※ ※ ※
Джин сидел в сильно освещенной студии, заполненной людьми. Настолько сильно освещенной студии, что у него начало резать глаза, до того, как свет был окончательно отрегулирован. Он сидел на удобном кресле и подписывал книги. К нему подходили люди, которые должны были сидеть в небольшом оборудованном зрительном зале, и протягивали отпечатанные экземпляры тех или иных его произведений. Он дружелюбно улыбался, спрашивая: «Для кого подписать?» и ставил свой росчерк. Он привык к этой процедуре и практически перестал обращать на нее внимание. Хоби ходил где-то поблизости, попутно разговаривая со съемочным персоналом. До съемки оставалось полчаса. Очередь постепенно уменьшалась, чему Джин был несказанно рад. Вообще, он испытывал неприятное волнение. Как перед выходом на сцену, когда ты не успел лишний раз отрепетировать заученный текст роли. В его желудке образовался противный ком, который то и дело подскакивал к горлу, вызывая легкий приступ тошноты. Когда Джин в очередной раз поднял глаза, он заметил перед собой улыбающегося молодого человека. Он был одет в классического кроя, идеально сидящий на нем серый костюм и белую рубашку. Совершенно просто, но безупречно со вкусом. На фоне его черных волос ореховые глаза выглядели какими-то особенно глубокими, и Джину пришлось задержать на них свой взгляд. — Можно подписать? — он так широко и лучезарно улыбнулся, протягивая книгу, что губы стали совсем узкими, обнажив розовые десны. Это было слишком очаровательно, но Джин был слишком взволнован, чтобы ответить такой же дружелюбной улыбкой. Хотя бы просто улыбкой. — Для кого? — О, просто поставьте свою подпись. Этого достаточно. — теперь улыбка на лице молодого человека стала едва различимой, выдавая какую-то другую эмоцию, но Джин не успел придумать, какую. Внезапно он ощутил на своем правом плече чью-то руку, а затем услышал голос своего друга-менеджера. — Джин, ты срочно нужен в гримерной. Отдай молодому человеку книгу и иди. — Но я еще… — Быстренько! Хватит строить глазки! Джин, не успев оставить свой фирменный росчерк, вернул стоящему перед ним молодому человеку его экземпляр книги, не увидев, к своему удивлению, на его лице никаких эмоций по этому поводу, и встал. Его тут же подхватила под руку милая девушка и увела в известном только ей направлении. Когда он вернулся на положенное ему режиссером место, он снова увидел молодого человека в сером костюме, которому не успел подписать книгу. Но теперь он расположился напротив, в другом таком же кресле, и увлеченно болтал с сидевшим на одном из подлокотников высоким, очень ладно сложенным блондином. Джин не успел ни о чем подумать, прежде чем на площадке объявили начало съемок. Все в мгновение ока разбрелись по своим местам, зрители замерли в ожидании, ведущая глубоко дышала, как будто пытаясь немного успокоиться, как будто это была ее первая съемка. Джин увидел высокого человека с табличкой «Аплодисменты», который быстро пронесся рядом со зрительскими местами. Тут же раздались эти самые аплодисменты, софиты перевели на ведущую, которая в следующее мгновение очень лучезарно улыбнулась. — Здравствуйте, дамы и господа. С вами новый выпуск «Лицом к лицу», и сегодня тема нашей передачи «Литература и критика». Извечное противостояние, извечный спор о том, кто прав, а кто виноват. Кто имеет право критиковать, а кто должен держать свое мнение при себе. Кто может писать, а кому лучше обратить свое внимание на другой вид досуга. Сегодня мы выслушаем мнение с обеих сторон баррикад. Эффектное начало, и Джин тяжело сглотнул. Сидящий напротив него молодой человек внешне был абсолютно невозмутим. Он поставил одну свою руку на мягкий подлокотник, и теперь, пальцами касаясь губ, внимательно и с любопытством оглядывал присутствующих в студии людей. — Сегодня с нами автор пяти бестселлеров, писатель, получивший постоянную прописку во многих литературных чартах. Одна из его книг была успешно экранизирована и, как