Шелкопряд

Он никогда не закрывал окно купе занавесками. Во-первых, брезговал их трогать: взгляд невольно падал на практически незаметные жирные пятна от чужих пальцев, которые прачка так и не смогла как следует отстирать. А во-вторых, Далю нравилось умиротворённо наблюдать за тем, как меняются пейзажи за окном. Ещё пару часов назад он видел будто бы застывшую во времени тундру, а сейчас по белой перине степи уже кружили снежные вихри, пытаясь догнать поезд, точно стая голодных волков. Евгению не хотелось ни есть, ни спать, ни разговаривать с кем-то. Целые часы он мог посвятить одному лишь себе и своей бурной фантазии, наблюдая за целым миром из окна своего маленького купе. Ближе к вечеру второго дня поезд ненадолго остановился на контрольно-пропускном пункте. За окном бушевала вьюга, устрашающе выла между вагонами, но Евгений из своего купе так и не вышел. Знал, что уже завтра они приедут в Кёльт. Метель была тому подтверждением: февраль в родных краях Даля называли не иначе как «ветреным». Он был суровым и холодным, но февральская вьюга для кёльтских детишек была тем ещё развлечением. Например, все знали, что если встать между домами на Первомайской, там, где заканчивались дворы и начиналась равнина, то на сильный поток ветра можно было лечь, словно на воду. Так вот дети и «облокачивались» на него, веселясь и хохоча всякий раз, когда ветряной порыв резко обрывался. — Приедем скоро, — Даль обернулся сразу, как только Лихоборов открыл дверь купе без всякого стука. — Понаставили эти таможен, тьфу. Пока груз не проверят — с места не сдвинемся. — Немудрено. Обстановка в городе нынче неспокойная, говорят. — Кто говорит-то? — Федералы, — Евгений пренебрежительно отмахнулся. Савелий выдержал паузу, но, заметив, как незаинтересованно Даль отвернулся от него в сторону замершего пейзажа за окном, поспешил выложить пачку пожелтевших писем, перевязанных старенькой бечёвкой, чем и привлёк внимание собеседника. — Письма. Говорят, на твоё имя были отправлены. Не дошли, — поспешил объясниться Савелий, прочитав во взгляде Евгения немой вопрос. Позже добавил: — Увесистая вышла стопка. У меня всего три. — И от кого же? — Да от кого-кого? От невесты моей, Славушки. Ждёт ли она меня ещё?.. — Вот прочтёшь письма и узнаешь, ждёт она иль не ждёт. Савелий потупил взгляд. Никакой поддержки он от Евгения, конечно, не ждал, но сухие факты, отчеканенные чопорным голосом коллеги, каждый раз словно отсекали его надежды от реальности затупившимся скальпелем. — Ладно, этим и займусь. Выпровожу только таможенников. Евген махнул ему рукой на прощание, и когда Лихоборов закрыл дверь, обратил наконец внимание на стопку писем. Осторожно развязал заиндевевший узелок бечёвки, бегло просматривая печать почтамта и рукописные подписи на жёлтых свёртках «от кого» и «кому». Подавляющее большинство свёртков было прислано Далю Е.В. от Дёмина А.Э. Ещё два письма от Глухова Е.В. И ещё одно письмо пришло от Легран Р.М, старой знакомой, с которой маленький Женя иногда играл в детстве. Ни одного от Даль А. Спустя час поезд тронулся. За это время Евгений успел разложить на столе все письма, пытаясь рассортировать их по дате отправки, и долго не решался читать. Сон покинул его, потому Даль зажёг керосинку и наконец взял в руки первое письмо. Ночь обещала быть длинной. Раз за разом он вскрывал конверты, осторожно срезая сургучную печать ножом, и читал адресованные ему строки. Им было много лет. С каждым прочитанным абзацем глаза Евгения становились всё больше. Как много он пропустил. Как много всего позабыл. Дёмин писал ему чаще всех, рассказывая о том, что происходит в городе. Поначалу просто интересовался, как там поживает Женька, не обижают ли его. Рассказывал о том, что в этом году охота на стрекоз прошла совсем уныло. Раечка бегать не любит, а Ефим просто трусит, как обычно. Одиноко стало Кроту, некому ведь его больше на подвиги подбивать. Даль продолжал вскрывать письма. «Я надеюсь, что у тебя всё