Их жизни

По стремительно темнеющей квартире, прощаясь, скользят лучи закатного солнца, а ему, будто бы вслед играет мелодия. Веселая музыка, под которую хочется станцевать или хотя бы послушать ее еще раз. Из динамика новенького телефона доносится любимая его хозяином песня:

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка, Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы? Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка, Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы.

В такт пианино слегка постукивают пальцы, держащие кисть, а затем слышится приятный, мелодичный, как и сама песня, голос: — Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная, — легкая хрипотца юношеского голоса, смешивается с тихим женским из динамиков, — И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума, — на устах художника улыбка, пока голова его в такт покачивается, а глаза все еще сосредоточены на композиции из чучела перепела, сена и парочки яблок, — И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная, ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма… — он замолкает, решая дальше просто слушать песню и набрать кистью побольше голубого оттенка, кладя его затем на перья птицы. — Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка, — слышится чужой, более грубый мужской голос прямо над ухом художника. — Снова крадешься, — усмехается юноша, прикрывая глаза и откидываясь на спинку стула, чтобы быть ближе к стоящему сзади него человеку. — И вовсе не крадусь, — музыку ставят на стоп, погружая дом в прошлую вечернюю тишину, — Просто кто-то слишком громко слушает Вертинского, — усмехается мужчина, вставая сбоку и рассматривая картину, — Красиво, — серьезно, но все же задумчиво произносит он. — Коль, — художник усмехается и немного выпрямляется в спине, — Что тебе нужно? — юноша улыбается, точно зная это поведение мужчины. — Ну почему же, — Николай все еще делает вид, что не был пойман, — Почему сразу что-то нужно? Я не могу прийти в комнату к своему любимому художнику? — он смотрит так наивно, словно вот-вот расплачется от собственной невинности и наивности. — Господи, Ставрогин, — смеется тогда юноша, слыша в ответ сдавленный смешок, — Перестань. — Ну что перестань, Петь? — Николай наклоняется к художнику и оставляет смазанный поцелуй на его лбу, — Вообще ты прав, мне нужно кое-что, вернее кое-кто. — Ты хочешь, чтобы я поделился своими натурщиками? — косится Петр, все еще улыбаясь, — Ну нет, мое сокровище, ищи себе своих! — Да сплюнь, — хмурится Николай, — Не нужны мне твои голые… — он хочет вставить какое-то оскорбление, но вовремя ловит на себе серьезный взгляд Пети, который так и говорит: «Ну давай, давай, назови хоть кого-то из них уродливым и жирным куском мяса, будешь спать на ковре в коридоре вместе с собакой», — Я имел в виду, что мне нужен ты. — Вот оно как? — удивляется Петр, — Ставрогин, ты либо прямо сейчас идешь в актеры, либо нахуй. Говори серьезно, что ты хотел? — Я серьезно, — смеется Николай, — У меня завтра днем интервью, мне прислали вопросы, хотел немного порепетировать. — Аааа, — тянет Верховенский, чуть усмехаясь, — А что тебе там репетировать? Спросят, есть ли Бог, говори: «В Бога не верую, пылесос тоже не требую», — юноша улыбается своим же словам и встает с насиженного места. — Тихо ты, — усмехается в ответ Ставрогин, — Ты же понимаешь, что при любом упоминании Бога, есть возможность призвать Шатова? — мужчина уже откровенно смеется, так же как и его Петя, подходя к нему ближе и приобнимая за талию, чтобы потом поцеловать в голое плечо. — Ладно, молчу, — сквозь смех произносит Верховенский, чуть вздрагивая от прикосновений чужих губ. Сегодня у Николая хорошее настроение и художника это радует настолько сильно, как может радовать лишь леденец ребенка, — Коль, — голос юноши становится тише и нежнее. Петр старается не спугнуть улыбку с лица мужчины, прикладывая свою теплую ладонь к его щеке. И сердце его вдруг замирает с болью скрипя, когда чужая колючая щека чуть трется о ладонь, когда голубые, чуть темноватые из-за освещения глаза с любовью смотрят на Петра. В такие моменты Верховенский чувствовал себя жонглером, что