***
Этот необычайно светлый день начался с обыденных криков матери Эли о том, какая та непутевая дочь. — Да как ты, мерзавка, посмела принести такой отвратительный табель с оценками? — Так началась первый день летних каникул. А ведь она даже не успела встать с кровати. — Мам ну может хватит на меня кричать? — тихо спросила Элизабет, — утро только началось, а ты уже во всю голосишь, — она отвела взгляд и инстинктивно сгорбилась, сжалась, как маленький котенок, загнанный в угол стей разъяренных разъяренных и бешенных собак. — ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ ТАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ, ДРЯНЬ?! — глаза матери налились кровью от ярости, ее слова искажали такую желчь… Такой яд… В следующую секунду случилось то, чего не ожидала ни мать Эли, ни сама девочка. Ее мать вихрем направилась к дочери, задержалась буквально на секунду, и потянула ту за волосы, тем самым не давая девочке ни вырваться, ни как-то защититься от этой внезапной атаки. Эли опешила от этого и не совсем понимала что происходит, лишь плакала и просила отпустить. В следующую секунду мать потащила дочь за волосы, заставляя ту упасть с кровати. Она без жалости и сожалений тащила кричащую и плачущую девочку через всю квартиру. Как только Элизабет отошла от шока, она пыталась встать, что бы не волочиться по полу, слабо била мать по рукам, что бы хоть на чуть-чуть слабила хватку. Но, та лишь силой толкнула девочку. Эли ударилось копчиком об угол стола и, потеряв равновесие, грохнулась на пол. По щекам бежали обжигающие слезу, она со страхом и ужасом смотрела на человека, которого называла мамой, которого безмерно любила, считала самым близким человеком, который пару месяцев назад и слова плохого ей не говорил. Сейчас перед ней стоял совершенно другой человек. Жестокая, беспощадная женщина, ненавидящая своего ребенка всеми фибрами души. Нет, это была не ее мама, какая-то чужая, не та, которой она всегда была. — Маленькая дрянь, — Даниэлла угрожающе надвисла над своей дочкой. Глаза ее застилала ярость, она не видела свою дочь перед собой. Она видела лишь человека, который перевернул всю ее жизнь, разрушил брак и заставил мучаться в этом отвратительном и грязном районе, в задрипанной однушке от которой воротило все нутро. — Мам, прошу тебя не делай этого, успокойся, прошу, прекрати, — по щекам катились горячие слезы, она сложила руки, как в молитве, — я больше так не буду, хватит, умоляю тебя! Даниэлла замахнулась, рука зависла в воздухе на секунду, будто ее хозяйка на секунду задумалась стоит ли ей что-то делать. Звонкий шлепок… Она ударила свою дочь, впервые за всю жизнь. Элизабет опешила, в ушах стоял звон. Потом еще один удар, только на этот раз уже по другой щеке, и уже более сильный. Она хотела спрятаться под стол, думая что это ее защитит. Однако мать притянула ее к себе, села на нее сверху и обрушила новый град ударов. Они были не только по лицу, не мало ударов обрушилось на голову, по ушам, по шее, па рукам, когда Эли хотела закрыть лицо. Затем произошло то, чего обе они не ожидали. Руки матери сомкнулись на шее Эли. И начали сдавливать шею. — Мам, прекрати, — хрипела Эли, ведь кричать или плакать она уже не могла. Животный ужас парализовал тело, она не могла и шевельнуть рукой. Ярость застила глаза Даниэллы, она сама толком не понимала, что делает, но единственное, что она понимала — она убивает. Вот еще чуть-чуть, и этот человек умрет. Вот, еще чуть-чуть, и она задохнется. О, вот уже лицо краснеет. О, вот уже вены вздуваются на шее. О, вот уже глаза закатываются. Эли чувствовала как она задыхалась. Она, интуитивно, била по рукам матери. По тем рукам, которые еще меньше полу года назад ласково обнимали ее, по тем рукам, которые ласково гладили ее ее по голове. Те руки, которые ласково убирали слезы с ее щек, сейчас сжимались на ее шее. Те глаза, которые всегда с нежностью и добротой смотрели на нее, будто горели красным огнем, как у демона. То лицо, которое которое всегда было спокойным, раслабленным, сейчас не выражала ничего, кроме ярости и желания убить, убить собственную дочь. В следующую секунду это прекратилось. Хоть и Эли была в полуобморочном состоянии, последнее что она запомнила: четыре пары обуви перед ней, лежащую, прижатую к полу мать, двое полицейских, один из которых, прижимал Даниэллу к полу, а другой что-то неразборчиво говорил…***
Элизабет распахнула глаза. Помещение было светлым, к носу прикреплена трубка, по которой в легкие поступал воздух, а к руке прикреплен катетер. Медсестра как раз меняла капельницу. — Ммм, — вырвалось изо рта, говорить было больно, она не смогла ничего сказать. — Ох, боже, очнулась! Дорри, позови доктора! — радостно вскрикнула девушка, — как ты, малышка? — она ласково погладила подростка по голове, — не переживай, все хорошо, ты в безопасности. Доже, бедняжка, — голос медсестры дрогнул, но она лишь тепло улыбнулась Эле. — Здравствуй, Элизабет, — поздоровалась милая женщина. Эли кивнула в качестве приветствия, — Меня зовут Мерфи Лоуренс. Я заведующая детской травматологией. Ты помнишь как сюда попала? — Элизабет лишь отрицательно мотнула головой, — ты была доставлена к нам в очень тяжелом состоянии. Но, не переживай, все худшее теперь позади. Итак, ты пролежишь в больнице две недели, для полного восстановления организма и для дополнительного обследования. А сейчас мы дадим тебе обезболивающий препарат. Лорра, — на этом док Лоуренс удалилась. Следующие пять минут, пока медсестра вводила препарат, медсестра все приговаривала «Ах, бедненький ангелочек! Такая бедненькая девочка! Какой кошмар!» и затем удалилась. Сквозь жалюзи прорывался лунный свет. Эли смотрела на эту полоску холодного света, не в силах оторваться, а по щекам скатывалась одна за другой слезинка. «Нет, этого не могло произойти со мной. С кем угодно, но только не со мной. Да как же это так? Может это сон?» — но капельница, катетер, больничная койка и холодная палата говорили о совершенно другом…