Хроники Эхона: Лед и Скалы

      Дверь за Лилит захлопнулась, отрезав ее от засыпанного сугробами двора. Девушка смахнула с головы капюшон плаща, опустила на пол вязанку дров и убрала с лица прилипшие к взмокшей коже солнечно-золотистые пряди.       Стянув перчатки из оленьей кожи, Лили бросила их на грубо сколоченную тумбочку и тут же принялась растирать замершие руки. Последний месяц осени выдался на редкость холодным. После двух снежных бюро за неделю Лахор буквально утонул в снегу. Конечно, это переломало порядком веток в соседнем лесу, на пару недель подарив жителям деревни возможность без труда собирать хворост, но вместе с тем совсем оборвало жизнь в окрестностях. Лили вздохнула. «Зря я не купила то огниво у приезжих торговцев. Вряд ли они заедут сюда в ближайшее время» — пронеслось в её голове. Ситуация в стране и так была напряженная, а ранняя зима, похоже, и вовсе отрезала север Фартона от центра. С другой стороны, может, оно было и к лучшему. Забрать кого-нибудь еще стало проблематично…       — Лилит, дорогая, ну наконец-то ты вернулась!       Девушка резко вынырнула из пучины мыслей. В дверном проеме прихожей, привалившись к косяку, истощенным образом застыла ее мать. Ее лицо, иссохшее, словно трава в засушливое лето, избороздила морщинами вымученная улыбка. В голубых глазах зажегся слабый огонек жизни, когда она остановила рассеянный взгляд на круглом лице дочери, припорошенном стремительно тающим снегом. Сердце Лилит словно стиснула огромная ледяная рука. Ее мать за эти пару месяцев стала еще слабее, чем раньше…       — Мама, великая Хат, что же ты делаешь? — воскликнула Лили, торопливо сбросив мокрые валенки и подойдя к матери только для того, чтобы уверенно перехватить ее под пояс.       Невольное упоминание почитаемой всем Фартоном Богини сна сорвалось с языка девушки слишком легко, заставив чуть сморщиться ее мать. Та не любила слишком частого поминания Богов. Особенно таких важных, как Хат.       — Тебе же нельзя вставать, —выдохнула девушка, не обратив внимания на молчаливое возмущение матери.       — Все хорошо, солнышко мое, правда. Мне лучше.       Лили видела, что мать врала. Чувствовала, как дрожало ее тело под рукой. И плотные ткани теплой шали и зимнего вязанного платья не могли скрыть этой лихорадочной дрожи, сотрясающей хрупкое старческое тело.       — Мамочка, пойдем, — Лилит мягко направила женщину в сторону кухни. — Тебе нельзя долго стоять.       — Ох, дорогая, да ладно тебе! — мать закатила глаза. К счастью Лили, сопротивляться не стала, а только мирно двинулась вместе с ней. — Чем попусту волноваться обо мне, расскажи лучше, как сходила? Что там в деревне?       Лилит поджала губы. Стоило ли рассказывать матери правду: как она провалилась по колено в снег, стоило ей только войти в лес, как она продиралась сквозь него еще с полчаса в поисках нормальных веток и в итоге притащила домой многокилограмовую вязанку дров? Мать не любила, когда Лили ходила в леса. Для матери она всё ещё была маленькой девочкой, и женщина никак не могла принять того, что теперь именно ее крошке-Лили нужно было ходить в лес по дрова, чтобы обе они не замерзли долгими северными ночами.       Да и не то чтобы Лилит это удавалось, сказать честно… Она старалась, но для многих дел ей не хватало навыков. Например, для столярного дела. Или строительных работ. Хорошо хоть охотиться, выживать в лесах и минимально торговать отец успел ее научить, а то было бы совсем туго. И хорошо, что Лили пошла в него — крепкого и сильного мужчину, — а не в хрупкую и тонкокостную мать…       Вздохнув, девушка отмахнулась от давящих мыслей и постаралась показаться как можно более непринужденной.       — Все хорошо, мам. В деревне нормально, все как всегда. Тихо только. Снегопад загнал всех по домам. Даже Данни с его друзьями-шалопаями по сугробам не скачут.       — Правда? Ох, ну и зима же там — Данни и его банда не сводят с ума весь Лахор!       Задорный смех мамы чуть поднял Лили настроение. Однако тяжкие мысли так и не ушли.       Девушка ввела мать на кухню и тут же замерла. Нос ее с трудом, но уловил сладкий запах домашней выпечки, а взгляд остановился на большой, накрытой пестрым полотенцем тарелке, притаившейся на столе.       — Мам, ты что, что-то готовила?       — Дорогая, не смотри на меня так. Я всего лишь испекла пирожки. Да и сидела большую часть готовки. Не начинай ругаться, тебе это не идет, моя дорогая.       Лили нахмурилась и прищурила льдисто-голубые глаза. Ей хотелось напомнить маме, что, перетруждая больные ноги и слабый организм, она сделает себе только хуже, но понимала, что для этого было поздно — мать все сделала и все решила, и говорить что-либо уже не осталось смысла. Поэтому Холоуэй-младшая только покачала головой, с трудом уняв взволнованный стук сердца.       — С чем хоть пирожки? — наигранно устало вздохнула девушка.       — С олениной, — спокойно произнесла Гетруда, лукаво взглянув на дочку. — Твои любимые.       Лилит едва удержалась от смешка. Да уж, мать знала, как разжалобить ее и заставить простить все. Так же, как Лили знала, как упросить ее на что-нибудь. Однако сейчас было еще не время.       Девушка провела мать к столу, стоящему у тонкой тканевой перегородки, ведущей в спальню, и усадила ее на колченогий стул. «Надо будет еще раз попробовать сколотить второй…» — хмуро подумала девушка, встав рядом с матерью. Взгляд ее скользнул по тарелке и остановился на желтом бумажном уголке, торчащем из-под нее.       — Что это, мам? — спросила Лили, потянувшись к бумажке.       — М? О чем ты? — женщина проследила за движением руки дочери. — А! Совсем забыла!       Гертруда с трудом взмахнула тонкой бледной рукой, но встать со стула уже не смогла. Поэтому вместо этого она улыбнулась дочери, схватившись за упавшую на грудь косу седых волос.       — Это письмо. Мне его принесла Янука сегодня утром — как раз когда ты ушла. Я хотела его прочитать, но…       Гертруда виновато сморщилась. Лили качнула головой в знак понимания. Хоть мать все еще не могла смириться с этим, дочь давно заменила ей глаза.       — В общем, я решила дождаться тебя.       — А Янука?       — Янука была занята и сразу же ушла. Я не стала задерживать ее.       Лилит вспомнила дородную тетушку Януку из соседнего дома и мысленно зашипела на нее. «Лучше бы помогла ей с пирожками»! Янука уже много лет ничем не занималась — с тех пор, как ее сына забрали на фронт, а невеста с детьми уехала в столицу центрального округа Локк, Шинаен, та только и делала, что трепала нервы соседям и распускала слухи. Да еще и смела болтать о том, что жилище у Холоуэев «слишком бедное» и «слишком старое». «Могла бы уж и подзадержаться, старая карга», — прошипела Лили про себя. — «Мы ей столько помогали, что она нам уже по гроб жизни должна, а тут… Умирать будешь — не поможет».       — Лили, я знаю, о чем ты думаешь, — недовольно произнесла Гертруда. — Не ругай Януку. Она и так много для нас делает. Лучше прочитай письмо.       — Хорошо, мам, — буркнула Лили, окончательно выдернув письмо из-под тарелки.       И тут же замерла, рассмотрев его. Письмо было скреплено восковой печатью. Кроваво-красная, в форме великой империи Фартон, она ярким пламенем блеснула на желтой бумаге конверта, притянув внимание. Лили почувствовала, как в горле ее встал ком, а в груди появилось стылое, тяжкое чувство. Это было официальное письмо от королевского двора Фартона. И оно могло обещать только две новости.       Лили торопливо разорвала бумагу, с трудом подавив дрожь в пальцах. Взгляд девушки тут же скользнул к началу письма.       — «Гертруде и Лилит Холоуэй от королевского двора Фартона и лично императора Нерона Фартонского о Эдмунде Холоуэе…»       Мать ахнула и замолчала, приложив ладони к лицу. А Лили попыталась было продолжить читать, но воздух встал ей поперек горла, а мурашки поползли по спине, пронзив кожу холодком. Горло сжало от тревоги, и где-то в груди что-то ухнуло, заставив всегда крепкую Лилит привалиться к столу в попытке удержаться на ногах. Воспоминания накрыли девушку тяжелым, душным покрывалом.       