Профессионал

      — Мёрдок Никкалз, значит. Наш знаменитый Никкалз. Наша песня хороша, заводи сначала. Начальник тюрьмы, кислолицый тощий Джон Санфилд, садится напротив и, хрустнув перчатками, раздражённо потирает красные с недосыпа веки.       — Мёрдок Никкалз, вот чего тебе не сидится, а?       — Не зна-аю, — скалится Мёрдок и без стеснения наваливается на стол, подперев щеку сплетёнными пальцами. — Расскажите. Самому пиздец как интересно. Санфилд морщится, как от зубной боли в обеих челюстях сразу; его физиономия делается ещё кислее.       — За что тебя три дня назад… Нет. За что тебя снова отправили в изолятор?       — Моё ебало что, не намекает? — Мёрдок трёт левый глаз, залившийся кровоподтеком на треть лица — до сих пор толком не открывается и видит мутно, — и короткая цепь наручников натягивается, жёсткой хваткой сжимая запястье.       — Попрошу не выражаться при начальстве, Никкалз. Промолчав — хотя очень хочется ругнуться из чистого любопытства и взглянуть, скривится ли Санфилд ещё сильнее, — Мёрдок свистит, сводит колени и ритмично постукивает каблуками. Короткая стрелка часов, щёлкнув, отмечает время чаепития. Терпи, Мёрдок Никкалз, терпи; всё одно никому ты не нужен. Ещё несколько недель — и прощай, Уормвуд-Скрабс, железная клетка, спасибо, что не повесили ещё чего — лет на десять, как в семьдесят втором случилось со стариком Гарри Шесть Пальцев. Обалденный, крепкий, хороший замок был в том магазине на Вест-Энде, шедевр просто, хоть и не вечный — на третьей отмычке крякнулся, а вот разбитое окно, не до конца срезанная сигнализация и выкрученная до визга сирена… Сатана б побрал того, кто, сука, настраивал эту дрянь. Чуть перепонки не лопнули.       — Ладно, хрен с тобой. Я, собственно, на приватный разговор позвал. Санфилд выгребает из верхнего ящика стола заранее отложенное дело с пачкой жалоб и записей.       — Тебе выходить через месяц, Никкалз. Посиди тихо, добром тебя прошу. Лично.       — Месяц? — Мёрдок, перекинув ногу через колено, изучает обломленные ногти.       — Да. Понимаешь, что это значит?       — Дерьмо вопрос, — буду свободен.       — Будешь. — Санфилд поднимает палец. — Но, естественно… с условием.       — М?       — Если ещё раз залетаешь, то всё, что ты за эти годы отмотал в изоляторе, в срок не засчитывается. Закон британской короны. А это, чтоб ты знал… — длинные бледные пальцы Санфилда перебирают кипу жалоб, указаний и приказов, — четыре месяца, две недели и два дня. Ты ведь хочешь выйти на свободу до лета, так?       — А два дня ещё откуда?       — К воскресенью наберётся шесть. Мёрдок, морщась, наматывает на палец бечёвку крестика.       — О’кей. Я свистнул ремень и измочалил Доналю Пэдди харю и руки.       — Что?       — Нечего смеяться над произношением британского подданного.       — Чхал я на ирландцев. Четыре года за взлом, четыре месяца за хулиганство. Думаю, мы договорились.       — Нет. Что именно входит в «залетаешь»?       — То, что я посчитаю подходящим.       — Э, хрена с два, это растяжимо. Вдруг мне материться нельзя?       — Драки, шум и оскорбления. И веди себя тихо, а не то отметишь тридцать лет в тюрьме.       — Чё, хотите сплавить меня поскорее?       — Очень хочу, Никкалз. — Санфилд смотрит так, будто страстнее всего на свете желает лично затянуть на шее тугой пеньковый галстук. — Ты меня задолбал. Мёрдок мелодично свистит пару тактов, замолкает и криво ухмыляется.       — Постараюсь.       — Вот и договорились. — Санфилд немного смягчается, встаёт и, идя к двери, дежурно, но крепко хлопает по плечу. — Музыка, так и быть, не запрещается. Ты с ней не такой агрессивный.       — А, мне ж ещё сидеть там четыре дня, так? Дайте гитару, а то петь начну.       — Посмотрим. Бьюфорд, хорош спать! Забери-ка Никкалза! Спина под лопатками зудит — едва получается, извернувшись, почесать в наручниках, и железный браслет снова тиснет запястье. Мёрдок беззвучно сплёвывает с разбитых губ грязное слово.       — Господь, сохрани королеву и дай мне сил, — бормочет Санфилд.       — Мерси за заботу! Слыхали, кстати, что выборы выиграли консерваторы? Ваш Джимми в большо-о-ой заднице, начальник!       — Шевели поршнями! — Толстяк Бьюфорд, от одного присутствия которого становится теснее, грубо толкает в спину. Мёрдок ржёт, встряхнув затёкшими руками, и оправляет немытые волосы, а где-то за спиной тяжело и громко — чуть ли не на весь коридор — вздыхает начальник: любой знает, что вся верность Джона Санфилда из Уормвуд-Скрабса принадлежит лейбористской партии.       — Бедняга Каллахэн. Кто его сменяет-то, Железная Мэгги?       — Она самая, Никкалз.