Сломанные вещи🥀

      Зоро упрямо взбирался вверх в гору на своем коне, он едва сдерживал внутреннюю ярость, чтобы не напугать животное. Только желваки играли на скулах, Санджи никогда бы так легко и быстро не перерезал горло животному, которое везло его полдня, а потом еще и погибло, явно дав ему шанс спастись. Вот она — благодарность Джермы. Оставлять того одного в лесу было не лучшей идеей, мало ли что он учудит, но времени няньчиться не было — погода становилась все холоднее, что точно подгоняло солдат Джермы сделать еще одну вылазку в город. Он должен был перехватить их, пока знал, где их искать.       Его конь изрядно устал, пока выбрался на более-менее ровное плато, используемое для посевов редкими обитателями гор. Здесь было много места и не истощенные земли, но и без того неласковая погода Норт-Блю жителей гор не баловала особенно, потому селились тут только самые упорные. Конь аккуратно вышагивал по неровно обработанному полю пшеницы — где-то она была обрезана совсем коротко, где-то едва срезаны макушки, кое-где виднелись пучки еще колосящейся пшеницы, словно у собиравшего урожай не было никакой системы. Зоро не запрещал коню хватать колосья на ходу губами.       Зоро вдруг понял, что не особо знает, где вход в горы, потому был рад, завидев деревянную избушку на краю поля, черную от постоянных дождей. Точно, местный фермер должен быть молодцом не из сопливых, он точно знает, где гнездится воинство Джермы.       Открыли Зоро не сразу. Мокнущий под дождем конь уже начал сварливо фыркать в нетерпении на колотящего в трухлявую дверь Зоро, когда за ней послышались шаги. Дверь отворил немолодой мужчина с помятым лицом, на щеке у него было большое родимое пятно непонятной формы. — Да… Король Зоро?! — узнаваемость Зоро в Джерме была стопроцентная. Мужчина, однако, выглядел почему-то испуганным. — Знаешь, где лагерь изгнанных солдат Джермы? — сразу перешел к делу Зоро, и мужчина немного помялся, собираясь с мыслями. От него, да и из дома вообще, сильно тянуло выпивкой, но кто такой Зоро, чтобы осуждать. Он сам бухал в замке зимы напролет. — Между тех дальних двух вершин узкая тропка, по ней нужно вверх между скалами, там будет выход на другое плато… — сбивчиво пояснил мужчина. — Сам-то откуда так подробно знаешь? — крякнул довольно Зоро, теперь он мигом их найдет. Мужчину опять почему-то напугал этот вопрос, его глаза забегали, он старался не смотреть на Зоро. — Еще до изгнания тут часто бывал. И это… жена моя из здешних мест… была. — Понятно, — Зоро повернулся к коню, собравшись было уходить, но тут вспомнил: — И это… говорят, с твоего надела в этом году урожай огромный, ты даже на выпивку уже много сменял. Смотрю, пожал уже все, так сколько вышло?       Мужчина опять сильно испугался и задрожал, хватаясь за грудь рукой. — Эй, эй, мужик, ты чего! — Зоро вернулся и положил руку ему на плечо. — Случилось чего? — Урожай… урожай… его забрала Джерма! Весь унесла, только что выменял, мне и осталось… — быстро забормотал человек с пятном на лице. — Что я мог сделать, они убили бы меня, как мою жену. — Вот, значит, как, — Зоро поправил катаны на поясе, и мужчина уставился на примостившийся там же кинжал, конфискованный несколькими часами ранее у Винсмоука. — Пришла пора с ними разобраться, тем более провиант — это не шуточное дело. По тропке между горами, говоришь? — Да, да, — быстро закивал фермер, и Зоро похлопал его по плечу, приободряя. — Я разберусь. И в следующий раз, если нападет кто, ты хоть в город доложи. — Так ведь сели, мне не спуститься самому в это время года, — затрясся опять мужик. — Понял, понял, хорошо, что я смог до тебя добраться. Можешь быть спокоен, я с этой Джермой быстро разделаюсь и верну зерно. — Спа… спасибо, славься король Ророноа! — воскликнул фермер, губы его дрожали. — А вот этого не надо. Я такого не люблю, — Зоро притянул нетерпеливого коня и запрыгнул в седло. — А то как к чертовым Винсмоукам, провались они. Если помогу, то и просто спасибо хватит.       