Она вспомнила тот далекий день год назад, когда забрали Эдмунда — ее любимого старшего брата. Это тоже был хмуронеб, только куда более мягкий, полный струящихся по улицам луж, перезвона капели и хлюпающей под ногами грязи, поглощающей и соседские хижины, и высокие ели, и стволы лысых дубов. Эдмунду только исполнилось восемнадцать — самый возраст для призыва в армию Фартона. Лили было шестнадцать и она, как и любая любящая сестра, цеплялась за руки и одежды брата, умоляя его остаться. Она просила его подумать о них — его матери и сестре, которых он оставлял одних в суровом северном краю. Она напоминала ему о его даре — довольно сильной магии льда, — который он хотел сделать инструментом бойни, а не мира, как завещал им отец. Она кричала ему: «Это не наша война».       И это действительно была не их война. Когда брата забирали, Фартон воевал с соседней империей Кальсот уже девять лет — с тех самых пор, как соседи совершили вероломное нападение на небольшую приграничную деревушку на юге страны. Тогда они вырезали всех ее жителей и сожгли следы своего преступления, надеясь, видно, что это сойдет им с рук. Фартон не простил такого. Разразилась война. Потянулись долгие годы сражений, превратившие некогда процветавшие земли в пристанище боли, слез и крови невинных юношей и девушек, бьющихся насмерть за родину и за то, на что они едва ли могли повлиять. Лили особо не прислушивалась к новостям с фронта. Они пугали ее, заставляли волноваться даже в далеком от линии фронта северном Станке и надолго оставляли нервной и напряженной. Однако даже Лили знала, что южный Фартон вот уже как десять лет настоящий Темный Край на земле.       И именно туда с улыбкой отправился ее старший брат. Он обещал вернуться. Однако, отпуская брата на войну, Лилит боялась, что судьба уготовит ему другой путь       Боялась она этого и сейчас. «Лишь бы не похоронка…» — пронеслось в голове Лили.       Похоронки часто приходили в их деревню, из которой каждый год забирали почти всех работоспособных взрослых юношей, оставляя только тех, что были единственными детьми в семье. А брат уже давно не писал им с матерью письма. Отправляя послания в никуда, Лилит надеялась, что он просто занят — война в последнее время взяла новый виток и стала еще жесче, на переписки у солдат уж точно не было времени, — но письмо с королевского двора натолкнуло Холоуэй на худшие мысли.       В секундном порыве девушка бросила взгляд на портрет отца, висящий над столом. Он, светловолосый и голубоглазый, похожий на яркое солнце и чертами лица, и характером, взглянул на нее как всегда тепло. Лили не смогла улыбнуться отцу в ответ. Это был его последний портрет. На нем ему было двадцать девять — именно в этом возрасте Лильен Холоуэй трагически погиб на охоте прямо перед отправкой на фронт. Он неудачно натолкнулся на медведицу с медвежатами и не смог отбиться от нее даже со своими талантами мага льда. Лили запомнила его именно таким, каким он был на портрете. Добрым, открытым и очень любящим ее и Эдмунда. И его лицо, полное радости и надежды, так похожее и на лицо брата, и на ее собственное, придало ей сил продолжить читать.       — С величайшей радостью сообщаю вам, что служба солдата Эдмунда Холоуэя, мага первого специального отряда магов под руководством Генриха-Ясона Вайсе, закончена… Он возвращается домой!       Облегчение затопило Лили, заставив ее дрогнуть. Девушка шумно выдохнула. Улыбка тронула ее побледневшие губы, а ноги в коленях затряслись. Брат был жив. Он не погиб! И это было важнее всего остального. Мать судорожно выдохнула, приложив ладонь ко рту, словно пытаясь сдержать смех облегчения.       Целый год Лилит и Гертруда жили в ежедневном страхе. Каждая забивала его, как могла. Лили — ежедневными трудами по дому, в котором она стала единственной хозяйкой и единственной опорой. Гертруда — вышивкой и борьбой с одолевшей ее болезнью, а еще помощью соседям с едой, стиркой и ребятишками. Но вот, ужас закончен. Эдмунд возвращался.       — Сим заверяю это письмо от десятого числа хмуронеба шестьсот четвертого года от ухода Богов и даю дату возвращения — пятнадцатое хмуронебо шестьсот четвертого года.       — Сегодня!       Гертруда попыталась встать, однако ноги ее подогнулись. Лили успела поймать мать, но та все равно потянула ее, ослабевшую, на пол.       — Сегодня, мама, сегодня, — прошелестела Лили, не веря своим словам.       