хорошо. Ответь, как только сможешь.» Почерк Крота менялся от письма к письму: становился мельче, а фразы – обрывистее, будто бы он боялся сказать чего-то лишнего, словно уверенность его руки с возрастом всё улетучивалась и улетучивалась. Без бойкого и жадного до приключений Евгеши Дёмин не мог долго оставаться решительным. Он всегда был очень отходчивым и плывущим по течению человеком, без пинка его нельзя было заставить сдвинуться с места. Взгляд Даля цеплялся за фразы, которые с каждым новым письмом наполнялись безысходностью: «Не знаю. Я не знаю, читаешь ли ты это всё. Я уже ничего не знаю, Жень.» «Я не хочу думать о том, что тебя уже нет в живых.» «У меня родился сын! Вот бы тебе его увидеть.» Он зарылся пальцами в волосы на висках. В голове не укладывалось, что всё это писал мальчишка, и более того, не забывал друга столько лет, отправляя письма с машинистом в пустоту, не зная, получает ли их Даль, читает ли. Надежды и решимость Крота заставляли Евгения дрожать, но в своём уме он списывал это всё на ночную прохладу купе. На деле же кровь отлила от пальцев и лица – Даль заметно побледнел от следующих строк: «Ефима больше нет. Это я виноват, Женя. У меня опускаются руки.» «Я почти готов смириться и с твоей смертью. Думаю, это моё последнее письмо. Прости.» Ефима нет? Что могли значить эти строки? Что вообще могло произойти с этим трусливым рыжим мальчишкой? Старые письма не заполняли пробелы, а лишь создавали Евгению всё новые вопросы. Где Рая? Что с Глуховым? И почему родная мать не отправила ни одной весточки? Не померла ли?.. Густая слюна забила горло, заставляя Даля сглатывать чаще обычного. Читать всё это становилось невыносимым занятием. Целых пятнадцать лет жизни Евгения Владимировича оказались полыми, и лишь чернильные строки на пожелтевших бумагах позволяли ему заполнить эту пустоту кусочками белых паззлов. Читать ему больше не хотелось. Спать тоже. Евгений Даль потушил керосиновую лампу и устремил взгляд в непроглядную темноту пейзажа за окном. Пурга уже успела поутихнуть, мир за стеклом вновь застыл: снег отражал свет от редких фонарей, что шли вдоль железнодорожных путей, небо затянули чёрные тучи. Где-то вдалеке показались верхушки Северных гор. Примерно рядом с ними уютно расположился Кёльт. Понаблюдав ещё какое-то время за однообразным пейзажем, Евгений и сам не заметил, как уснул головой на столе. *** Проснулся он лишь на утро, рано-рано, почти с первыми лучами солнца. Полярную ночь начали сменять сумерки, просыпались рассветы и закаты, точно подснежники ранней весной. Однако же поезд стоял на месте, и Евгений выглянул в окно в надежде узнать причину, не покидая при этом тёплого купе. Но, кроме корки льда с причудливыми на ней узорами, он не смог разглядеть ничего более. Поморщился недовольно да пальто своё с крючка стянул, облачаясь в него по дороге из вагона. Снаружи, утопленными в снегу почти по лодыжки, стояли машинист и несколько врачей, что-то между собой обсуждая. Было зябко. Стоило Далю сделать вдох, как лёгкие тотчас наполнились морозом и заставили его лишь сильнее укутаться в пальто. — Стоим чего? – спросил Евгений, пытаясь унять мелкую дрожь по телу. Лихоборов обернулся и раздосадовано всплеснул руками. — Пути заледенели. Машинист говорит, мол, мокрый снег шёл ночью, теперича опасно ехать. — Такими темпами мы не доберёмся до Кёльта вовремя, — Евгений поморщился. Тут уже подал голос машинист, задумчиво почёсывая лысый затылок: — Отсюда до ближайшей станции вёрст двенадцать, не меньше. Ехать опасно, пути-то вона какие ледяные, с рельс сойти — раз плюнуть. Дальше только пешком, а со станции на автобус сесть можно. — При всём моём уважении, пан Мавлеткин, Вы сейчас воистину неразумные вещи предлагаете. У нас здесь девять человек и вагон оборудования, неужто хотите, чтобы мы всё это на своих горбах по сугробам тащили? — Предложение машиниста Даля совершенно не обрадовало. Он отмахнулся, раздражённо нахмурившись, и двинулся