жонглирует хрусталем, только вот в тонких руках художника сейчас настроение писателя и тем страшнее. Ставрогин человек странного характера, обычно холодного и грубого, вежливость, конечно, все покрывает, но все же ласк от него дождаться, как в Сахаре дождя. Потому в такие моменты, когда Верховенский словно дороже золота для писателя, художник чувствует себя очень и очень счастливо, к тому же сейчас его Николай пишет роман и потому вечно занят или ходит злым, уставшим. Петру думается, что за три года совместной жизни он уже привык к этому, однако, каждый раз, как в первый больно оставаться незамеченным или вдруг с ничего посланным в самые далекие края. — Вопросы, — напоминает Николай, целуя чужую ладонь пару раз. — Да, — Петя тихо соглашается, становясь каким-то покладисто-тихим, слишком спокойным. Он, ведомый Николаем под руку, осторожно ступает по половицам дрожащими ногами, снова и снова рассматривая чужую спину. Настоящая катастрофа для художника, всегда думал Петя, Это же надо ,такую красоту создал человек! — Итак, — Петя усаживается на диван в гостиной, сразу же немного двигаясь, потому что их белый щенок добермана очень любит лежать на ручках хозяев, — Какие вопросы? — Петр аккуратно гладит пса по голове и спине, слушая его тихое сопение. — На, — Ставрогин пихает ему в руки свой айфон и сам садится на деревянный столик, напротив дивана. — Не сломай, — замечает Петр, — Я его покупал. — Какие мы меркантильные, — усмехается Ставрогин, — Сломаю — куплю новый, читай, пожалуйста. Петр вздыхает и сначала пробегается взглядом по всем вопросом, говоря что-то вроде «Ну и хрень», а после начинает все же спрашивать: — Добрый день, Николай, — Верховенский решает немного попрактиковаться в актерской игре, сразу понимая, что Ставрогина ему все равно не переплюнуть, — Спасибо, что согласились на наше интервью… — Не думаю, что она будет такой любезной, — усмехается Ставрогин. — Это еще и девушка? — шепчет Петр, театрально ужасаясь, а затем сгоняя пса с колен, усаживается, как какая-то кокетка, — Что ж, перво-наперво хотелось бы расспросить Вас о Вашей последней книге, — даже говорить он стал, словно пытается соблазнить писателя. А Ставрогин лишь недвусмысленно ухмыляется, понимая, что остановить игру начатую Верховенским — невозможно. — Ожидали ли Вы такой ажиотаж вокруг своей книги? — Верховенский пошло облизывает губы, а глаза Ставрогина темнеют, кажется, совсем не из-за освещения. — Если говорить честно, я предполагал, что работа понравится, — Ставрогин сглатывает и все же отвечает, пока Петя все в той же пошлой манере покачивает ножкой и накручивает на палец русые волосы, — Однако, чтобы такого признания — я, право, и не смел надеяться. — Ну хорошо, — Верховенский снова опускает взгляд в телефон, думая параллельно, как бы сгладить переход от вопроса к вопросу, — Почему же вы предполагали, что она понравится? Вы настолько самовлюбленный? — Тут уже говоришь ты, — Ставрогин усмехается, — Не выходите из роли, Петр Степанович. — Ой, — он закатывает глаза, — Что заставило Вас написать именно эту историю? Личные переживания или же Вы написали, опираясь на жизнь кого-то другого? Расскажите, что Вас вдохновило. — Прежде всего, — Ставрогин пересаживается на диван, чем заставляет Петра вздрогнуть, — Я не смог бы написать эту книгу без своей музы. Именно она вдохновила меня на создание собственной истории, что теперь любят многие тысячи, — Николай смотрел с лаской и Петр сглотнул, усмехаясь. — Кто же Ваша муза, позвольте спросить? — голос Верховенского звучит вызывающе, но на последнем слове все же дергается, потому как сильная рука Ставрогина по-хозяйски ложится на бедро Петра. — Один прекрасный художник, — Ставрогин садится ближе, забирая из рук Петра свой телефон и откладывая его на стол. — Коль, вопросы…- напоминает Петя, немного отодвигаясь и закусывая губу, чтобы скрыть улыбку. — А ты разве не все задал? — наивно хлопая глазками, спрашивает Николай, — Мне казалось все. — Я твой интервьюер, Ставрогин, — Верховенский уже сам ложится на диван, не возражая, да и не смог бы, напору Николая, — Я решаю, когда вопросы «все». — Да? — рука Ставрогина скользит с бедра на пах художника и чуть