И Зоро развернул коня, направляя его точно промеж двух вершин в конце долины. Когда ориентиры такие заметные, что может пойти не так?       Ботинки не просто промокли, но размокли и чавкали, но Санджи не останавливался ни на минуту. Остановиться — означало тут же замерзнуть окончательно, тем более Зоро был на коне, и у него была значительная фора. Оставалось уповать, что остолоп как всегда заблудится в трех соснах, как постоянно терялся в коридорах замка, и Санджи не выйдет на полянку, усыпанную трупами солдат Джермы.       Холод, однако, не отступал, проник под плащ, потом под рубашку, потом уже и в грудную клетку, вызывая недалеко спрятавшийся тяжелый кашель и рваную боль в легких. Ног Санджи не чувствовал, хотя что их чувствовать, железные пятки были ненастоящими.       Он выдохнул с облегчением, когда черт знает сколько часов спустя выбрался наконец, пару раз упав в скользкую грязь на склоне на четвереньки, на плато с обработанными полями. И надо было дождю как назло прекратиться именно в этот момент и ни секундой ранее, чтоб облегчить Санджи хоть часть пути.       Впрочем, тусклый огонек вдали позволил его улучшенному зрению высмотреть домик, внутри которого кто-то развел очаг. «Тепло, сухо», — почти как зомби думал он, направляясь туда. Санджи не собирался оставаться там надолго, просто пять минуточек тепла, быть может, он найдет, что обменять на сухую одежду, или попросит ее в долг. Десять минут, и он отправится снова в погоню за Зоро, ему просто нужна передышка.       На стук никто не отвечал, хотя внутри точно горел огонь! После нескольких приступов тяжелого кашля из-за мокрой рубашки Санджи решительно отворил дверь сам. Ему некогда помирать из вежливости, умереть сейчас — оставить на милость Зоро всех изгнанников.       Внутри было тепло, по крайней мере по сравнению с холодным горным воздухом, а главное — сухо. Большая комната служила одновременно гостиной с камином и кухней, ведь на очаге висел и побулькивал черный от копоти котелок. Хозяин тоже был здесь: развалился в старом кресле с истлевшей обивкой и потягивал выпивку из бутылки. Рядом валялось несколько таких же пустых.       Спиртное из зимней ягоды — этот мерзкий запах Санджи узнал бы в любом мире, в любом месте, сколько лет бы ни прошло. Он замер от испуга, разглядев владельца избушки — заливал в себя бухло с запахом, который преследовал Санджи в кошмарах, еще один их активный участник — Плевок. Санджи схватился было за кинжал, но вспомнил — Зоро забрал кинжал Ичиджи. А потом еще вспомнил, что местный Плевок ни в чем не виноват, и кем Санджи будет, если станет судить его по прежнему Плевку? Кем-то вроде Зоро, который вечно мерит его мерилом Завитушки?       Между тем хозяин дома перевел на Санджи мутный взгляд, повернулся стороной с родимым пятном: — Кто это… А, всего лишь Джерма. Чего приперся? Я же отдал кинжал, так и проваливай, бесполезный кусок дерьма. Вас всех все равно король Зоро скоро порешает… Санджи покачал головой и прошел в дом — владелец был пьян, стоит ли пытаться с ним договориться. Впечатление изнутри домик производил невеселое — все было замызганным и старым. Послышался кашель, он шел из комнаты, в которую вела дверь в дальней стене. — Па…па… — Плевок и не шевельнулся, слишком разморенный теплом и выпивкой. Он был весь какой-то запущенный, обросший и невероятно тощий, словно «ел» только выпивку. — Па. па…       И снова никакой реакции, быть может, голос слышит только Санджи из-за усиленного слуха. Точно, та тоненькая малышка, что Плевок нес на плечах, — он приходил в город с дочерью. Санджи с волнением поспешил в комнату, служившую, как он понял, детской спальней.       