в сторону вагона, ибо ног своих он уже к тому времени не чувствовал. Врачи и машинист растеряно переглянулись, пытаясь понять, что же им делать дальше. Но, уже поднимаясь по лестнице в вагон, Евгений вновь подал голос. — Путь продолжаем на колёсах. До самого Кёльта. Мавлеткин охнул. — Да как же продолжать! Одумайтесь, опасно! Лучше до станции, а с неё… — Едем, говорю, и точка. Там целый город помощи ждёт, медлить никак нельзя. — Да-к лучше бы Вам приехать целым и невредимым с опозданием, нежели всех под угрозу подставлять из-за Вашего желания прибыть на место побыстрее! Даль нервно цокнул. — Вы не расслышали? Я не собираюсь полдня думы думать, как нам путь дальше прокладывать. Вы же толковый машинист, уж придумаете что-то. Без риска нет победы. Вскоре поезд тронулся. Упрямый врач вновь остался наедине с собой в маленьком купе, рассчитывая приехать в город в лучшем случае к ночи. Неведомо было, что им двигало: собственные чувства, взыгравшие после прочтения писем, или же долг, но Даль по итогу вновь добился своего. Поезд подъехал на станцию «Пограничная» уже за полночь. Машинист вёл состав медленно, будто ребёнок, что впервые встал на лёд, но лишь благодаря его работе Даль с командой смогли прибыть в город без особых происшествий. Заснеженную станцию освещали всего три фонаря, один из которых периодически тух, в то время как просёлочная дорога, ведущая в город, не освещалась совсем. Евгений шагнул из вагона и услышал, как под ботинком хрустнул снег. Эту станцию он помнил ещё с детства. Детям здесь играть запрещали, и Даль искренне недоумевал, почему. Но сейчас осознал: станция с её двумя с половиной старенькими фонарями — это маленький светлый оазис посреди тёмной заснеженной пустыни. Ночью потеряться можно было в два счёта. Однако же теперь Евген повзрослел и баек о полярной ночи совсем не боялся. Вскоре из грузового отсека коллеги Даля начали выгружать оборудование. Запрягли тяжёлый груз в сани, плотно перевязав верёвкой, и спустили со станции прямо на дорогу. Воздушные и мягкие сугробы к февралю уже успели превратиться в твёрдый ледяной покров, из-за чего казалось, будто земля поднялась на пару десятков сантиметров выше. Но не успела команда отправиться к городской границе, как впереди ярко засиял фонарик, ослепив Евгения и остальных. Вскоре мерцающие огни приобрели за собой тёмные силуэты. Было их штук пять — так сумел сосчитать Даль. Когда же фонарики опустились в землю и перестали слепить, врач смог разглядеть до боли знакомую военную форму с вышивкой бестанского герба на рукаве. Служивые прибыли встретить приезжего доктора. — Gute Nacht (Доброй ночи), Евгений Владимирович, — представился один, сняв с себя фуражку в поклоне, — Эрих Вольф. Нам было поручено сопровождать Вас в течение Вашего нахождения здесь. Евгений подозрительно нахмурился. Попытался было вспомнить об этом хоть что-то, но тщетно: никто не уведомил Даля о том, что его будут сопровождать. Об этом он и решил заявить: — Ни разу за всю мою карьеру в командировках ко мне не приставляли военных. Ваша помощь мне не требуется. — Приказ поступил свыше, — здесь Эрих вздёрнул палец. — От господина фельдмаршала. — Фельдмаршала Хауэра? — Переспросил Евгений, удивлённо вскинув брови. — Но зачем? Разве мне угрожает опасность? — Auf keinen Fall (Ни в коем случае)! Однако, нам доложили, что в городе сейчас неспокойно. Нельзя допустить, чтобы Вы, не приведи Господь, пострадали. — И что же сейчас в городе происходит? — Пойдёмте, я Вам по пути расскажу. Четверо военных толкнули сани вперёд, и вскоре все двинулись в сторону городских огней сквозь световую пропасть между ними и станцией. По дороге Вольф поведал о том, что в Кёльте в последнее время всё чаще случаются стычки между бестанскими военными и некими «сопротивленцами». Дескать, они разбои устраивают, дома поджигают и вообще непонятно чем руководствуются. Даль честно пытался слушать, но ветер забивал ему уши, из-за чего под конец пути Евген