Кодекс Человечности

Великие времена могут вместить порядочное количество маленьких людей Станислав Ежи Лец

– Мне вот ещё в начале месяца письмецо приходит... "Прохор Власов, здрасьте-здрасьте, вот к вам военный комиссариат обращается. Извольте в военком наведаться", – начал я медленно, не торопясь, вспоминая цитируемое мною письмо. – Испугался? – спросил рядом сидящий.       Резко переведя на него шире обычного раскрытые глаза, я быстро покивал головой: – Обосрался, бля. – И чё ты потом делал? – он сложил крестом руки на груди и откинулся на спинку кресла, смотря куда-то на турбину автомобиля. – Благо хоть я получил эту почту, а не мамка или папка. Скомкал её по-быстрому и выкинул нахуй. Мне эта армия вообще ни к чему, сам понимаешь. – Поня-атно...       В машине сидели четыре человека. На её белых номерах красуется чёрный набор символов из трёх букв и цифр 0-8-1. Машинка такая же белая - ВАЗ 2106, ещё некогда по счастливому стечению обстоятельств приобретённая моим отцом. На вечерний город опустилась непроглядная темень, чрез которую уверенно бил оранжево-белый свет из окон или уличных фонарей. Перед горящими фарами частенько проносились капли от редкого дождя, лишь пару часов назад бушевавшего как ливень. По просторам Ялты, окружённой грядой гор, чьи очертания особенно плохо видны в это сочетание дождя и тьмы, собирались лужи и текла вода.                         Возвращались с работы поздние смены, матери укладывали своих детей, из какого-то окна еле-еле доносился разговор семейной пары. Во дворе гавкающий пёс беспристрастно гоняет перепуганного кота, а возле чужого подъезда слышно яркое собрание различного рода смеха, искренне прозвучавшего от добротной шутки. В нашей машине стоит магнитола, проигрывающая кассету группы «Дурное Влияние». Жаль, что её сейчас никто не слушает.       Я – мальчишка восемнадцати лет от роду. Маленький хитрый нос отлично вписывался в общую картину моего лица. Некоторые девки считали меня красивым, да вот только их приятное первое впечатление обо мне ломала не только манера общения, но и выстроенные приоритеты под дулом до конца не потухающего подросткового максимализма. Сидя на водительском кресле и положив руку на баранку, я расслабленно глядел в лобовое стекло, заляпанное каким-то говном. Меня звали Гоголь отнюдь не из-за того, что я сжигал каждые свои попытки написать интересный рассказ, а из-за того, что у меня был очень весёлый, громкий смех. Друзья называли его гоготом.       Рядом - Игорь. Он мой сверстник, давний знакомый и лучший друг. Своим русым цветом волос он нам очень сильно напоминал Курта Кобейна, хотя и причёской был совершенно не похож. Зато он носил чёрную кожаную куртку, и именно за такое интересное сочетание мой лучший друг и получил своё прозвище - Куртка. Он положил на согнутые ноги толстую прямую деревяшку и начал водить ею от колен до пояса и обратно, ожидая преподать нашему врагу хорошей взбучки.       Сзади меня - Штопор. Самый высокий и самый сильный мужик из всей нашей компании. Он чуть старше нас, недавно институт бросил. Каким-то макаром сумел окончить ПТУ. Несмотря на его вызывающий характер, он вообще не любит хвастаться своими достижениями, потому о его карьере боксёра мы знаем не так много. Может, он стесняется, но с таким ударом я бы предпочёл вообще ничего не стесняться. Не знаю зачем, но этот коротко стриженный пучеглазка притащил из дома молоток. Ах да, его зовут Валера. Медленный, неповоротливый, но до ужаса преданный своему делу и сильный амбал. Мы познакомились с ним, на самом деле, не так давно.       Рядом с ним, за Игорем, сидит Федя. Он мент, но вязать пришёл не нас. Федя самый старший из нашей компании, ему 22 года и он желает построить карьеру в милиции, но начальство быстро продвинуться по службе не даёт. Поэтому Федя решился работать с нами, чтобы словить побольше мусульман и преступников по совместительству, работающих на благо разрушения целостности нашей советской родины или занимающихся различного рода нелегалом. Над одним таким молодцем мы в данный момент и работали. – Магнитолу приглуши, – попросил Федя. На ней играл заинтересовавший мои уши гаражный рок. Тут он начал размышлять, проговаривая это себе под нос. – То ли Летов, то ли кто-то ещё... Нет, это точно не Летов. Я его сразу узнаю по лирике, а это русский на инглише поёт. По акценту чую. – Дурное Влияние, – уточнил я, не оборачиваясь. – Да? – Федя сделал короткую паузу, посмотрев из-за сиденья на ничего не ответившего шофёра. – Не слышал о такой.       Мой всё ещё живой взгляд, не взирая на столь приятное для сна время, резко опустился на работающую магнитолу. Одним движением кисти я приглушил звук наполовину, может чуть побольше. Как-никак, а намечалась охота. – Да хорошая же музыка, чё вы? – возразил Штопор. – Не отвлекайся, ща барыга должен появиться.       