Словно маленькая девочка, она залилась счастливым смехом и прижала к своей крепкой груди, все еще затянутой в мокрую шубу, тонкую фигуру матери. И та не стала возмущаться, хотя никогда не любила, когда ее одежда была влажной, а только уткнулась носом в короткие волосы на виске дочери.       — Сегодня! — эхом отозвалась она.       И рассмеялась тоже.       Единение матери и дочери разрушил громоподобный стук в дверь. Лили нахмурилась. Кого там черти принесли в такой душевный момент? Взглянув на маму, она виновато улыбнулась. Но делать было нечего — пришлось поумерить радость и отстраниться. Гертруда попыталась было уцепиться за рукав дочери, однако пальцы только мазнули по шерсти. Нежность волной захлестнула Лили, да так, что дыхание перехватило. В порыве чувств она еще раз обняла маму, ища ее тепла, однако быстро скрыла внезапную сентиментальность за заботой: подняла матушку с пола и усадила ее на стул.       Стук повторился, на этот раз еще более яростный и быстрый.       — Я пойду открою, — произнесла Лили, мягко коснувшись ладони Гертруды и рванув в прихожую, словно обжегшись о сухую кожу.       За дверью Лили встретила Янука. Женщина стояла в одном платье и валенках на босу ногу среди густых сугробов и под шквальным ветром, а волосы ее вороньим гнездом спадали на плечи и спину. Странный вид для нее, всегда стремящейся выглядеть как столичная светская львица. Холоуэй чуть напряглась.       — Тетушка Янука, что-то случилось? — спросила она, направив в разговор все скромное обаяние и запихав поглубже грубые слова об «ответственности» соседки.       — Приехали!       — Кто приехали?       Лили поняла, о ком говорила Янука. Почувствовала. Но постаралась отмести эту мысль до того момента, как получит ее подтверждение. Лучше не верить и не получить, чем поверить и разочароваться.       Однако дрожь нетерпения все равно коснулась ее рук и заставила переступить с ноги на ногу. Восторг юркой птичкой забился в груди. И только время, казалось, замедлило свой ход. Вот Янука вздохнула, потратив лишнюю секунду. Вот потянулась к волосам, словно вспомнив о внешнем виде, о котором всегда так пеклась. «Ну быстрее!» — внутренне рыкнула девушка. Умела же тетя Янука начать тянуть в самый ответственный момент!       — Ребята наши! С фронта приехали, — наконец просипела женщина, заставив Лили шумно выдохнуть сквозь крепко стиснутые зубы. — Мне Лайя и Опри сказали — к ним Дамор приехал, он сегодня с мальчишками главную дорогу вычистить поехал, ну и… Говорит: «заметили их издалека. Едут — и снег в разные стороны летит».       Лили были неинтересны подробности. Но она выслушала сбивчивую речь тетушки, успев за это время собраться с мыслями и унять бешеную радость, гонящую ее бежать километр за километром и кричать, срывая голос.       — Идем, солнышко, идем! — наконец выдала Янука, панибратски схватив Лили за руку.       — Тетушка Янука, мне надо сначала маме рассказать, — попыталась отвертеться от настойчивого внимания Лили. — Я приду через пару минут, идите пока без меня.       — Ох, конечно-конечно… Я тогда пойду. Пойду, пойду, пойду…       Бормоча, женщина поплелась со двора семьи Холоуэй на дорогу. Лили не стала дожидаться, пока она уйдет — рванула вглубь дома. Мать встретила ее взволнованным взглядом и вопросом:       — Ну, что там?       — Тетя Янука. Она сказала… Ребята вот-вот приедут, — выпалила девушка.       Гертруда ахнула и вскочила было со стула, но тут же опустилась обратно, схватившись за сердце. Лили подскочила к ней.       — Мам, ты только не переживай! Я сама схожу. Встречу Эдмунда, приведу его…       — Как же! — воскликнула женщина, всплеснув руками. — Мать должна встретить сына! Какая я мама, если не приду к сыну, приехавшему с фронта?       — Я объясню все Эдмунду, хорошо, мамуль? Он у нас умный, все поймет, — девушка чмокнула мать в макушку. — Ты посиди пока. Давай я принесу самовар и одеяла, а? Заваришь чай, закутаешься в тепленькое…       На пару мгновений воцарилась тишина.       — Ты меня не пустишь? — спросила Гертруда в последний раз. Лили только кивнула. — Тогда… Иди, родная. Хорошо хоть я пирожков напечь успела…       Принеся все, что нужно, Лили подготовила самовар к заварке, отдала маме мешочек с засушенными чайными листьями из самого восточного округа Фартона, Магаба, и поцеловала ее еще раз — на этот раз, в щеку.       — Все будет хорошо, мам, — шепнула девушка, почувствовав дрожь Гертруды. — Теперь все будет хорошо.       — Да, солнышко. Просто… Я так рада, что Эдмунд вернулся. Я так боялась потерять его как и твоего…       Женщина замолчала, сипло выдохнув. Лили только сжала пальцы покрепче. Конечно, мама все еще любила отца, и девушка знала, как тяжело ей давались мысли о нем.       — Эдмунд жив, мама. И это главное, — Лилит снова отстранилась. — Я пойду… Думаю, Эдмунд не обрадуется, если его не встретит никто.       Гетруда надрывно хихикнула и махнула дочери: можно сказать, дала свое благословение. А только это Лили и нужно было.       Торопливо натянув валенки, Лили выбежала на улицу и почти сразу утонула в снегу, но едва ли обратила на это внимания. Да что там говорить, она даже калитку не стала закрывать, когда выскочила со двора вспугнутым кроликом. «Все равно все друг друга знают. Воровать не станут. А если попробуют…» — Лилит сжала кулаки, без слов сказав самой себе, что сделает с возможными ворами.       На узкой, утоптанной дорожке между хижинами царила тишина. Дома стояли пустые, двери были приоткрыты, а голоса их обитателей грохотали вдалеке — где-то у главной площади. Туда девушка и побежала. Сердце ее забилось быстрее, щеки вновь раскраснелись, а в распущенные светлые волосы зарылся холодный ветер, принесший с собой морозный запах зимнего дня.       Лахор был небольшой деревней, потому Лили быстро достигла главной площади даже с учетом того, что дом семьи Холоуэй находился на отшибе. На небольшом пяточке земли, окруженном хижинами и заставленном остовами брошенных торговых палаток, собралась, казалось, вся деревня. Лилит с трудом удалось прорваться сквозь толпу к первым рядам. Однако это того стоило.       Ей повезло — она выбралась из толпы как раз ко въезду на площадь большой крытой повозки, запряженной тройкой гнедых лошадей. На спине одной кобылы сидел мужчина, от рук которого исходили закрученный порывы ветра, убирающие снег из-под копыт животных. Толпа загудела. Замершая в ожидании Лилит услышала восторженный возглас тетушки Януки. На него ответило еще несколько деревенских, потом еще, и вот уже вся толпа взвыла нестройным хором, приветствуя важных гостей. К собственному удивлению, Лили вторила им. Эта встреча была слишком важной, чтобы молчать.       Повозка ловко вывернула в самый центр толпы. С нее спрыгнул, мягко приземлившись в разметанный снег, высокий мужчина в фартанке — зелено-золотом камзоле. «Военный. На высоком посту», — подумала Лили, едва слышно присвистнув. Только высшим чинам дозволялось носить фартанки — камзолы цветов империи Фартон, цветов королевской семьи. Однако мужчина выглядел слишком молодо для такой роли. Его чуть грубоватое лицо с острыми скулами, длинным носом с горбинкой, тонкими бледными губами и чуть прищуренными янтарно-карими глазами было лишено морщин и выглядело совсем по-детски.       В этом мужчине Лили увидела максимум своего ровесника, но никак не высокопоставленного военного из столицы.       — Люди деревни Лахор! — похожий на гулкий вой ветра, голос мужчины пронесся по толпе, заставив ее притихнуть. — От имени его величества императора Нерона Фартонского мы прибыли возвратить вам сыновей! Их долг нашему общему делу, нашей драгоценной Родине, отдан! Сейчас я начну называть имена. Те, кто услышат имя своего сына, подойдут ко мне.       Сыновей? Лилит поджала губы. Она помнила, что на южный фронт отправляли и девушек их деревни. В один год с Эдмундом забрали пятерых — сильных, статных, горящих воинственным огнем. Что-то тут было не так.       И Лили убедилась в этом, когда прозвучало первое имя.       — Дамьен Ньян!       Лили округлила глаза, не веря, что не ослышалась. Дамьен? Его же забрали три года назад! Почему такой разброс во времени? Почему брата Лили, не отслужившего и года, отправили в вольную вместе с мужчиной, служившим три?       Девушка узнала это, когда мать Дамьена подошла к повозке. Ее надрывный крик испуганной птичьей трелью взлетел к затянутым тучами небесам, предвещающим новый снегопад.       — Дамьен! — на одной ноте завыла женщина, обрушившись на колени. — Мой Дамьен! Боже, что вы с ним сделали?!       Под ноги женщине из повозки выгрузили… Нечто. От одного взгляда на это клубнеподобное существо, завернутое в парадный камзол, Лили замутило. С трудом девушка узнала в изувеченном лице непонятного кулька Дамьена, некогда первого красавца деревни. И от этого узнавания ужас парализовал девушку, заставив ее крепко стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть. У некогда крепкого парня, катавшего всех ребятишек на плечах и не раз помогавшего Лилит учиться обращаться с ножом, не осталось ни рук, ни ног, а лицо его превратилось в сплошной ожог. Но, что самое страшное, он был жив. Его слабый голос достиг людей, заставив их ахнуть:       — Мама… Мамочка.       Мать Дамьена завыла лишь громче. Кто-то из деревенских стариков бросился им на помощь и вчетвером последние мужчины Лахора унесли слабо кричащего Дамьена и его едва бредущую, воющую на одной ноте мать. Воцарилась тишина. Жуткая, пронзительная, такая, которая окутывает ужасными мыслями, словно паутиной.       Неужели они привезли тех, кто больше не мог сражаться? Вернули домой инвалидов? Когда на свет вынесли второго юношу — без руки и левого глаза — Лилит убедилась в этом. И ей стало так невыносимо страшно, что поджилки затряслись, а в животе разлилось тянущее чувство. Неужели ее брат такой же? Тоже… Инвалид? Невольно девушка представила себе что-то похожее на Дамьена, только с лицом и голосом Эдмунда. Но тут же мотнула головой, стремясь изгнать эту мысль из головы. Нет. Нет-нет! Она хотела, чтобы брат вернулся домой, но не таким же способом!       «Так не может быть! Не с Эдмундом… Только не с ним», — это наивное утверждение крепко вцепилось в разум Лилит. И издохло с отвратительным визгом, когда на снег выгрузили, словно мешок с картошкой, Эдмунда Холоуэя.       На негнущихся ногах Лили направилась к брату. Сердце загрохотало где-то в ее горле, испарина выступила на лбу, а взгляд застыл на брате. Вернее — на двух культях вместо его ног.       У её брата не было ног. Другие мысли вылетели из головы девушки и упорхнули, оставив Лилит наедине с ужасной реальностью: её брата вернули с войны инвалидом.       — Могли бы хоть на что-то их выгружать, — услышала Лили шипение мужчины-военного за спиной.       Ответа не услышала. Она опустилась на колени рядом с братом, с огромным трудом отведя взгляд от его ног и заглянув в глаза. Может, было бы лучше, если бы она продолжила смотреть на культи. Потому что страшнее завязанных пустых штанин вместо ног был взгляд Эдмунда. Пустой. Совершенно безжизненный. Он скользнул по Лили так, словно бы ее и не было, и в голубых омутах не мелькнуло и искры жизни. Бледное, по цвету едва отличимое от снега лицо не дрогнуло. Эдмунд как будто и не понял, что он дома, а рядом с ним на снегу сидит сестра, растерянно выискивающая в чертах его лица своего брата.       На мучительно долгую секунду Лили зажмурилась. Она не имела права раскисать. Она была хозяйкой дома Холоуэй, его опорой. Той, на которую первой обрушиваются все горести, но которая обязана вынести их, чтобы даже самые слабые члены семьи были в безопасности. У нее не было права на ошибку. Не теперь. Лили должна была выдержать. Ради брата. Ради… Мамы.       Распахнув глаза, Лилит схватила брата за руку. Ее холод и безжизненность заставили ее сжаться, но девушка сдержала дрожь. Вместо этого она растянула губы в вымученной улыбке и произнесла:       — Привет, брат. Добро пожаловать домой.       Эдмунд не дрогнул. Однако Лилит почудилось, что глаза его чуть оживились и даже зацепились за ее лицо, а губы шевельнулись в неслышном «Лили». Обрадованная этими домыслами, она, собрав все силы, подняла его. Это оказалось не так сложно, как ей показалось. Боль уколола где-то в груди, когда Лили поняла, почему. Брат стал ужасно легким — его всегда мягкие черты истончились, а фигура под мешковатым камзолом ощерилась острыми краями.       Девушка выдохнула сквозь крепко стиснутые зубы. Сдаваться было нельзя. А потому она перехватила Эдмунда поудобнее и повернулась, высоко подняв голову, силясь казаться сильнее, чем была.       