уже даже не пытался вникнуть в суть чужих слов. Однако же и раздражения он не чувствовал: этот ветер, царапающий лицо колючим снегом, утопающие в сугробах ноги и мороз, разливающийся в горячем нутре при каждом вдохе, его успокаивали. Он дома. Наконец-то дома. Остальные дела Даль отложил на раннее утро. *** В маленьком городке такие новости разлетались быстрее выстрела. С самого утра перед старенькой городской поликлиникой собралась целая орава местных. С кончиной доктора Глухова местным какое-то время не к кому было обращаться за помощью, кроме, разве что, медсестёр. Так что бригада столичных специалистов во главе с Далем вызвала небывалый ажиотаж: все толкались, создавая давку – лишь бы поскорее получить помощь. Приёмное отделение обустроили на первом этаже, прямо в коридоре за обыкновенной ширмой. На закономерный вопрос Даля о том, почему под приёмную нельзя было выделить отдельное помещение, Вольф лишь пожал плечами: вся бригада врачей должна быть на виду у военных. Таков, мол, приказ. Проблемы, надо сказать, у всех были совершенно разнообразные: у этой дамочки, например, ребёнок с лихорадкой, кашлял страшно, почти выл. Даль направил их к Савелию, это по его части. А у того господина гнойная рана – его к хирургу отправил, Платону Васильевичу, тот вмиг эту гадость подлечит. И этот нескончаемый поток не давал врачу покоя, но Далю грех было жаловаться. По натуре своей он был трудоголиком и всегда осознавал, что его пациенты – это его ответственность. Перед ними нельзя выказывать усталости или безразличия. Они пришли к нему, как к мессии, и Далю было лишь в радость подарить им надежду на исцеление. — Что беспокоит? — Даль не знал, сколько раз задавал этот вопрос за это утро, но обомлел тотчас, как оторвался от заполнения чей-то медицинской карты: перед ним сидел мужчина немалого роста: широкоплечий, обросший, совсем неухоженный – явно местный шахтёр. Тот сложил грубые от тяжёлой работы руки на стол и неосознанно немного пригнулся, будто бы стеснялся выделяться на фоне остальных пациентов. На мгновение их взгляды пересеклись, и Даль заметил, что лицо мужчины, сокрытое под угольно-чёрной бородой, перепачкано пылью. Чумазый он был, прямо как… — Крот? — неосознанная догадка упала с уст врача быстрее, чем тот успел подумать о ней. Он вздрогнул. — Крот, — тихо ответил Дёмин, и, кажется, незаметно улыбнулся, словно только что вернулся в детство. — Рад тебя видеть. — Нам нельзя разговаривать, — Евген качнул головой в сторону офицера, стоявшего неподалёку. Александр нахмурился, облокотившись на стол теперь уже более уверенно. — Стало быть, мне ногу нужно сломать, чтобы иметь честь поговорить с тобой? — Сломаешь ногу — отправлю к хирургу. — Ишь ты… Повисла неловкая пауза. Даль держал лицо, но судорожно бегал взглядом по столу, надеясь лишь на то, что их с Дёминым разговор не вызывает у кого-то подозрений. Ведь нельзя пленнику иметь разговоры с врагом. Однако Александр эту паузу быстро прервал, вынув из рукава потёртую карточку с припиской «Трактир». — Это на юге, у бараков. Как на Шахтёрку идти, только у дворов направо. Вывеску увидишь сразу. Туда ступай в девятом часу. Не дав Евгению ответить, мужчина придвинул к нему бумажку и встал из-за стола, пропуская следующего пациента. В девятом часу, значит. *** Скрип висящей на единственной петле невзрачной вывески привлёк внимание Даля не сразу. Он обошёл южные бараки несколько раз, протаптывая снежные дорожки там, куда люди обычно даже не ступали. В окне одного из них под крепкой занавеской мерцала керосинка, и свет её едва-едва мог осветить табличку «У Карла». Евген недовольно цокнул: вывеску можно было сделать и поярче. Он неуверенно вошёл внутрь, стряхивая с плаща и сапог снежные хлопья. Тотчас зазвонил колокольчик над дверью, и Даль замер, будто представив, что сейчас на него посмотрит целая орава пьянствующих в ночи людей. Однако же трактир был почти пуст: несколько дальних столов были заняты спящими мужичками, ещё