Butterfly of the Night

Июль 1935 Мидзуагэ слишком дорог, если вы спросите его. На самом деле, Нобу находит эту практику в целом неприятной: выставление на аукцион девственности молодой девушки мужчине вдвое старше ее или даже больше, как будто она ничто иное, как кукла, которую можно купить и продать. Возможно, сама гейша рассматривает это как своего рода обряд посвящения, но ему это кажется чем-то отвратительным, и он никогда даже на мгновение не думал о покупке мидзуагэ. Требуется определенный тип мужчин, для того чтобы гнаться за девственностью ученицы гейши, и Нобу рад не быть одним из них. Тогда что же, черт возьми, заставило его предложить цену за мидзуагэ Саюри? Он мог бы сделать свою ставку и выиграть, потратив бы на это грандиозную сумму — но деньги для него не проблема: у него их много. И все же, в отличие от тех, кто противостоял ему — какого-то доктора и свиноподобного барона Мамехи, — он не собирается требовать того, за что заплатил. Он испытывал к Саюри необъяснимую привязанность, это верно, но он никогда не допустит даже мысли о том, чтобы воспользоваться ею сейчас, когда она является еще совсем ребенком. Он чувствует себя глупо, защищая ее, но если потребуется 12 000 йен, чтобы уберечь ее от развратных рук Доктора или Барона, то так тому и быть. Он безропотно пьет сакэ с Саюри, хотя церемония и последующий ужин нервируют его, потому что все вокруг — включая саму Саюри — считают, что они знают, каковы его намерения относительно нее в эту ночь. Саюри прекрасно выглядит, сидя за столом напротив него за ужином в черном официальном кимоно с пятью гребнями, но она почти никогда не поднимает глаз от своей еды и проводит большую часть обеда, ковыряясь палочками в тарелке. Он полагает, что не может винить ее за то, что она страдает, думая, что ей придется разделить с «Мистером Ящерицей» постель этой ночью. После окончания обеда Саюри и ее отокоси исчезают и садятся в рикшу, направляясь в гостиницу на территории храма Наньцзэн-дзи, которую Нобу снял за несколько дней до этого. Сам Нобу приезжает в гостиницу немного позже и выходит из машины со странной тяжестью в животе. Хозяйка гостиницы провожает его в большую комнату с бледно-желтыми шелковыми стенами, и, распахнув дверь в своей обычной властной манере, он видит Саюри, стоящую на коленях на циновке и ожидающую его. Она удивленно поднимает глаза, услышав, как хлопнула дверь, и он видит страх в ее глазах, такой же ясный, как звезды. Внешне она сохраняет свое хорошо натренированное самообладание, но в тот момент, когда их взгляды встречаются, он понимает, насколько сильно она напугана. Ему всегда удавалось читать по ее глазам, которые, словно вода, теперь дрожат от ужаса и на самом деле выглядят гораздо более выразительными, чем она думает. Она переоделась в простое малиновое кимоно, скромно сложив руки на коленях, вновь поражая его тем, как она красива. Саюри кажется почти потусторонней, словно летающей в облаках. Ночная бабочка, размышляет он. Странное создание дня, окутанное мраком. Кажется, он приходит к Саюри естественным образом, обитая в тенях. Ей идет тусклый золотистый свет свечей. Опустив глаза и поклонившись ему в знак приветствия, Саюри приседает на корточки возле двери, чтобы помочь ему снять обувь. Затем она встает и идет налить ему чашку сакэ из поставленной бутылки, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. Не говоря ни слова и не глядя на Нобу, она протягивает ему сакэ, и он молча пьет его, наблюдая за тем, как она подходит к двум футонам, разложенным рядом, словно ягненок, идущий на заклание. Ее лицо претерпевает ряд изменений, от нерешительности до страха, а затем, наконец, до мрачного принятия, когда она тянется за спину, чтобы развязать свой оби. — Остановись, — внезапно