка. Свет сгущался, уплотнялся и собирался в одну световую фигуру. Мутные глаза священника неподвижно наблюдали за явлением существа. Белые одежды, похожие на те, в которых изображают ангелов, ниспадали до пола, едва выходя за тонкую кровавую грань круга призыва, а наверху совершенно сливались с ослепительной кожей. Из спины выходили раздробленные стрельчатые тонкие выросты, похожие на крылья какого-то огромного насекомого. Рука сжимала странное алое копьё, витое и расходящееся надвое. Вначале Кирей подумал, что существо бесполо, но потом отметил, что очертания фигуры скорее женские. Сияющее лицо в обрамлении таких же снежно-белых волос выглядело юным и бесстрастным, и даже ярко-красные глаза не придавали ему никакого выражения. — Я спрашиваю, ты ли мой Мастер? — голос оказался неожиданно нежен и тих. — Истинно так, — проговорил Кирей, подходя ближе, — Как твоё имя, Слуга? — В предыдущем мире меня и похожих на меня называли Рэй Аянами. — В предыдущем мире? — ...Но один человек, — продолжила она, словно не услышав священника, — называл меня Лилит. — Лилит?.. — сухие губы Кирея тронула улыбка, — Лилит... Можно ли было вообразить себе что-то более подходящее? — он подошёл ещё ближе; землистые пальцы ненадолго коснулись неизвестного алого вещества, и загрубевшая кожа ощутила его жар, — Какое интересное копьё... Тебе есть что рассказать о нём, не правда ли? — Это копьё Лонгина, — её взгляд спокойно изучал восковые черты собеседника. — Вот как? И что же оно? Хорошо в бою? — Против души. — Против души? Что ж, может, именно этого мне и надо? Или, лучше сказать, нам надо?.. Чего ты хочешь, а, Лансер? — Покоя. — Покоя... — Кирей задумчиво опустил голову, отойдя и оперевшись одной рукой на стол, — Покоя... Знаешь, десять лет назад самым страстным моим желанием было узнать, чего же я в действительности больше всего желаю. Забавно, не так ли? Как и теперь, я воззвал к Граалю. И Грааль показал мне страдания и разрушения, сказав: «Вот то, чего ты хочешь. Вот то, к чему стремится твоя душа». Пожалуй, трудно придумать что-то более противоположное покою, нет? — Что такое Грааль? — А ты, я вижу, зришь в корень? — Кирей усмехнулся, взглянув на белое неподвижное лицо, — Мало кто задавался этим очевидным вопросом. Многие считали, что Грааль — послушный раб своего обладателя, исполняющий любое его желание. Эти перегрызали друг другу глотки в надежде получить деньги, или власть, или любовь. Другие полагали, что Грааль — зеркало, что поможет им понять себя, даст ту путеводную звезду, за которой они смогут следовать всю жизнь. Эти грызли друг другу глотки едва ли не более яростно. Сомневающиеся люди непредсказуемы, а потому бывают опаснее фанатиков, тебе не кажется? Третьи же думали, что Грааль — это ключ к знаниям и возможностям, превосходящим человеческие; ключ к тому, чтобы стать чем-то большим, чем человек или простой маг. Эти обыкновенно не останавливались ни перед чем ради достижения цели. Пожалуй, их разочарование было самым сильным из всех. — Грааль — творение человека? — Ты не доверяешь тому, что сделано человеком? — Кирей приподнял брови, — Возможно, в этом есть смысл. Некоторое время назад с Граалем произошла одна вещь... Теперь, если это раб, то строптивый и подлый; если зеркало, то мутное и кривое; если ключ, то не от нужной двери. Я не знаю, впрочем, был ли он действительно так могуществен и прекрасен до осквернения. Да и само это осквернение... Даже сломанные часы дважды в сутки показывают верное время, не так ли? Дело в другом. Пока есть люди, которые стремятся к свету, им нужен тот, кто будет ввергать их во тьму. Не это ли закон жизни? Бороться со злом тяжело, но легко ли самому быть злом? Кто согласится играть эту роль? И кто согласится, не зная того, в чьей воле было дать ему эту роль? Ради чего всё? Что есть истина? — Истина в том, чтобы искать истину, — в тихом голосе впервые послышалась неуверенность. — Разве так можно обрести покой? — Разве ты хочешь обрести покой? Кирей беззвучно засмеялся. — Мне нравится этот разговор двух слепцов. Думаю, что, даже если в конечном счёте наши цели противоположны, нам лучше всего идти одной дорогой. — Чтобы прийти к тому концу, где все противоположности сходятся? — Или не прийти вообще никуда. Как бы там ни было... Готова ли ты шагнуть со мной за грань, Лансер-со-множеством-имён? Она стояла посреди комнаты — прямая, ослепительная, застывшая — с причудливым алым копьём в тонкой отставленной руке. Кирей протянул ей свою — окровавленную, сухую, мертвецкую. Две ладони — маленькая белая и большая восково-жёлтая — медленно соприкоснулись.