кто-то читал при свете той самой керосинки агитационную брошюру. Даль лишь краем глаза смог прочесть крупную надпись на ней: «Республика падёт – Бестан заживёт». Уголок губ дёрнулся в презрении. — Женя, — тут Даля окликнули, и он неосознанно повернул голову в другую сторону. В чуть более освещённой части трактира расположилась уютная барная стойка с причудливым усатым дядечкой за ней. Он преспокойно натирал бокалы, чуть прикрыв глаза. По другую её сторону на высоком стуле сидел Дёмин – рукой он поманил Евгена к себе. — Попроси владельца сделать вывеску побольше. Я заплутал, — хоть Даль и говорил будничным тоном, как бы между делом, пока вешал пальто на вешалку, лицо его, доселе напряжённое, наконец расслабилось, и губы вдруг пропустили усмешку, когда кулак Дёмина ткнулся в его плечо. Как в детстве. — Сделаем-с, батенька, — тут дядечка отложил стакан в сторону и улыбнулся. — А пока добро пожаловать к Карлу. Сочная курочка, крепкая выпивка, удобные матрасы – всё в Вашем распоряжении. За монету, разумеется. Евгений не сразу догадался, что за стойкой работает не кто иной, как сам владелец трактира. Это его несколько озадачило, но вида он не подал. — Даже не верится, что мы снова встретились. Я так рад тебя видеть, — произнёс Александр и кивнул головой с намёком налить постояльцу, но Евген вовремя выставил ладонь перед собой. Карл предложил ему воды. — Ты уже говорил. Или алкоголь затуманил твой разум? — Так я ж за встречу, уж не серчай. Да и потом, меня чтоб сморить одной рюмашки явно не хватит. Карлос охотно закивал. Судя по всему, Дёмин сидел здесь часто. — Возмужал ты, дружище, — заключил Даль, рассматривая черты приятеля: Дёмин всегда отличался от остальных детей своим внушительным ростом, распугивал им малышню, но на деле был очень мягким и мирным человеком. Минувшие годы на эту его черту, кажется, ни капли не повлияли. Саша тихо рассмеялся. — А как иначе? В шахте поработаешь – и не так возмужаешь. Работа тяжёлая, пыльная, — здесь Дёмин прервался на глоток из новой рюмки и вскоре добавил: — не для твоих белых ручек. — То-то ты грязный весь, будто только из земли выкопался. — Да времени ни на что не хватает. Порой так и валюсь в постель: грязный, в рабочей одежде. Сын потом отчитывает. Евген мягко улыбнулся. Необычайно приятный вечер сгладил его привычное напряжение, и наконец, впервые за долгое время, он смог полностью расслабиться. Даль обхватил стакан обеими руками, затянутыми в кожаные перчатки, и вдруг вспомнил строки из писем. Пальцы дрогнули. — Прости меня. Те письма, что ты мне писал… Они не пересекли границу. Я прочёл их только прошлой ночью. — Я так и подумал. Машинист как-то оговорился, что гиблое это дело – письма в столицу писать. Вот я все эти мысли страшные от себя и отгонял. Что погиб ты, что пишу я в пустоту и не получу уже ответа. Но часть меня всё же надеялась, что друга своего я не потерял. Ты ведь всегда из всех передряг раньше сухим выбирался. Вот я и подумал, знаешь… Что и эта – не исключение. Даль опустил голову. Дёмин сделал то же самое. Лишь тихая музыка граммофона, звон стаканов и чей-то храп вдалеке заполняли гробовую тишину. — Кажется, только нам с тобой свезло. То, что ты писал о Глухове… правда? Александр заметно поник. — Хотел бы я, чтобы те строки были простой выдумкой. — Что же случилось? — Евген начал говорить тише, будто бы тема эта была запретной, и казалось ему, что он вступает на минное поле. — Глухов ведь всегда восприимчивым был ко всему, помнишь? Вот после того, как тебя увели, он места себе найти не мог. Постоянно оглядывался, ждал, когда же за ним придёт костлявая. Годы шли, он уж и жениться успел, и дочь воспитать, а паранойя всё не отпускала. Видать, она его и сморила: заболел он сильно. А потом, дурак, к морфию пристрастился. Когда же понял, что сам с иглы слезть уже не может, — Дёмин вдруг приставил два пальца к своему виску, — пулю в лоб пустил. — Это… ужасно, — еле выдавил из себя Даль: