По дороге столбовой...

Петербург неприветливо встречал Софью мелким дождем, стучавшим в окно кареты. Императорский поезд возвращался из летней резиденции, Царского Села, в Зимний дворец. В одной из свитских карет, стучащих колесами по мостовой, помещались четыре фрейлины императрицы. Россети, задумавшись, опустила глаза и прислонилась к стенке. Натали Вельская пыталась занять разговором чем-то обеспокоенную Надю. А Софья не отрывала глаз от окна, будто чувствуя, как становится все ближе к человеку, по которому скучает. Она знала, что теперь, несмотря на неизменно печальные обстоятельства, ей будет чуть легче переживать разлуку. К тому же, возвращение государя означало приближение суда. Это не могло не пугать, но обещало избавить, наконец, от неизвестности, жить в которой становилось уже невыносимо. *** В скромной фрейлинской комнате на четвертом этаже Зимнего дворца горели свечи, несмотря на послеполуденный час. Тяжелые драпировки были отодвинуты, но не единого солнечного луча не проникало сквозь оконные стекла. Если бы не свечи, здесь стоял бы полумрак. Софья сидела в креслах у окна, укутавшись в пуховую шаль, и глядела на Неву, ничем не колеблемая гладь которой полностью сливалась с небом. И на этом сером полотне рисовались контуры зданий, шпилей, куполов. Порой стая птиц нарушала картину этого безмолвия, но они пролетали — и снова никаких признаков жизни, только серая бесконечность и вдалеке, словно вырезанные из черного картона, силуэты. Девушка знала, что сейчас в Петропавловской крепости судят Рунского и, быть может, в этот момент он выслушивает свой приговор: тюрьма, поселение, каторга…или Кавказ? «О, если бы его осудили на поселение, пусть бессрочное, я поехала бы за ним, никто не смог бы учинить мне препятствий. Но если каторга… не каждая из жен несчастных получила дозволение последовать туда, едва ли я — не жена, даже не невеста, смогу добиться его. Но и здесь есть надежда: я брошусь в ноги к государыне, она так добра ко мне; а тюрьма или ссылка на Кавказ и вовсе не дают мне возможности надеяться. Не буду думать об этом, не буду гадать, а поручу все воле Божьей. Пусть Он рассудит». *** Императрица Александра Федоровна, слегка утомившаяся от дневных торжеств, отдыхала в своем кабинете на четвертом этаже Зимнего дворца. Немного в стороне от кресел государыни четыре молодые фрейлины, принадлежавшие к так называемому «узкому кружку» императрицы, собравшись вокруг небольшого столика, играли в макао. Александра Федоровна, давно чувствующая усталость и подступающую мигрень, решила отложить на завтра некоторые свои планы и выразила желание остаться одной. Четыре девушки в парадных костюмах поднялись и, присев, в один голос произнесли: «Спокойной ночи, Ваше Величество». И в этот момент, увидев склоненную перед нею маленькую фигурку Софьи, императрица поняла, что этого разговора долее откладывать нельзя. — Софи, а вы, пожалуйста, задержитесь, — произнесла она вслед княжне, последней подходившей к двери. Софья развернулась и приблизилась к креслам государыни. — Возьмите себе стул и присядьте здесь, ma chere, — произнесла она, указывая на место напротив себя. Впервые за прошедший день увидев Софью так близко, Александра Федоровна еще более уверилась в своих предположениях: было что-то невыносимое для взгляда в этом похудевшем и заострившемся детском лице, во взгляде огромных темно-голубых глаз, слезы в которых будто застыли. Что-то, что никак не сочеталось со всем ее облачением: увенчанной цветами прической и отражавшими блики свечей бриллиантами на роскошном платье. — Что с вами, Софи? На вас лица нет, — начала государыня, — и со времени переезда в Петербург, я заметила, вы все бледнеете и худеете. Что вас мучает? — Софья молчала — слова, которые она готова была сказать, под этим приветливым, но твердым взглядом как-то разом перепутались, забылись. — Ответьте мне, Софи, доверьтесь своей государыне, — продолжала Александра Федоровна, знавшая застенчивость Софьи, — вы же знаете, как я люблю вас. Эти последние слова возымели свое действие — Софья порывисто поднялась с кресел и упала к ногам императрицы. — Простите меня, Ваше Величество, простите, — сквозь слезы повторяла она, — я дурно выполняю свои обязанности, я своим хмурым видом омрачаю ваше настроение, и это мой ответ на ваше расположение, на вашу доброту ко мне… — Полноте, Софи, я вовсе не прошу вас оправдываться, — проговорила императрица и остановилась, приподняв к себе лицо Софьи, — я жду от вас совсем других слов. — Невероятно развитое в княжне чувство доверия к императрице побороло в ней страх и ту замкнутость, с которой она безмолвно переносила свое горе. Это чувство оказалось в ней сильнее простого