Я развернулся, смотря на успокоившегося Валеру. Он быстро утихомирился, но в его лице я всё равно видел негодование насчёт того, что ему не дали послушать понравившуюся композицию. – Я тебе потом скажу, где кассету с этой группой можно достать.       На лице нашего русского амбала появилась довольная улыбка, а сам он посмотрел на меня большими, добродушными, хоть и слегка туповатыми, глазами. – Ну-у-у, хм-х, спасибо тебе... – Ребят, – Куртка энергично похлопал меня по плечу. – Походу, я вижу нашего пациента. – Где? – резко отозвался я, повернувшись обратно и начав сквозь вечернюю темень разглядывать приближающийся к нам силуэт.       Татарин щеголяет. Приехал на нашу землю, в Крым, и теперь считает, что может тут творить всё, что ему вздумается, просто потому, что это его "историческая родина". Мы с пацанами с этим были несогласны, потому пиздили и его, и его братков-мусульман. Только мужчин других бить совесть не позволяла. Кто-то скажет, что мы фашисты, но нас это не ебёт. Били людей только по национальному признаку. Потом нас прозвали скинхедами, а тогда мы были просто хулиганами, наркоманами, теми же фашистами и кем только ещё не были. Названия ограначивались лишь фантазией и словарным запасом сидящих на скамейке бабок. – Так, я пойду у него дурь покупать, чтобы он расслабился... – сначала я говорил это, повернувшись к Куртке, а затем развернулся к задним сидениям, жестикулируя левой рукой, пока правая лежала на баранке. – А когда он её достанет, вы выходите, и мы его крутим. – Только бить его сильно не надо, – попросил Федя, подняв спину с кресла. – Мне его ещё в отделение тащить. – Дотащим... – сказал я, выходя из машины.       Хлопнув дверью, я, лёгким шагом, чтобы казаться максимально непринуждённым, положил руки в карманы своей бежевой курточки и окликнул грустного барыгу. – Эй, салам алейкум!       Он сначала решил не замечать меня, но я был настойчив. – Дружище, ну ты чего, я хотел у тебя кое-чего купить.       Барыга остановился. Посмотрев на меня широко раскрытыми тёмными глазами, он начал сокращать со мной дистанцию, и я подумал, что мюсля повёлся на приманку. В свете автомобильных фар он не заметил моих корешей, а оно было мне как раз на руку. – Чем народ развлекаешь? – спросил я, вынув одну руку подышать свежим воздухом, слегка выгнувшись тазом вперёд. – Анаша, – негромко ответил он своим высоким тюркским голоском, жмуря глаза от света автомобильных фар. – О-о, давай, – услышал он мой лживый зачарованный голосок, а потом и увидел то, как я тянусь за бумажником.       Не успел я заплатить и позвать парней, а татарин назвать нужную цену, как уже услышал открывания дверей за своей спиной. Выбрали самый нужный момент, черти... На мокрый после свежего дождя асфальт ступили ботинки моих товарищей. Пару шагов, и не успевший увернуться от удара сонный татарин падает на землю, прямо в мелкую противную лужицу. – Н-на, сука! – с размаху Куртка нанёс последующий удар ногой, пришедший по спине упавшего татарина.       Издающего стоны боли смуглячка затем ударил Штопор. Молоток крепко впечатался прямо по его руке, и я чуть ли не сам прочувствовал всю боль, что пришлась нашей жертве. Но сострадание к барыгам, а особенно нерусской национальности, на то время у меня было минимальное.                   Прицелившись, я с силой сжал правый кулак и нанёс им удар в ухо противника, отчего тот зажмурился и схватился за него одной рукой. Но если бы он хватался руками за все места, по которым ему наносят удары - ей Богу, пришлось бы отращивать новые. – Всё, хватит, хватит! – произнёс Федя, доставая наручники. – Э-э! – нахмурился Штопор. – Я ведь только начал!       По лицу татарина видно, что Штопор пугал его больше всех остальных. Широко раскрыв глаза, он таращился на нас всех, спрашивая: – Ребята, чё я вам сделал? Зачем бьё...?! – Заткнись, бле-адь! – на этот раз удар ногой нанёс по нему я. – Вставай, вставай, кому говорю!       Мы его с Фёдором взяли за руки. Вежливыми подсрачниками помогли пройти к машине и уложить его на капот. Пока я удерживал татарина в неподвижном положении, мент надел на него наручники. – Думал, ты тут главный? – продолжил я, выплёскивая свой гнев на мусульманина. – Раз это твоя "Родная земля", то ты тут можешь свободно разгуливать и наркотой торговать? – Помилуйте, пацаны, мне кушать нечего! – Не пацаны мы тебе! Ты с детства привык всякую дешёвую хуйню сверстникам пихать, – с улыбкой на лице я запихал его в машину.       