ком, вставший поперёк горла, мешал дышать. — Не то слово. Я стараюсь об этом не думать лишний раз, но это тяжело. Иногда мне кажется, что это я виноват. Не уследил, не смог помочь. — Нет, Дёмин. Пристрастие — это коварный змей-искуситель. Не вини себя ни в чём. Думаю, ты сделал всё, что от тебя зависело. Александр вдруг залпом осушил свою рюмку. Опьяневшим он пока не выглядел, но дьявольское пойло, кажется, уже начало развязывать ему язык. — Так или иначе, я рад, что хотя бы ты в добром здравии. Евген скомкано улыбнулся. — Взаимно. Голоса их вновь растворились в музыкальном аккомпанементе. Мужчина с брошюрой, сидящий поодаль, вдруг хлопнул рукой по столу и неприлично выругался, побеспокоив тем самым старца, отдыхающего у края барной стойки. Под его локтем торчал кусочек аналогичной брошюры. — Что за буклеты здесь так распространены? — Уточнил Даль, указывая пальцем на мужчину. Дёмин буркнул. — Агитационные. Раечку помнишь? — Та, что с нами иногда играла в детстве? — Да, девчонка в косынке этой дурацкой. Она нынче журналистка. Статьи в эти брошюры пишет. — Да ну? — брови Даля поползли вверх от удивления, на что Саша смешно зафыркал, переливая пойло по гранёному стеклу. Евген невольно засмотрелся на возникший алкогольный водоворот. — Она одна из немногих, кто принимает политику Бестана. Я виделся с ней на днях. Пела мне в уши о том, что нашему городку быть в составе Бестана пойдёт лишь на пользу. Дескать, Республика из нас только уголь да минералы выкачивает, будто бы мы ей так, чисто производственный пункт, а Бестан новые условия для жизни создаёт. Улучшает. Видал уже западные домишки? Вот они строят. — Интересно. Вдруг Дёмин подвинулся ближе и шёпотом продолжил. — А ты-то сам как? Ну… Как считаешь? В Бестане лучше? Евген еле сдержал нервный смешок. Лучше, как же. — Не лучше, Саша. Уверяю, не лучше. Там коренных-то жителей не жалеют, что уж говорить о республиканцах? — Мой сын… — Дёмин придвинулся ещё ближе, будто бы хотел посвятить Даля в большую тайну. — Он считает, что под гнётом Бестана мы все загнёмся к чёртовой матери. Как ты думаешь, что они с нами сделают? Даль вновь удивлённо вскинул брови. Что за сорванец у него такой смышлёный растёт? Тут он как-то неровно выдохнул – обманывать друга было ему не с руки. — Кого-то клеймят и отправляют на фронт. Кого-то расстреливают. Я многое видал, но одно знаю точно: Бестан не гнушается расправами. Главнокомандующий Фриц делает всё для того, чтобы избежать кровопролития. Но народ там недружелюбный. Мозги у всех промыты ненавистью к Республике. Чёрт бы побрал этих пропагандистов. — Женя, — Александр дождался, когда Даль сделает глоток воды и продолжил серьёзно: — мой сын этого не хочет. Я этого не хочу. Женя, весь Кёльт этого не хочет. Мы не хотим быть расходным материалом. Бестан считает нас грязными крысами. Делает всё, что ему заблагорассудится, словно мы не люди вовсе! Республика, какой бы плохой она ни была, – наш родной дом. Мы росли в ней, и она, словно родная мать, кормила и оберегала нас. Все эти агитации, брошюры и прочее – вздор. Мы… не хотим быть убитыми лишь потому, что кому-то сверху так захотелось. Мы хотим жить в безопасности и быть значимыми, только и всего. Евген нахмурился. Казалось, что он вдруг уловил мысль, к которой Дёмин так отчаянно и осторожно его пытался привести. Выступить против Бестана. Выступить против агрессора и отвоевать свои дома. Мысли смелые, серьёзные – один огонёк в глубине серо-голубых глаз чего стоил. Только вот Даль эту позицию, увы, не разделял. Сощурился подозрительно, будто бы нутром почуял, что сейчас что-то случится такое, что отпечатается в его душе точно клеймо. Да, второго клейма ему только не хватало для полного счастья. — Кто «мы»? И что эти «мы» затеяли? — Сопротивление. Мой сын затевает революцию. Хоть никто об этом в городе прямо и не говорит, но все уже сполна ощущают это настроение. Настроение перемен. Сколько себя помню, я всегда оставался в стороне, всегда