дружеского доверия — лучшей подруге она открыться не смогла. — Вашему Величеству, вероятно, известно, — едва слышно начала княжна, — о вчера совершившемся суде в Петропавловской крепости? — Государь говорил мне. Он выразил надежду на то, что это был последний суд по тому затянувшемуся делу. Тот декабрь нас всех поверг в ужас. Я тогда впервые поняла, в какой стране живу, — произнесла императрица. Последние слова Александры Федоровны подавили в Софье пробудившуюся решимость — могла ли она сейчас просить о преступнике, члене общества, что повергло в ужас государя, государыню? Императрица, сразу догадавшись об этом, решила сама подвести Софью к ответу. — Я, кажется, понимаю причину вашего горя, ma chere. Осужденный, вероятно, приходится вам родственником? — спросила она, хотя была почти уверена, что это не так. — Нет, Ваше Величество, — проговорила Софья и опустила глаза. Она чувствовала на себе вопрошающий взгляд императрицы и знала, что молчать сейчас нельзя. «Я люблю его», — почти вырвалось у нее, но она удержала этот неуместный сейчас порыв и, подняв взгляд, произнесла: Но судьба этого человека очень много значит для меня… Позвольте мне поехать за ним, — услышала Софья в установившейся тишине свой голос. С твердым осознанием она бы не смогла произнести этого, и теперь порыв оказался кстати. Услышав эти невольно вырвавшиеся слова, что подтверждали ее предположения, государыня вдруг обо всем догадалась. Она знала редкую доброту и смиренность Софьи, ее всегдашнюю готовность помочь, развитое чувство долга и ответственности, выделявшие ее среди фрейлин. И в этом хрупком ребенке ей виделась способность любить, не каждому доступный дар любви-прощения, любви-сострадания. Императрица замечала, что Софья не дорожит вниманием и любезностью окружающих ее при дворе молодых людей, но сначала ей виделась в этом всего лишь неопытность юности. Но потом она начала понимать, что Софья создана не для блеска и пышности двора, не для того суетного счастия, к которому, казалось, приуготовила ее судьба, дав княжеский титул и богатейшее наследство. «Может быть, это излишняя вольность воображения, но эта девочка будет женою или великого, или несчастного человека», — записала она в своем дневнике. Сейчас Александра Федоровна понимала, что никакие уговоры, никакие увещевания не помогут, что Софья не отступится от своего решения ни при каких обстоятельствах, и лучшее, что она может сделать — это помочь ей именно так, как она того ждет. — Дорогая Софи, — начала государыня, — вы, наверное, думаете, что я сейчас начну отговаривать вас или пугать тяготами жизни, на которую вы готовы себя обречь. Но я не стану этого делать потому, что чувствую в вас силу. — Софья, охваченная порывом радостной благодарности, что вызвало в ней такое скорое понимание императрицы, вновь опустилась на колени перед нею. — Встаньте, ma chere, встаньте, — говорила Александра Федоровна, поднимаясь с кресел и приглашая Софью к чайному столику, — вам пока не за что меня благодарить. Сейчас я могу обещать только то, что поговорю с государем и постараюсь убедить его. — Я не смела надеяться, ваше Величество, — проговорила Софья, безудержную радость которой сменило смущение перед этой неожиданной милостью. — Оставьте, Софи, давайте поговорим по душам, без этих нелепых условностей, — говорила императрица, сама разливая чай и протягивая девушке маленькую кружечку китайского фарфора, — прошу вас, не прибавляйте к каждой фразе «Ваше Величество». Тепло от кружки чая в руках, участливый голос императрицы и ее мягкий ободряющий взгляд рассеяли смущение Софьи, подарив ей ощущение почти материнского тепла и заботы, которой она совсем была лишена. Девушка кивнула на слова императрицы и, как бы в подтверждение этого, проговорила просто «Merci», принимая кружку из ее рук. — Вы любите этого человека? — сразу, как поняла, что Софья готова к ответу, спросила императрица. — Люблю, Ваше… — начала княжна и запнулась. Легкий укор в глазах императрицы быстро сменила прежняя приветливость, и, ободренная ею, Софья продолжала — Люблю. Хотя он не муж мне, не жених даже. Он не осмеливался просить моей руки, сознавая, в каком положении находится. Но поверьте, он не виноват — в тот день, даже в тот злополучный декабрь его не было в Петербурге, а это общество… он был так молод, неопытен… увлекся. Софья говорила пылко, с той несвязною страстностью, которая обыкновенно обладает наибольшей силой убеждения. Александра Федоровна глядела в ее худенькое, не отличавшееся особою красотою лицо, что сейчас было почти прекрасно, восхищалась этой девочкой, которой едва исполнилось семнадцать, и знала, что в этом хрупком существе хватит мужества на избранном ею пути.