В комнатке была сухая темнота, только модифицированное зрение позволило ему сразу заметить, что у стены стоит маленькая кровать с резными белочками вместо набалдашников. Малышка лежала, плотно накрытая истертым заляпанным одеялом. Санджи вздрогнул — в комнате пахло кровью и алкоголем. — Ой, кто ты? — спросил слабый детский голосок. — Где папа? Ты ведь ничего ему не сделал?       Санджи обернулся — Плевок пьяно пялился на огонь, и Санджи прикрыл тихонько за собой дверь. Не дело малышке видеть своего отца таким. — Ты болеешь, девочка?       Девочка помотала в темноте головой, забывая, что обычный человек ее бы не увидел. — Нет, это из-за ножки, которую забрала Джерма. — Что? — замер Санджи. — Джерма приходила прошлой ночью и забрала мою ножку, — доверительно сообщила девочка в темноте. — Папа сказал, потому что грядет холодная и голодная зима. Прошлой зимой Джерма сначала забрала ножки моей мамы, а потом и мою маму. Папочка говорит, что он постарается, чтобы меня не забрали. — Как так «забрала ножку», — голос Санджи дрожал. В этой комнате пахло кровью и крепкой выпивкой. — Почему ты лежишь в темноте, у тебя есть ночник? Давай-ка мы включим свет…       Он должен был убедиться, он должен был стянуть с девочки одеяло при свете и воочию убедиться, что это все его нездоровая фантазия, изуродованное годами в темнице сознание.       Санджи склонился около кровати девочки. — Вот тут есть лампа с фитилем, просто я пока не умею ее зажигать, — выдохнула девочка, и в ее дыхании Санджи уловил все ту же зимнюю ягоду. Ребенок пьян? Кто дал ему спиртное?       Он и сам трясущимися руками не с первого раза чиркнул спичкой, подпалив фитиль старенькой масляной лампы. Мягкий свет озарил его лицо, и девочка закричала. — А! Папочка! Джерма, это та Джерма из города! Он заберет меня совсем! Заберет меня всю, а не только ножку! — девочка металась в постели, Санджи заметил ее худобу и впалые глазницы. А еще он заметил, что там, где должны были лежать под голубым одеялом ноги девочки, холмик был только с одной стороны. С другой стороны на одеяле темнело пятно. — Тихо, тихо, я ничего тебе не сделаю! — пытался увещевать Санджи, он хотел уложить ее обратно, чтобы больная не тратила силы, но девочка только кричала и пуще вырывалась от его касаний. — Ты совсем что ли мозгами запекся, ты чего сюда заперся? — в дверном проеме стоял Плевок, придерживаясь за косяк. — Ну-ка, пошел отсюда, Джерма, пошел-пошел, — он помахал на Санджи, как пастух машет хворостиной на задумавшуюся посреди дороги корову. — Папочка, не дай ему меня забрать! — заплакала девочка. — Хорошо, хорошо, я отойду! — Санджи повержено поднял руки, отступая от кровати. Ребенок его боится, пусть лучше отец за ней присмотрит, а Санджи разберется с остальным.       