отмалчивался и ни на что не решался. Умру под завалами – да и чёрт с ним, Женя! Чёрт с ним… Но мой сын другой. Он не хочет мириться ни с чем. Он вдохновляет меня. И я решил – хватит. Я больше не буду мириться. Я сделаю всё для того, чтобы мой сын добился своих целей. Он, возможно, наше будущее! — Вздор… — Едва выговорил Евген. Сказать, что он был потрясён – ничего не сказать. — Отчего же вздор, сударь? — Внезапно в тайный разговор вмешался Карл. — Бестан прессует что вас, что нас. Третью страну и вовсе оба народа не жалуют. А нам тоже жить хочется-с. Дёмин тотчас успокоил оцепеневшего Евгения: Карлос уже был в курсе происходящего. — Нас много, Даль. Видишь? Это не просто детская забава. Идеи моего сына поддерживают и взрослые. Потому что он не просто говорит, он действует. Он смелый и сильный, но, к сожалению, одной лишь смелостью революцию не совершишь. Ты как никто другой знаешь, что такое быть республиканцем в чужой стране. Ты рос там и прочувствовал всю эту несправедливость, знаешь, что они творят, да ведь? Нам нужен человек, который имеет влияние на той стороне. Который сможет если что нам соде… — Вы свихнулись, — вдруг Даль его перебил. Все его мышцы мгновенно окаменели. — Это невозможно. Жалкие людские крохи против целой страны… Да вы просто сумасшедшие. — Женя… — Начал было Дёмин, но Евген вновь его перебил, резко вскочив на ноги. Колени его слегка затряслись. — Нет, — строго отрезал он, спешно стягивая пальто с вешалки. — Забудьте об этом. Шансы не равны. Даже если вы и будете дальше сопротивляться, в конце концов Бестан сломает вашу волю. Они жестоки. Они кровожадны. Они не остановятся ни перед чем, пока не сотрут ваши кости в порошок. Минуту погодя, он бросил строгий взгляд на ошарашенного Дёмина, будто бы отчитывал его, как нашкодившего ребёнка, и добавил: — Одумайтесь, пока не поздно. — Мы слишком далеко зашли, чтобы сдаваться сейчас, Даль! — Дёмин резко повысил голос. Очнувшийся от хмельного сна старец начал недовольно стонать. — Ты на своей собственной шкуре прочувствовал, что такое гнет чужой страны! Так почему же ты продолжаешь плясать под их дудку? Неужели смирился? Губы Евгения дрогнули. — Я знаю, что это всё чёртов цирк. И я в нём – послушный дрессированный зверёнок, не более. О каком влиянии ты говоришь? Я заложник, а ты – дурак, раз полагаешь, что я буду помогать вам в этом. — Бестан хочет, чтобы ты так думал, Женя! Но ещё не поздно воспротивиться! – На мгновение замешкавшись, Дёмин сжал руку в кулак и рявкнул, не подумав: — Мать твоя жива! И она ждёт. Там, по ту сторону границы, в деревне. Неужели даже ради неё ты не готов бросить судьбе вызов? В один миг в Евгене вскипели эмоции и влились в надутые на лбу вены, а кулаки крепко сжались до красноты. Он вдруг почувствовал, как его бросило в жар, понял, что вот-вот сорвётся, но вместо слепой агрессии лишь презрительно фыркнул и расслабил руки: — Грязный ход, Дёмин. — Даль! — Бросил Александр в спину друга, но тот, напоследок грозно на него взглянув, спешно зашагал к выходу, по дороге запахивая пальто. Чувствовал Евген теперь себя паршиво, будто бы Дёмин задел его за живое, ударил палкой под колени. Бежал по снегу без оглядки – лишь бы не настиг его призрак прошлого снова, лишь бы не начал давить на ценности и матушку. Понимал ведь Даль головой, что прав его друг, но не принимал этого. Ошейник затянулся на его горле крепко, до хруста, мешал дышать и затягивался лишь сильнее, если Даль вдруг выказывал неподчинение. Да… Ничем он не может помочь в своём положении. Фриц не выпустит его поводок из рук. Дёмин уже было пошёл за ним, но Карлос ловко зацепился за его рукав. Покачал головой да отметил: «не стоило тебе рубить сгоряча». Вместо презрения и негодования тот на дне янтарных глаз увидел целый клубок сомнений, сожалений и страха, распутать который могло лишь время. Да, лишь оно одно могло переубедить Даля. Игла вдруг соскочила с виниловой пластинки. И вечер плавно перетек в ночь.