говорит он ей, и она удивленно смотрит в его сторону. — Я здесь не для этого, Саюри. Саюри смотрит на него так, словно он сошел с ума, и, возможно, так оно и есть. — Я… я не понимаю. Некоторое время он не отвечает и просто продолжает стоять, потягивая свой напиток и наблюдая за ней. Хотя она снова пытается скрыть это, Нобу видит, как она чувствует облегчение, и ее плечи слегка опускаются, ослабляя напряжение. Ее руки отпускают оби и падают по бокам, а серые глаза смотрят на него с недоумением, сменившимся страхом. — Но… Нобу-Сан уже заплатил столько денег… — Да, это были большие деньги, не так ли? Слишком большие, если вы спросите меня. Прежде чем она может прийти в себя, любопытство берет верх. — Но тогда почему? — Это отвратительная вещь, вся эта идея мидзуагэ. Варварская практика. — Пожалуйста, Нобу-сан, я не понимаю. Тогда зачем ты это сделал… — Я уверен, что Мамеха сказала тебе, что я не очень люблю гейш. И это правда, — говорит он, закуривая сигарету и затягиваясь. — Но я вижу, что ты не такая, как все остальные. Мне нравится твое общество, Саюри, очень нравится. Ты знаешь, кто еще торговался за твоё мидзуагэ? — она качает головой, и он усмехается, неуверенный, верит ли он ей. — Какой-то доктор и тупоголовый данна Мамехи. Я не мог смириться с мыслью, что тебя продадут с аукциона этим людям, словно скот. Ты же человек, а не какая-то игрушка. Ты заслуживаешь большего. — Значит, Нобу-сан не хочет… — она замолкает, словно не в силах произнести это вслух. Он качает головой, хотя в глубине души не отрицает, как сильно хочет ее. Она так прекрасна, и, возможно, такой человек, как Барон, прижал бы ее к матрасу и потребовал бы то, за что заплатил, совершенно не задумываясь, но Нобу сразу понял, что не может этого сделать, пока Саюри стоит и смотрит на него с таким доверием в глазах. Он не сентиментальный человек, не склонный ни к эмоциям, ни к сочувствию, но почему-то этот простой взгляд означает больше, чем любое удовольствие, которое он мог бы получить сегодня вечером. Она отвешивает ему легкий поклон, словно в знак благодарности. Очень медленно он тушит сигарету и подходит к ней, кладет руку ей на подбородок и поднимает его так, чтобы ее глаза встретились с его. Он чувствует внезапное, иррациональное желание поцеловать ее, но передумывает и вместо этого отстраняется. Сегодня она уже была напугана: поцелуй сейчас испугает её еще больше. — Садись, — говорит Нобу после долгого молчания. — Я налью тебе выпить. Саюри делает, как он говорит, и опускается на колени у маленького столика в углу комнаты, под окном с видом на сад и небольшой ручей. Он садится рядом, так что между ними оказывается только угол стола, и наливает ей сакэ, как и обещал. После того, как она немного выпила и стала выглядеть заметно менее испуганной, Саюри снова посмотрела на него. — Ты не сердишься, Нобу-Сан? — Но почему? — Вы… заплатили за это большие деньги. — Я не очень-то нуждаюсь в деньгах. У меня их гораздо больше, чем нужно. — Я… — она сглатывает, опуская глаза. — Я в долгу перед Нобу-сан, в большом долгу. Он фыркает. — Не говори глупостей. Ты мне ничего не должна. Они разговаривают еще некоторое время, хотя бы для того, чтобы убедить служанок и ее отокоси, что они занимаются именно тем, что от них ожидают. У него даже получилось вызвать у нее нервный смешок, хотя раньше она была окаменевшей и неподвижной, словно древнее дерево. Затем, по прошествии почти часа, он бросает взгляд на часы и резко встает. — Мне пора, — сообщает он ей. — У меня встреча через полчаса. Сбитая с толку, она тоже встает. — Нобу-сан не собирается остаться на ночь? Он знает, что это типично для покупателя мидзуагэ — остаться на ночь в гостинице и уехать утром, и если бы он был похож на