Богема

      Ночью голова под собственной ладонью вновь гудит от битком набитых мыслей, образующих водоворот из незначительных острых обломков чувств и оборванных недосказанных мыслей. Они бессовестно утягивают внутрь самого себя, подальше от лунной ночи за окном, просто-напросто желая быть чуть более важнее, чем пыль на музыкальной шкатулке, доставшейся Леоне от покойницы матери.        — Опять не спится, Абаккио? — он вздрагивает от голоса своего напарника, как всегда бесшумно вошедшего. Меньше всего хотелось вычеркнуть его из жизни и перестать тратить самого себя на прошлое и тихий дождь за стеной.       В свойственной ему манере бывший полицейский морщится от неприятной догадки, что его снова пришли пожалеть, а затем с усмешкой трясёт головой, осознавая, что он давно не ребёнок, чтобы его жалеть. Скупые эмоции, как первые капли едва начавшегося дождя, не укрываются от капо, что, проведя рукой по тюли, отбрасывает мысль о том, чтобы лишить их двоих свежей и влажноватой легкости, прячущейся по ту сторону карниза.        — Подвинься, — требовательно просит Буччеллати, присаживаясь на край кровати, а затем предлагает ему… Послушать сказку.       Удивленный Абаккио, давно переставший жить в выдуманном мире, что ежедневно раскалывался еще больше о колкие фразы, брошенные на поддержание авторитета и убивающие иллюзии — лишь молчит в ответ, не в силах унять желание узнать одно:        — О чем она?       О, милый Леоне, она о самых лучших временах, когда ничто не отравляло реальность, а за искуплением не прятались черти. Мир, такой яркий — ярче любого фонаря, что с любопытством заглядывает к тебе в комнату через окошко, едва касаясь твоей простыни своим светом. О небе, с которого неслучайно падали звезды, о прекрасном — о тебе.       Бруно говорил. Говорил о воображаемом мире, созданном лишь для одного Абаккио. Говорил о мире, которым стал для него Леоне. В нем не было витиеватых и авантажных образов, манящих одной своей возможностью совершить чудо, на которое возложено слишком много надежд. В этой сказке были ничем не прикрытые мечты, а их пьянящая досигаемость возрождала желание быть счастливым. И даже пылинки в шкатулке превратились в крупицы звездопада, россыпью украшавшей не только небо.       Разводя руками в стороны, словно отгоняя летающие корабли от беспокойного воображения Леоне, Буччеллати, завороженный своим же рассказом, убаюкивал не хуже, чем счет овец.        — Забавно. Мне всё нравится.