мы смогли узнать из достоверных источников, к экранизации готова еще одна книга, контракт по которой уже подписан. — Девушка сделала многозначительную паузу. — Итак, Ким Сокджин. К тому тону, с которым она произнесла его имя, не хватало только уточнения "в красном углу ринга"... И Джин снова увидел метеором пронесшегося молодого человека с табличкой, и снова раздались аплодисменты. Он встал и легким наклоном головы приветствовал всех, кто на него смотрел. А на него смотрели, кажется, все, кроме сидящего напротив серого костюма, который продолжал изучать людей и выставленную повсюду аппаратуру. — Противостоять ему будет широко известный в широком литературном кругу критик, чье имя заставляет некоторых содрогнуться, а других — кинуться в ближайший книжный магазин за новой, им порекомендованной книгой. Человек, который каждый год с безошибочной точностью угадывает номинантов на различные престижные литературные премии, в том числе, Нобелевскую и Пулитцеровскую, что, разумеется, заставляет нас поверить в то, что он разбирается в том, что критикует. — Ведущая снова многозначительно замолкла. — Мин Юнги. Снова молодой человек с табличкой, снова аплодисменты, но на этот раз раздалась пара восторженных выкриков. Мин Юнги встал и помахал двумя руками, улыбаясь также, как когда просил у Джина автограф. Который он ему не дал. Неудобненько. — Прежде чем мы начнем наш исключительно интеллектуальный диспут, предлагаю нашим оппонентам обменяться рукопожатиями. Джин послушно встал и двинулся по направлению к сидящему в кресле критику, который опять же не обращал на него никакого внимания. Он не торопился вставать. Ведущая что-то смотрела в своем подготовленном заранее сценарии, и даже не обратила внимания на то, что критик продолжает сидеть. Джин уже начинал чувствовать себя глупо — это был тревожный знак. Он подошел к Мин Юнги и протянул свою руку. Тот впервые, с того момента, как он подходил к нему подписывать книгу, посмотрел на него. Сначала удивленно, потом, заметив протянутую руку… снисходительно. Да, снисходительно. Он пожал протянутую ему ладонь и даже не встал. Когда Джин возвращался на свое место, в нем начинало закипать раздражение. Он должен предотвратить этот начинающий разгораться внутри него пожар. — Итак, начнем с простого. Мистер Ким, почему вы начали писать? О, это легкий вопрос. — Я прочитал много хороших книг, и вдруг почувствовал, что мне тоже есть, что сказать другим. Разумеется, я не мог быть уверен в том, что меня услышат, но… — Джин развел руками. — Думаю, что меня услышали, если мои книги стали столь популярны. Ведущая вежливо улыбнулась и повернулась к Мин Юнги. — Знаете, у меня были абсолютно те же основания. Я тоже в свое время много читал. — он улыбнулся. — Вообще, я начал читать довольно поздно, что, думаю, уберегло меня от большого количества не стоящих внимания книг. Но у меня, как и у мистера Кима, тоже появилось желание высказаться. Правда, не с целью самоутверждения. — Я пишу не для того, чтобы самоутвердиться. — в костер внутри писателя Джина, который усилиями воли, перестал разгораться, подбросили дров. — Да, скорее всего, вы самоутверждаетесь, когда подписываете книги. — на лице Мин Юнги была совершенно отвратительная улыбка. Кажется, Джину скоро понадобиться огнетушитель, а ведущая тем временем снова взяла слово. — Мистер Ким, скажите, что чувствует писатель, когда получает всеобщее признание? Теперь вопрос сложнее. — Я бы мог сказать, что моральное удовлетворение, но любой писатель со мной согласится — важнее общественного признания является собственное удовлетворение проделанной работой. — Зачем же тогда издавать свои книги? Если важно только свое собственное удовольствие? Жажда прибыли? — серый костюм был абсолютно спокоен. Он продолжал выводить Джина из себя. — Как я уже говорил, это жажда высказаться. — Высказаться, но не получить ответ, если реакция публики не столь важна. Мы опять возвращаемся к