Но кичиться было не перед кем. Деревенские разошлись — на площади остались только гости. Знакомые голоса гудели отовсюду. Лили знала, куда они направились: следом за еще четверыми ребятами, которых вытащили из телеги. «Пятеро…» — пронеслось в голове Лили. — «Всего пятеро». В родной Лахор вернулось лишь пять юношей, и все — такими. Лилит должна была быть благодарна, что Эдмунд вернулся домой хоть как, что он жив и относительно здоров. Но сердце ее ныло и молило всех Богов разом, чтобы все это оказалось сном. Чтобы на далеком южном фронте брат воевал с кальсотами, но имел бы здоровые ноги и вернулся в Лахор именно на них.       — Вам помочь?       Девушка обернулась. Над ней навис мужчина в зелено-золотом камзоле. Его глаза смотрели отстраненно и избегали Эдмунда. Лилит прижала брата к груди ещё сильнее. Ей сразу не понравился этот мужчина, привезший брата домой таким.       — Не пристало девушке носить на руках тяжелых юношей, — продолжил мужчина, не услышав ответа. — Я помогу вам. Где вы живете?       — Не надо мне помогать, — ненароком огрызнулась Лили. — Уж поверьте, я могу помочь брату.       Мужчина только ухмыльнулся. Он явно ей не поверил. Уничтоженная, разозленная незнамо на кого, Лилит зло фыркнула, мотнула головой и решительным шагом направилась домой. Она почти не удивилась, когда услышала глухой скрежет шагов. И уж тем более — не остановилась.       Однако перед калиткой ей все же пришлось беспомощно замереть, вглядываясь в занесенные инеем и снегом окна родной избушки. Руки ныли, в плечах тянуло, но тяжелее боли физической был страх. «Как отреагирует мать?» — билось в голове Лилит перезвоном церковных колоколов. Мама так ждала Эдмунда дома… Так хотела видеть его, хоть каким. Но справится ли она? Гертруда была слаба физически. Перенесет ли она еще один удар или он станет для нее роковым? Лилит не знала. А потому стояла у приоткрытой калитки, не решаясь шагнуть за нее, словно бы это могло уничтожить всю ее хрупкую жизнь.       А потом она вспомнила о мужчине, который дошел за ней до самого дома. Лили не хотела отдавать ему брата. Она вообще не хотела больше кому-либо его доверять. Не теперь, когда некий Генрих-Ясон Вайсе сначала отправил его в битву, где брата лишили ног, а потом вернул домой, доживать век в надежде на то, что найдется хоть кто-нибудь, кто сможет позаботится о безногом девятнадцатилетнем парне.       Но выхода не было.       — Мне нужна помощь.       — Да неужели?       — Подержите его, — произнесла девушка, повернувшись к мужчине и чуть вытянув к нему безвольного брата. — Я войду первой и предупрежу мать. А вы занесете Эдмунда в дом сразу за мной.       — План, конечно, ужасный, но дело ваше, юная леди, — фыркнул мужчина, перехватив Эдмунда.       Сделал он это резко и совершенно отстраненно. Кое-как подхватив парня, мужчина странно сморщился. В глазах его мелькнула совершенно непонятная эмоция — не то необъяснимая боль, не то отвращение. Что говорить, мужчина даже не прижал руки к груди, так и оставив их вытянутыми. Словно бы он держал не человека, а грязный мешок. Это сравнение Лилит не понравилось. И слова мужчины о ней — тоже. Но она подавила возмущения, прикусила язык и направилась в дом.       Где тут же наткнулась на горький плач. Сердце девушки провалилось куда-то в живот. Она узнала голос — плакала мама. Не раздумывая, Лилит рванула в комнату, откуда и доносился плачь.       Там, на крохотной тахте, сидели Янука и Гертруда. Тучная женщина обнимала хрупкую старушку, шепча ей что-то, слегка покачивая и мягко поглаживая широкой ладонью по плечу. Заслышав топот, Гетруда подняла голову. А, столкнувшись взглядом со взглядом дочери, замерла, приоткрыв рот, словно желая что-то сказать.       — Мама… Янука… Вы все рассказали ей?!       Лили почти ощерилась. Янука не должна была быть здесь! Это был личный разговор. Что-то, что касалось только их и судьбы Эдмунда. Но никак не настырной соседки-сплетницы, которая даже не могла помочь Гертруде Холоуэй прочитать письмо.       — Да, девочка моя. Я подготовила ее, — выдохнула Янука, породив в груди Лилит волну жаркого гнева.       