Медленно пятясь, Санджи вышел из детской спальни. Плевок одобрительно кивнул и тут же закрыл дверь в комнату, не думая успокаивать ребенка. Она продолжала сдавленно плакать за дверью. — Ты какая-то странная Джерма, — задумчиво выдал Плевок, разглядывая Санджи. Тот не хотел признавать, но ему было страшно под этим нетрезвым холодным взглядом, словно и сейчас, когда Санджи был свободен, Плевок все равно имел над ним жестокую власть. Санджи заставил себя не сжиматься и не втягивать голову. — Что с ребенком? — Не твое дело. Выметайся. Король Зоро велел вам не трогать жителей Джермы. С ней ничего бы не случилось, если бы вы, бесполезные болванчики, не вторили один за другим, что у меня нет прав на тот клинок, — Плевок лениво протащился через гостиную и плюхнулся обратно в свое замызганное кресло, тут же прикладываясь к бутылке. — Клинок… — повторил Санджи. — Это они вернули клинок на место! — все это время он думал, что загадочная личность преследует именно его, играет с ним в запутанную игру. Какой эгоизм, миру нет до Санджи дела, клинок Ичиджи солдаты вернули в комнату Ичиджи, просто совпало, что Санджи жил там.       Плевок с раздражением фыркнул на Санджи и продолжил пьяные излияния: — Я не крал этот клинок, а значит — он мой, и вы должны мне подчиняться, как владельцу клинка. Но нет, солдафоны тупые, ваши правила так не могут, вам надо видеть, что мне его вручил лично Винсмоук. И что теперь — его таскает за поясом Ророноа Зоро, который вас прикончит, и ничерта вы у него клинок не заберете и назад не отнесете. А если бы приняли, что я новый владелец королевского клинка, то горя бы не знали, идиоты. Думаете, я бы не поделился, если бы вы обчистили для меня какой склад? Не жрали бы сейчас друг дружку в горах, и она была бы цела…       Плевок сказал «она», — подумалось Санджи. Ни назвал ее по имени, ни сказал «дочка». Просто она, у которой больше нет ноги. Дикая, неправильная мысль запищала назойливым комаром в дальнем уголке мозга Санджи, но он отмахивался от нее. — Ребенку нужно поесть, а потом я отвезу ее к доктору в город, — сухо сказал Санджи, подходя к камину. — Больно ты самовольный и болтливый для этих роботов Джермы, те больше молчат да пялятся, когда я их в лесу встречаю. Чисто твари лесные бессловесные, — хмыкнул плевок. — Но проваливай, а не то скажу королю Ророноа тебя разрубить за то, что ты мою жену уволок.       Плевок был жалок, тощий и с красным от выпивки носом, он внушал теперь отвращение, а не ужас. И Санджи решил, что во что бы то ни было заставит его покормить девочку, ведь ему в спальню лучше больше не соваться. В котелке что-то аппетитно булькало, и он приподнял крышку пальцем снова искалеченной ничего не чувствующей руки.       Загнанная на закоулки сознания мысль все же яростно прорвалась на поверхность. Все его внутренности скрутило в кислый тугой ком. Он словно хотел их выблевать, но ком был слишком большой и плотный, потому он только ощутил противную вонючую кислоту на губах. На поверхности варящейся в котелке бурды колыхалась маленькая детская пяточка.       Крышка выпала из рук Санджи прямо в камин, поднимая волну пепла. — Черт, что за херня… — заворчал было Плевок и замер, увидев наконец, что Санджи залез в котелок. — Ты реально странная Джерма, обычно вы обходите мой домик стороной и шугаетесь, стоит на вас палкой махнуть. — Обходят твой домик стороной, говоришь, — со сталью в голосе уточнил Санджи. — А кто тогда «забрал ее ножку», а?! Отвечай, ублюдок, кто забрал ее ножку?!       Плевок испуганно вылупился на Санджи, почти трезвея мгновенно. Он игнорировал Джерму в доме, потому что привык к ним за годы изгнания. Не приученные говорить без приказа, эти оборваны шлялись по округе, грызя шишки от голода, как дикий тупой скот. Когда они забредали во двор, он просто выталкивал их палкой, и они уходили, понуро ворочая головами. Единственный раз, когда они смотрели на него осмысленно, когда он сам явился в их штаб за горами с долбанным королевским кинжалом, чтобы заявить свои на них права.       