сжимает его, выбивая из похотливого рта просящий стон, — Ну так и что Вы решили? — Тебя что именно так возбуждает? — Верховенский весь дрожит, пока писатель нависает над ним, поглаживая его член, возбуждая все больше, — Мысль выебать своего интервьюера? Тогда я не отпущу тебя никуда завтра. Ты мой, — Петя притягивает к себе Ставрогина, впиваясь пальцами в его плечи и жадно целует чужие губы. — Тише, не так быстро, — выдыхает Коля, — Прям так и запретишь мне? — на лице его появляется игривая, самодовольная улыбка. — Тебе это льстит, дьявол, — бурчит в ответ Верховенский и снова вздыхает, когда рука убирается с его просящего внимания органа. Бедра нетерпеливо поднимаются вверх и Ставрогину приходится прижать их чуть вниз, заставляя Петра затем выгнуться в спине, точно мост или дуга. — Ты прав, — усмехается мужчина, кусая его шею и уже собираясь продолжить дальше, как сзади слышится не одобрительное «Гав». — Мы забыли про Князя, — спустя минуту молчания и глупого смотрения друг другу в глаза, шепчет Петр, а затем и заливается смехом, вслед за Ставрогиным, — Отведи его в другую комнату, пожалуйста. — Ладно, — Ставрогин напоследок целует губы Петра, а затем и встает с дивана, — Эх, ты, тихо посидеть не мог? — сетует Николай, поглаживая пса за ухом и наконец выводя его за дверь. — Надо будет ему потом дать морковь, — произносит Петр, чуть улыбаясь, когда Николай возвращается к нему. — За что? — Ставрогин снова нависает сверху, целуя Петра в губы, словно и вовсе не хочет слышать ответ. — За то, что терпит тебя, Ставрогин, — в шутку, но с наигранной обидой, отвечает юноша. — То-то я смотрю ты в последнее время морковку ешь часто, — мужчина запускает руки под майку Верховенского и сразу же начинает оглаживать ладонями нежную грудь, задевая пальцами затвердевшие соски. — Ах, — пытаясь что-то возразить, восклицает Верховенский, — В самоиронию ударился? — Петр улыбается блаженно, растворяясь в чужих руках и уже откровеннее постанывая. Ставрогин в ответ лишь тихо смеется и снимает домашние штаны вместе с боксерами с бёдер художника. Руки его все так же нагло хозяйничали на чужом теле, заставляя Петра сильнее дрожать. — Не мучай, — стонет Петр, расставляя ноги в сторону и немного краснея, — Коля, пожалуйста, — он всхлипывает, уставая лишь от одних ласк, хочется большего. А ответом ему служит слишком довольная ухмылка, следом и приятные прикосновения к анусу, отчего Петр тихо вскрикивает, запрокидывая голову назад. Ставрогин сжимает его запястья в одной своей руке, возбуждаясь от осознания хрупкости Петра еще больше, и заводит их за голову, прижимая к кровати. — Смотри на меня, — приказным тоном велит Николай, — Моя муза, — пальцами другой руки он осторожно входит в уже подрагивающую от желания дырочку, растягивая ее для себя. — Жестокий, — мычит Верховенский, краснея от пристального взгляда темно-голубых, наполненных желанием глаз. Все так же не отпуская рук Петра, Ставрогин вынимает свои пальцы и улыбаясь на слова его художника, устраивается поудобнее меж развратно расставленных в стороны ног Верховенского. Через секунду по комнате разлетается громкий, довольный стон, а за дверью гостиной слышится лай. — Кажется, Князь ругается, — сквозь стоны шепчет Петр, пока его губы снова не накрывает чужими. — Бог с ним, — рычит Ставрогин, вбиваясь сразу размашистыми толчками в желанное тело. — Ста… Ах, Ставрогин! Не упоми…господи, о да, — глаза закатываются от наслаждения, а произнести короткую фразу становится испытанием, — Не упоминай Бога… Шатов же… — Прости, — усмехается Ставрогин, наклоняясь к белой в красно-фиолетовую пятнышку шейке художника и оставляя на этом холсте еще парочку розовых засосов, не уменьшая скорость своих толчков, а лишь делая их даже сильнее, грубее, заставляя Петра вскрикивать от удовольствия, каждый раз запрокидывая голову назад и сильнее изгибаясь в спине. Естественно потом Верховенский будет бурчать, что Николай все заранее спланировал, чтобы затащить того в кровать, а в ответ будет слышать лишь наигранное: «Да как я мог?». И все равно, Петр сам же попросит повторить, понимая, что и ему все же понравилась эта игра, правила которой он, пожалуй, не сразу понял.