самоутверждению, которое вы отвергли. Джин улыбался. В голове, он представлял себе, как, улыбаясь, подходит к критику, хватает его за грудки этого отвратительного серого костюма и… — Мистер Мин, а что испытываете вы, когда получаете благодарные отклики, после своих рекомендаций или предостережений? — ведущая грамотно перевела тему. — Мне приятно, что мое скромное мнение оказывается кому-то полезным. — Разумеется. Осознание собственной важности. Чем не повод для самоутверждения?.. — Джин вложил в свои слова слишком много эмоций — его голос звучал излишне ядовито. — Я не отрицал, что самоутверждаюсь, мистер Ким. Особенно за счет нерадивых авторов. Поэтому ваше замечание было излишним. Но спасибо. — он обратился к зрителям. — Я действительно так самоутверждаюсь. Правда, думаю, это не очень умно, потому что если мое мнение вдруг совпадает с мнением другого, это не значит, что мы оба правы. По залу пронесся легкий, как морской ветерок под палящим солнцем, гул одобрения. Ведущая снова улыбнулась. Улыбнулся Мин Юнги. Улыбнулся Джин, представив, как с левой руки заряжает критику в челюсть, наблюдая за тем, как он собирает рассыпавшиеся по полу зубы. Кажется, пора начинать считать до десяти. Один. — Теперь вопрос, непосредственно касающийся нашей темы. Мистер Ким, что вы испытываете, когда читаете негативные оценки критиков своих работ? Или же нелицеприятные отзывы? Как вы вообще относитесь к критике? ДА В РОТ Я ЕЕ ЕБ… Два. — В целом, я отношусь к ней спокойно. Как я уже говорил, главное, это собственное удовлетворение проделанной работой. Остальное отдается на откуп, как выразился мистер Мин, публики. Я не сто долларовая купюра, чтобы нравиться всем. Если кто-то не испытывает в отношении моего творчества восторга — это его полное право. Значит, я пишу для других. — То есть, мистер Ким, вы хотите сказать, что не принимаете критические отклики на свой счет? — откуда этот серый костюм все знает? Он что, долбанный телепат?.. Три. — Мне сложно ответить на этот вопрос, так как я редко читаю критику в свой адрес. Черт. Это была фатальная ошибка. Черт. Черт. Черт. Четыре. Пять. Он только что усадил серый костюм на коня, вручил ему копье и встал на его пути не то чтобы не прикрытый броней, но совершенно голый. Мин Юнги улыбнулся. — Вы не читаете критику, потому что она задевает вас. Вы не можете относиться к ней конструктивно, хотя каждый здравомыслящий человек видит в ней лишь возможность стать еще чуточку лучше. Джину нужен адвокат. Если вдруг его вычислят, как заказчика жестокого преступления. Он уже видел заголовки «Известный писатель расправился с не менее известным критиком: драма или комедия?» — Когда я говорил, что не читаю критику о себе, я имел ввиду то, что на мое творчество редко поступают негативные отклики. И в виду этого, считаю, что вы совершенно зря не причисляете меня к здравомыслящим людям. Кажется, теперь он не голый, в его руке появился картонный щит. Мин Юнги вновь спокойно улыбнулся. — Я не могу вас причислять ни к кому, потому что, к счастью или к сожалению, не знаком с вами лично. — К счастью. — Джин улыбнулся, но со стороны это скорее всего выглядело как… не слишком дружелюбный оскал. Среди зрителей пронеслись сдавленные смешки, в то время как серый костюм продолжал улыбаться. Он снова вернул свою руку на подлокотник, снова касался пальцами губ, но теперь смотрел прямо на Джина. — Мистер Мин, понять отношение писателя к критике в свой адрес довольно просто. Но вот что испытывает критик, когда выносит относительно какого-либо произведения негативный вердикт? «Да, мистер Мин, что заставляет вас постоянно поносить мои прекрасные произведения?» — внутренний голос Джина дополнил вопрос ведущей, но его, к счастью, никто не услышал. Серый костюм теперь не отрывал взгляд от писателя. — Самоутверждение. — Зал замер. — Знаете, это очень опасное чувство, когда ты понимаешь, что отличаешься от других. Когда, допустим, два миллиона людей