Профессионал

Сильв спотыкается, чуть не падает, поднимается и даже не успевает вскрикнуть, ойкнуть или испугаться: кто-то хватает его за шиворот и заталкивает под прилавок, щедро наградив тяжёлым пинком.       — Чш! Только вякни чего, дурак! Мальчишка, послушно заткнувшись, обнимает под свитером отрез тёплого овсяного хлеба — куртки нет, брату отдал, он маленький, ему нужнее, — таращится на ноги хватавшего — ноги как ноги, в армейских ботинках, судя по юбке поверх штанов, ещё и женские — и старается отдышаться после беготни, зажимая ладонью рот.       — Эй, миссис Никкалз! Как торговля идёт?       — Будет лучше, если купишь, Джеффри!       — А вы со мной потанцуете в воскресенье? Ну, у Уоттса?       — Обойдёшься! У меня муж есть.       — И где же, интересно, Себастьян-то? Далеко?       — Но-но, даже не думай. Вернётся — голову тебе оторвёт.       — О-о, простите! Молодой солдат — Сильв не видит его, но сквозь сопли и страх чует запах армейской формы так же явно, как слышит в голосе женщины грубый и одновременно звонкий нездешний выговор, — смеётся где-то наверху.       — Так что случилось, Джеффри?       — Пустое, Энн, у Олдерсона хлеб опять стащили. Не видала? Кажется, это мальчишка из Гринов.       — Не-а. — Женщина скучающе сплёвывает под ноги и, судя по хрусту, грызёт сухарь. — Не моё дело.       — Ну, и к чёрту его, к воскресной службе точно вылезет. Грины-то каждое воскресенье в церковь вместо Уоттса ходят, видала?       — Ходят, и ладно. Может, этак намолят для нас побольше пуль, а? Солдат уходит, скрипя ботинками, и Сильв с облегчением выдыхает и суётся наружу — лишь, как оказывается, затем, чтобы впериться взглядом в чёрные глаза и снова чуть не задохнуться от крепкой хватки: женщина, сгребя Сильва за ворот, выволакивает его вверх, как кота.       — Ну-ка, вылазь. Крал? Сильв молчит, мотает стриженой головой и рассматривает торговку, — вот она, Энн, значит? Грины сами не так уж давно перебрались в Сток-он-Трент, — подальше бы от портов и авиазавода, бомб и немецких самолётов, и Сильв ещё плохо знает здешние имена и лица, но про Энн слыхал; зовут её иначе, она то ли итальянка, то ли ещё кто — Бог разберёт, да и не пойми чьей веры — крест носит не так, как порядочные католики, а муж у неё из местных, да вот только на войне, далеко.       — Ах, точно! Ты малявка-Грин, брат Мадлен и сын Лизы. Ваша фамилия у всех на носу написана. Сильв машинально чешет нос, вздрагивает на отрезвляющую пощёчину и только сейчас понимает, как ему холодно. Энн смотрит с интересом, недовольством и какой-то жалостью, склонив голову набок.       — У тебя нет куртки?       — Да, да, — кивает Сильв, наконец-то с облегчением шмыгая носом, и утирает сырое свободной ладонью. — Не. Есть она. У брата. По очереди…       — Чтоб тебя! Женщина некрасиво кривится, сморщив орлиный нос, вздыхает, наклоняется, опираясь на прилавок — видно, мешает живот: Сильв и не сразу заметил из-за куртки, что Энн на сносях, — и бесцеремонно шарит в его карманах, чуть ли не выворачивая подкладки.       — Эй! — возмущается Сильв, безуспешно пытаясь перехватить руку, и чуть не роняет из-под свитера спрятанное.       — Мышь ты церковная, бля! — Энн что-то добавляет и смачно ругается на чужом языке, сплёвывает в сторону, найдя в левом кармане пару фунтов мелочью, накидывает ему на плечи что-то из разок ношеного, но свежего: теперь-то точно становится понятно, что здесь продают конфискат — и, развернув, грубо подталкивает в спину.       — Э… Мальчишка хочет закричать, выругаться именем божьим и помянуть мать Марию, словом, сделать всё то, что в семье Гринов из поколенья в поколение запрещено, — а потом потребовать обратно деньги, обидеться и извиниться, что угодно и всё сразу, — но только мнётся, хрустя снегом, придерживает одной рукой расстёгнутую тёплую куртку на вырост, а другой — овсяный хлеб, и молчит, хлопая ресницами.       — Чего уставился? — Энн щурится; до Сильва только сейчас доходит, что даже сквозь зимний мороз она выглядит загоревшей и горячей. — Я сегодня добрая. Кыш! Сильв, как и подобает порядочному христианину, кланяется и машет торговке в знак благодарности, — а та, закатив глаза, показывает ему язык.