Плевок знал силу королевского кинжала, потому что долгие годы работал стражником в подземельях замка, и надо сказать, не был особо добр к тамошним заключенным. Вот почему, когда власть Винсмоуков пала, а камеры были открыты, он поспешил скрыться из города. Недобрые взгляды тех, над кем он измывался, получая удовольствие от полной власти над чужой жизнью, сулили ему скорую смерть от пера под ребра в любой из подворотен.       Тогда он быстро женился на сиротке Маре, красотой та не отличалась, зато унаследовала от родителей домик в горах, как раз то, что нужно для решившего скрыться от мстителей Плевка. Работать на ферме оказалось не сахар, компенсировало это лишь то, что он порой мог вернуться к любимому хобби — измываться над человеком, чья жизнь полностью зависела от него — над женой, за которую в одиноких горах некому было заступиться.       Работать в поле он не любил, но в первые годы урожая от плодоносного сорта пшеницы хватало на все — и на еду, и продать для дохода, и, конечно, обменять на выпивку. Мара видела, что с каждым годом урожая все меньше, а соотношение между пшеницей на еду и на выпивку меняется все быстрее, но не смела перечить поколачивающему ее мужу. Никто в этой долине не смел требовать с него ответа. Уж точно не уродина Мара, вот и вся награда, что он получил после всех лет службы королевству! Она должна была радоваться, что хоть кто-то ее замуж взял.       Правда дочку Плевок любил — чистое невинное создание, когда он катал ее на плечах или делал человечков из соломы, то порой чувствовал сам себя чище, не таким пропитанным сыростью и гнилью подземелий. Просто пшеницы в этом году с полей почти совсем не было, только на выпивку и хватило. Просто дожди и сезон селей в этом году начался раньше, он совсем не успел раздобыть еды или податься в город за подаяниями. Просто так сложилось. Но дочку он любил. Он позаботился, чтобы ей не было больно. Он бы тоже накормил ее супом. — Просто у нас не осталось еды! Ей не больно, — залепетал он в ответ на напор Джермы, забывая, что не обязан оправдываться. Или, быть может, оправдываясь перед собой. Санджи почувствовал, что больше не может дышать. Говорить может, а дышать — нет. Он пытался справиться с тем, в какой жуткий рассинхрон вошли все органы внутри него: бешено стучала кровь, но нос отказывался вдыхать, ему хотелось тошнить, но рот свело и он не открывался. — Я… у меня не было выбора, мы голодали… еды с каждой зимой все меньше, — Плевок начал быстро трезветь, глядя на Санджи. Это была не обычная Джерма, не молчаливый послушный болванчик, он мог рассказать остальным. — Ты же сам должен понимать, у вас в горах тоже голод. Я знаю, ты поймешь меня, а король Зоро — нет. Мы с тобой понимаем, мы оба голодали, да?       Плевок встал и попытался заискивающе коснуться рукава Санджи. И тут у Санджи наконец откупорило клапаны: — Я понимаю, — улыбнулся он так, что свело обе челюсти. Он улыбался и чувствовал, как пачкает свою лишь недавно вернувшуюся улыбку об… это. — Вот видишь! Это все голод, я не плохой человек, я забочусь о ней… Я бы и ее покормил… — Но король Зоро не поймет, — перебил Плевка Санджи. Тот испуганно отшатнулся, оглядываясь, словно король Зоро появится сейчас в его гостиной и казнит его. — Потому ты должен бежать, — промурчал Санджи. — Спасаться прямо сейчас, король Зоро скоро будет здесь, я знаю. — Нет, как же так… — отступил на шаг побледневший Плевок. — Это не я. Это голод, ты не представляешь, как голодно тут зимой, а пурга была такая, что занесла все дороги, и было не пробраться… — Беги, пока он не вернулся, — ласково пророкатал Санджи. — У тебя еще есть время. Беги! — рявкнул Санджи так, что звякнули валяющиеся по всей комнате вонючие бутылки.       