заплатили за то, что ты не взял бы даже в руки. Или когда сотня человек говорит, что эта книга хорошая, а у тебя есть все основания с ними не согласиться. Это опасное чувство потому, что ты не можешь быть полностью уверен в объективности своей оценки. Но это приятное чувство, потому что каждый из нас втайне мечтает быть не таким, как все. Сильно. Кажется, серый костюм решил быть откровенным. — Это опасное чувство, потому что вынося негативный вердикт, ты можешь не только обидеть человека, но и заставить его оставить свой труд. В нашем случае, писательский труд. — Мы обратились к вопросу о том, что автор воспринимает критику на свой счет. — Мин Юнги улыбнулся. — Когда я критикую ваши произведения, я нигде не упоминаю о том, что вы бездарный писатель или плохой человек. Я сужу лишь то, что вы издали. Шесть. Семь. Восемь. К черту, это нихера не помогает. Так же, как уже не поможет огнетушитель. — Критиковать может только тот, кто в совершенстве владеет тем, что критикует. — Джин смотрел прямо в глаза критику, и видел в них только чувство собственного превосходства. У Джина создалось ощущение, что он только что отдал ему все козыри, которые были у него на руках. — Мистер Ким. — Этот уверенный тон серого костюма давал писателю возможность понять, что вместе с козырями, он отдал ему все свои деньги. И картонный щит. — Мистер Ким, критиковать творение может любой человек. Вопрос только в том, как будет восприниматься эта критика. Пробуя блюда в ресторане, совершенно любой человек может определить, вкусное оно или невкусное, даже если он никогда не готовил ничего сложнее кипятка. Когда мы смотрим на картину, мы также можем судить о ее красоте, исходя из собственного эстетического опыта, а не из наших художественных способностей. По залу опять пронесся гул, и Мин Юнги, эффектно замолкнувший в момент, когда начали раздаваться звуки одобрения, вновь продолжил. — Видите ли, мистер Ким, я не пишу книги, как вы, но с моим мнением считаются. Вопрос только в том, будут ли считаться с вашим, реши вы дать литературные рекомендации. Разумеется, не тогда, когда ваше прекрасное лицо смотрит с обложек и рекламных щитов. Ведущая молчала. Хотя именно в этот момент ей нужно было сказать свое искрометное ИТАК СЛЕДУЮЩИЙ ВОПРОС. И где же Хоби, с его спасательным кругом…※ ※ ※
— Совершенно отвратительный тип. Просто ужасный. Заносчивый, гадкий и просто невыносимый. — Джин сидел в окружении друзей, со стаканом виски в руке. Он до сих пор не мог пережить недавно закончившуюся телевизионную запись. — Джинни, ты держался очень хорошо! — Хоби участливо гладил расстроенного писателя по спине. — Чон Хосок, я ценю, что ты меня поддерживаешь, несмотря на то, что я знатно обосрался… Но от этого вонь, к сожалению, меньше не становится. Джин сделал большой глоток, поставил стакан на стол и подпер голову рукой. — Мне в страшных снах будет сниться его прямой снисходительный взгляд. — Джин, Джин, Джин, Джин! Неужели, все настолько плохо? — Чонгук участливо смотрел на расстроенного писателя, снова взявшегося за бокал с крепким напитком, и обнимал при этом прижавшегося к нему Тэхена, который лениво делал журавлика из бумажной салфетки. — А Тэ тебе не рассказывал? — Я ему не рассказывал. Мне редко удается обстоятельно рассказать ему что-то из своей жизни, чего уж говорить о твоей… — Тэхен глубоко вздохнул, пока Чон виновато и очень нежно нацеловывал его макушку и наглаживал его плечо. — Все так плохо, Гук. Это критик из моего кошмара, который, не успев мне присниться, сразу стал явью. — Джин собирался было поднести стакан к своим губам, но вдруг решительно поставил его на стол. — Хоби, ты должен организовать нам встречу! Хоби, от неожиданности, чуть не выплюнул только что помещенную в рот креветку. — С кем? — С Мин Юнги. Хочу поговорить с ним в неформальной обстановке. Как ты говорил? Надо уже посмотреть страху в глаза? Я готов! Правда, это не страх. Это огромная заноза в моей заднице.