Не думаю, что последующие наши действия требуют детального описания, поскольку я вижу в них мало интересного для вас, да и больше они походят на поездки в заполненной маршрутке, либо на поездку на полицейском грузовичке, если вам, конечно, доводилось ходить на протесты и бывать в таких. Мы посадили татарина на заднее место, по разные стороны от него опять же сел Валера (Штопор) и Федя (Мент), чтобы не сбежал. Татарин, на вид, совсем молодой, не больше двадцати лет я ему тогда дал. На самом деле, во многом похож на нас, но только кожа цвета молочной шоколадки и волосы тёмные, как у большинства прочих тюрков. Гладко выбритый подбородок, молодое лицо. Вроде и кажется, что это приятный молодой человек, а ведёт такой гнусный бизнес. Я татарину это и говорил, когда мы уже подъезжали к отделению милиции, но настроения базарить с нами у него не было.       Ах да, забыл сказать что перед этим мы обчистили его карманы и забрали в качестве выигрыша его денежные сбережения, которые оказались довольно неплохими для обычного барыги того времени. Татарина мы отдали отделению, словно корм голодной собаке, а сами потратили наши деньжата на отдых, который мы скромно справили в домике Феди, стоящего на окраине города.       Ночь с пятницы на субботу... Люблю это время. Не забочусь о буднях и слушаю вздохи совокупляющихся сверчков. А вот и вечерний выпуск новостей. Ну-с, что там опять на Украине? – В Москве...       Москва? Надо же, хоть чё-то не про Украину начал этот мужик с вылизанными волосами. Мне почему-то всегда нравилось снова и снова видеть этого с иголочки одетого аккуратного человека. Он был для меня... Как родной, что ли...       Он говорил не так быстро, разжёвывая мне недавние политические истории, словно друг, но при этом без прелюдий, чётко и с расстановкой. – ... на заседании кабинета министров СССР была высказана опасность растущего среди народа недовольства правящей партией. Было принято решение о... – Он дольше обычного посмотрел в свои бумажки. – И-извините... Было принято решение о запрете проведения на территории Москвы митингов и демонстраций в период с 26-о марта по 15-е апреля 1991-го года. Леонид Мазаев, один из представителей партии "Союз спасения", прокомментировал это, цитата,..       Мужик вновь уткнулся в бумажки. – ..."КПСС своими действиями показывает всю собственную беззащитность перед своим же народом. Запрет митингов явно указывает на то, что силы правопорядка неспособны сдерживать гнев угнетённой многолетними страданиями русской нации".       Потом он переключился на нашу любимую тему, о которой по телику пиздят ещё с 1988-о года. – На фоне политического конфликта в Москве набирает обороты давно назревший межнациональный конфликт, – он интонационно выделил это, – на востоке Украины. Активисты радикальной правой партии "Новороссия", ранее упоминаемые в наших репортажах в среду и четверг, кои проводили свои демонстрации на территории Донецка, в пятницу были разогнаны силами милиции под предлогом "разжигание активистами межнац. ненависти". Напомним вам, что главный мотив протестующих, кои смогли разузнать наши корреспонденты, было...       Тут на экране внезапно появилась видеосъёмка, где две группы мужиков пиздят друг друга. У одних в руках дубинки, у других - один чёрно-сине-красный флаг. Более-менее организованный строй милиции оттеснял бунтующих молодых людей, многие из которых уже отступали, а некоторые - насовсем.       Не в плане умирали, а в плане убегали. Испугались ментов сильнее всех. Кто-то по пешеходному бордюру, кто-то прямо через проспект на другую сторону улицы (благо, движение было блокировано) убегал. В общем, менты победили. – ..."Пересмотрение итогов съезда Верховного совета УССР XII-о созыва от 16-о июля 1990-о года и отмена утверждённых в этот день полномочий документа, провозглашающего государственный суверенитет Украины", – прочитал ведущий, после чего многозначительно выдохнул.       Именно за позволение себе показывать собственные эмоции, практически всегда не относящиеся к сценарию, мне этот мужчина нравился сильнее всех остальных, точно также, как и он, талдычащих по телику с утра до ночи. Если люди из столицы работали серьёзно, всё-всё у них было по плану, чётко, с расстановкой, то он позволял себе немного импровизировать. Своими малозаметными жестами, в которых я мог прочитать юмор или иронию, он как-то... Становился ближе ко мне, ближе ко всем обычным гражданам. Когда слов становится недостаточно, чтобы описать весь тот пиздец, что происходил в СССР на протяжении 1989-1991-х годов, всегда вспоминается этот репортёр, тяжело вздыхающий после прочтения длиннющего и даже временами нелогично связанного манифеста.       Вот и закончился один из дней, которых впереди будет ещё множество. И ведь это ещё самое начало моей тяжёлой судьбы, тяжёлой судьбы бывших республик СССР и людей, их населяющих. Впереди ещё будет много проблем, о которых даже предположить сейчас не могут.       Добро пожаловать в 91-й год. Здесь всё и начинается.