И Плевок сорвался и побежал. Как был, бросая бутылку на пол — та тут же разлилась вонючей лужей по грязному полу. Плевок выскочил в дверь, ужас выветрил из него весь хмель. Санджи неспеша поднял пролившуюся бутылку и составил их все ровной батареей к стене. Сунул руку прямо в камин, кожу обжигало, но он все равно ничего не чувствовал, возвращая на место крышку от котелка. На каминной полке лежал столовый нож — им Плевок отрезал напоенному до потери сознания ребенку ногу? Он сунул нож в карман и заглянул в комнату к девочке. — Папочка, он вернулся! Вернулся, чтобы забрать меня всю! Не дай ему, защити меня, папочка! — девочка пыталась забиться в угол, дрыгался короткий — по колено — обрубок под одеялом.       Санджи закрыл дверь — с ней все будет в порядке, обязано быть в порядке. Он задумчиво выглянул в окно и открыл рот от удивления. В суровом Норт-Блю ни осень, ни зиму не приходилось ждать. Холодный дождь шел весь день, но прошел какой-то час, и с неба медленно падал большими хлопьями снег. Снег — ничего удивительного для горной местности, он выпадает тут и летом, и дикие звери оставляют на нем свои петляющие следы, а лисы выслеживают по ним мышек-полевок и зайцев. Пора.       Он выскочил в мороз и влажность, следы под его ботинками на белом снегу тут же становились слякотно-грязными, ведь снег покрывал мокрую жижу. Поначалу он не видел их, его вел инстинкт, а еще знание — настоящие монстры живут в лесных чащах. Туда Санджи и побежал, петляя между деревьев, но не теряя чувства внутреннего компаса. И он его не подвел — вдали завиднелась черная цепочка следов, на этом месте Плевка застал внезапный снег.       Санджи искривил губы в клыкастой ухмылке — он преследовал жертву, как хищник, выслеживая по следам, а еще ему казалось, что в воздухе витает отвратительный запах выпивки из зимней ягоды, он шел скорее по нему.       Он дал Плевку сбежать, потому что хотел подарить тому надежду, что он может спастись. Когда ему было восемнадцать, в его камеру явился Ичиджи и сказал, что в честь дня рождения всех детей отец решил освободить Санджи. С него сняли маску и тайно ото всех слуг провели в комнату Ичиджи, дали помыться и переодели в чистую одежду — такую же, как у Ичиджи, показывая, что они теперь оба ровня — сыновья своего отца. Санджи чуть с ума не сошел от счастья — наконец, прощай холодная мокрая сырость, прощай сводящее с ума одиночество, прощай, жестокость и насилие стражников. Он волен, он свободен!..       Ичиджи сказал, что Санджи ведут на прием в его честь. Что он должен закрыть глаза. Доверчивый Санджи был согласен на все, какие угодно условия, если его выпускают, он не замечал гулкого камня ступеней под своими ногами из-за переполняющего его счастья. Ичиджи прикрывал ему уши, чтобы он не подслушивал.       Когда Ичиджи снял повязку, Санджи увидел все ту же исчирканную миллионом черточек для подсчета дней стену своей камеры. «Неужели ты думал, что мы опозорим себя, выпустив такую ошибку, как ты. Поистине, ты такой идиот», — рассмеялся Ичиджи, наслаждаясь ужасом в глазах Санджи.       В следующие месяцы Санджи чуть не сошел с ума. Да, его сводили и раньше однообразные дни, шепчущая по ночам шорохами тьма, но не так. Растерзанная надежда, не призрачная, а осязаемая, что этот ад закончится, которой дали расцвести, а потом жестоко убили, сводила с ума гораздо сильнее. Свобода оказалось обманом. Санджи оставили чистую красивую одежду — Плевок насмехался над ним, когда рвал ее.       