других людей, то именно так бы и поступил. Но он не такой, как другие мужчины, и поскольку хозяйка знакома с ним, он знает, что она, скорее всего, не будет думать об этом, потому что он никогда не был человеком, который задерживается надолго после того, как сделал то, за чем пришел. Нобу качает головой, и Саюри смотрит на два футона в центре комнаты, застеленные хрустящими белыми простынями, которые остались неиспользованными и незапятнанными. — На простынях нет крови, — в смятении бормочет она. — У горничных возникнут подозрения. Нобу хмыкает в знак согласия, сразу понимая, что она права. Горничные заметят это и начнут сплетничать, потому что это неслыханно для мужчины — купить мидзуагэ, а потом отказаться от своего приза. Он достаточно хорошо знает Гион: почти наверняка поползут слухи, что с Саюри что-то не так, если человек, купивший ее мидзуагэ, не притронется к ней, а этого он не потерпит. Нахмурившись, он пересекает комнату и берет маленький нож, лежащий на блюде с персиками и другими закусками, которые служанки приготовили для них. Затем он возвращается к футонам и встает над ними, а Саюри все это время наблюдает за ним. Нобу стискивает зубы и, приготовившись к боли, вдавливает нож в ладонь — недостаточно глубоко, чтобы по-настоящему ранить себя, но, безусловно, достаточно глубоко, чтобы набрать значительное количество крови. Как только он делает это к своему удовлетворению, он держит руку над футонами и позволяет крови капать на простыни. Он слышит, как Саюри ахает от ужаса. — Ох, Нобу-Сан! — Если они хотят крови, — просто говорит он, не обращая внимания на боль, — я дам им кровь. — Нобу-сан не должен страдать из-за меня! — У меня и так достаточно шрамов, — шутит он. — А что такое еще один? Иди, найди одну из служанок и попроси у нее бинты, если не можешь вынести этого зрелища. Саюри поспешно покидает комнату, чтобы найти служанку, и после того, как его кровь капает достаточно долго, чтобы оставить убедительное пятно, он позволяет ей перевязать рану. Нобу замечает, что она то и дело с любопытством смотрит на него, обматывая ткань вокруг его руки, словно все еще пытается понять, с какой стати он стал бы так хлопотать из-за нее. Он поймал себя на том, что думает о том же самом, но когда он встречает ее взгляд и чувствует, как его сердце глупо трепещет внутри него, он мгновенно вспоминает, зачем он все это сделал. Ради Саюри. Ради этой девушки он хочет укрыться от мира, хотя и знает, что в конце концов его усилия будут напрасны. Забинтовав ему руку, она провожает его до двери и помогает снова надеть ботинки и пальто. Она кланяется ему на прощание, и он делает то же самое, но как только он собирается выйти в ночь, ее голос звучит вновь, чтобы остановить его. — Нобу-Сан должен простить меня… но я все еще не понимаю. Почему? — Почему что? — Почему вы так старались ради меня? Почему бы вам просто не взять то, что вы купили? Нобу долго смотрит на Саюри, упиваясь ее видом: ее лицом, выкрашенным в белый цвет и резко контрастирующее с тьмой, будто Луна; ее губами, кроваво-красными и цветущими, похожими на лепестки роз; ее кимоно, облегающее изгибы молодого тела, словно перчатка. Да, размышляет Нобу, люди сочтут его сумасшедшим за то, что он сделал сегодня ночью — и, возможно, он действительно сумасшедший, потому что Саюри сделала его таким, превратила в человека, которого он больше не узнает. Хуже всего то, что у него нет никакого желания меняться обратно. — Если ты когда-нибудь отдашься мне, Саюри, — наконец говорит он ей. — Я хочу, чтобы это было потому, что ты этого хочешь, а не потому, что я купил тебя. С этими словами Нобу поворачивается и уходит. Хотя это и заманчиво, он не оглядывается назад. Он не из тех, кто позволяет себе оглядываться назад.