Девушка сдержалась. Дождалась только, когда мужчина внесет Эдмунда в комнату и уложит его на свободную кровать — кровать Лили. А потом так посмотрела на Януку, что та подскочила и по стеночке убежала прочь — в снежный день где-то вне мира Холоуэев.       Это задержало Лилит. И не позволило ей остановить мать, когда та подорвалась и рванула к сыну, чтобы упасть перед ним на колени.       — Мама… — Лилит хотела было сказать, что все в порядке.       Но мать схватила Эдмунда за руку, уткнулась макушкой ему в бок и завыла. Протяжно, на одной ноте. Так же, как выла мать Дамьена. И это разбило Лилит сердце. Она настолько растерялась, что только и смогла уйти на кухню и завалиться на колченогий стул, слушая, как плачет мать и тихо дышит Эдмунд. Уперевшись локтями в стол, она положила голову на ладони и застыла.       Не такого она ждала и не такого хотела. Почему жизнь была так жестока с ними? Сначала отец, потом болезнь матери, теперь — Эдмунд. Это было несправедливо — обрушивать все это на них одно за другим. Лилит хотела кричать тоже, прямо как мама. Но держалась. Потому что она была опорой семьи. И если сломается она, кто не даст доломаться Гертруде и Эдмунду?       — Он оправится, — прозвучало за спиной у девушки.       Она повернулась и мазнула взглядом по фигуре военного. Почему он еще не ушел?       — Вам-то откуда знать?       — Я уже видел таких. Они оправлялись. Ваш брат тоже оправиться.       То, как мужчина произнес последнюю фразу — холодно и отстраненно, не глядя на девушку — заставило Лили скривиться и спросить:       — Кто вы вообще?       — Генрих-Ясон Вайсе. Генерал отряда вашего брата, — отчеканил мужчина, словно ударив молотом по наковальне.       Лили обожгла его самым ненавидящим взглядом. Это была его вина. Он не защитил ее брата! Он позволил ему лишиться ног! Девушка глухо зарычала, сжав кулаки. Ей нужно было выместить боль хоть на кого-то, и этот мужчина, не сумевший уберечь Эдмунда, казался ей лучшей кандидатурой.       — Что вы здесь забыли? Поглумиться приехали?       — Едва ли, — спокойно произнес мужчина, стойко выдержав взгляд Лили. — Я здесь, чтобы вернуть Эдмунда Холоуэя и других юношей Лахора домой. А еще — чтобы доставить вам, Лилит Холоуэй, просьбу короля.       — Мне? — растерянно выдала девушка, не удивившись тому, что мужчина знал ее имя.       — Вам, — Гених встал по стройке смирно. — Леди Лилит Холоуэй от короля Нерона Фартонского: прошу вас внять моей просьбе и приехать в королевский дворец для личной аудиенции по вопросам родословной вашей семьи.       Лили открыла и закрыла рот. Она ничего не понимала. Родословная ее семьи? Могло ли это быть связано с… Их с отцом тайной?       — Хочу заранее предупредить, — продолжил мужчина, прищурив глаза, — что это не предложение, а приказ. И отказаться от него вы не смеете. Выезд завтра. Попрошу быть готовой.       — С ума сошли? Мой брат только что вернулся с войны. Инвалидом! — Лили бряцнула по столу. Руку обожгло болью, но она едва ли обратила на это внимание. — И вы приказываете мне ехать в центр Фартона прямо сейчас, когда мне нужно заботится о нем и матери? Вы блаженный?       — Отставьте грубости. Вопрос, который с вами хотят обсудить, важен для страны. А страна важнее отдельных людей.       — Для вас может быть, но не для меня, — рыкнула Лилит, устало выдохнув. — Но выбора вы мне не даете, да?       — Конечно. Вопросы государственной важности не предполагают выбора.       Лили застыла, обдумывая сложившуюся ситуацию. Ничего хорошего в ней не было. Бессильный гнев стиснул горло девушки, призывая ее кричать и прогонять прочь настырного мужчину, по косвенной вине которого ее брат лишился ног. Но отказ королевскому посланнику мог стоить дорого…       У Лили было, что терять. А потому она подняла голову и сказала, едва сдерживая рычание:       — Что бы вам когда-нибудь побывать на моем месте, сэр. Я еду.       — Только это для меня и важно, — ответил мужчина, поклонившись. — Всего вам хорошего.       Он ушел, но едкие, отравляющие воздух слова остались с Лили. А вместе с ними — и приказ, повисший на шее девушки тяжелой гирей. Лилит понимала, зачем ее вызвали к королю, но никак не могла понять, как раскрылся ее маленький секрет.