И теперь он дал Плевку надежду, что тот может спастись от неминуемой кары, так гораздо больнее. Плевок должен был понимать, что Зоро убьет его на месте за такое преступление. А Санджи дал ему шанс спастись, надежду продолжать жить и дышать, ведь каждое, даже самое отвратительное создание, хочет жить. Между деревьями мелькнул неровно бегущий силуэт. Санджи против воли отвратительно осклабился — попался. Ощущение охоты разгоняло кровь, прогоняло отвратительный вкус рвоты в горле.       Он сшиб Плевка сзади — зарядив обеими ногами в спину. Тот упал с чавканьем на белое полотно снега и тут же перепачкался. Захрипел — удар выбил из легких весь воздух — и перевернулся на спину. Его глаза распахнулись от удивления. — Ты? Как! Ты же дал мне сбежать! Ты же велел мне скрыться… — Шутка, — Санджи чувствовал, что погано улыбается, но не мог заставить свое лицо принять другую гримасу. Улыбка приросла к его лицу маской. — Я люблю шутки. — Нет, пощади! Молю! — Плевок пополз назад на руках, пачкаясь с ног до головы. — Я стану твоим рабом, я сделаю что угодно! Буду служить тебе как угодно! Отрежь и мне ногу, только пощади! Я не хочу умирать! Мамочки!       Плевок был снизу — на спине — он молил и плакал. А Санджи стоял сверху и победно улыбался. Когда-то так улыбался Плевок, а Санджи просил не делать этого с ним. Ох, он, оказывается, давно держит в руках нож, он и не заметил. — Она твоя дочь, — утвердительно сказал Санджи. — И я люблю ее! Это все голод! Если вы заберете нас с собой, я буду ей хорошим отцом! Я посвящу жизнь ей! Я буду служить ей, все этот проклятый голод, — верещал истерически Плевок, пытаясь заглянуть своему палачу в глаза. И Санджи больше не мог этого слушать. — Ты ни разу не назвал ее по имени.       Вот он стоял — а вот он упал вниз, даже не сгибая коленей, просто плашмя рухнул сверху на Плевка, наваливаясь всем телом. Плевок по-свинячьи взвизгнул. Пахнуло спиртом и зимней ягодой, как когда Плевок наваливался на него в камере, и в глазах у Санджи потемнело.       Он ударил его ножом с камина в бок. За детскую пяточку в котелке. А потом еще раз — за опоенного ребенка без ноги. А потом еще раз — за плачущего парнишку на полу камеры. А потом еще раз — за цинично преданную веру ребенка. И еще — за картинку с девушкой, его единственным другом, которой тот вытер член. А потом еще раз — за то, что обещал угостить этим супом ребенка. А потом еще раз — за сломленную гордость оголодавшего парнишки, покорно лежащего на циновке. И еще, и еще, и еще. Он запутался, когда он наносил удар по Плевку из этого мира, а когда — из своего, удары перемешались.       О, Санджи прекрасно понимает Плевка — голод способен творить страшные вещи, кому он рассказывает. Но вот открывшийся Санджи секрет — мы все равно должны будем до конца дней своих носить с собой те вещи, которые мы сотворили от голода. Санджи носит. Он все еще носит тебя в себе.       Плевок перестал даже хрипеть. Это странное чавканье было от ножа, который Санджи всаживал и всаживал в его тело, превратив бок бывшего стражника в кровавый фарш. Он пришел в себя уставившимся на мертвое лицо Плевка — с его отвратительным пятном, с его красным от выпивки носом, теряющим цвет.       Он с трудом поднялся на дрожащие ноги — как-то он умудрился перепачкаться с ног до головы, обе его руки, даже нерабочая, были в крови. Он тупо развернулся и побрел обратно, не чувствуя ног, спотыкаясь и падая в слякотный начавший таять снег. У него столько дел — Зоро, солдаты, девочка, у него нет права останавливаться, чтобы плакать. Ах да, он же забыл, как плакать.       Как удобно.