Ставрогин, вы красавец!

      Пётр и сам не знал: с чего это он вдруг бросил все свои планы и уехал на похороны. Ставрогин же никогда не любил его так как это делал он, Верховенский. Хотя тут и сравнительная степень неуместна. Ставрогин в целом его не любил. Возможно почитал товарищем и в некой степени дорожил им, но о любви и речи не шло. Смотреть на мёртвое тело своего идола было не то что бы невозможно, просто как-то… Неправильно, что ли? Солнце погасло, Америка исчезла, оставляя своего Колумба дураком, не попавшим в Индию. Иван Царевич загостил у Бабы Яги, да и остался с ней. На тот свет ушёл. За Шатовым, за Лизой, за Кирилловым, за Матрёшей своей. Пётр знал эту историю и к удивлению Николая Всеволодовича не осудил, но отнесся с легкомысленной досадой. Неизвестно что тогда вывело Ставрогина из себя больше.       Какие бесы привели Верховенского к священнику, он не имел ни одной путевой мысли. А когда низенький старичок сказал, что ему есть что передать от покойного, то ноги вросли в пол. Маска холодного сочувствия, весь день оберегавшая его, дала большую трещину и обнажила истинные эмоции. На живом лице Петра Степановича эти безумная влюбленность, неверие и обеспокоенность выглядели по-детски невинно и завораживающе. — У меня есть послание для вас. Сам покойник просил передать. Он во время исповеди своей последней много о вас говаривал. Дороги вы ему были. Греховно дороги, — старик пожевал губами и протянул Верховенскому записку. Пьер судорожно вчитывался в строки. Душа выла раненым зверем. Любил, все это время любил. Ах, если бы повременил! Если бы только Верховенский тогда признался! Кто знает, может он остался бы жив? Может они вместе сейчас ехали бы в Швейцарию? Маска треснула, рассыпаясь на миллионы осколков. По щекам кажется текли слезы, горячие, обжигающие, они чертили аккуратно свои дорожки и жирными каплями шлепались на бумагу. Он поспешил утереть их и, быстро взглянув на хмурого священника, кинулся прочь. Читал дальше в бричке. Закрывшись ото всех, он вновь и вновь возвращался к каллиграфически выведенному: «Искренне ваш до гроба, Николай Всеволодович Ставрогин». Отчего на сердце такая печаль? Неужто он так сильно его любил?

***

— Святой отец, грех ли это душу, страстно тебя возлюбившую отталкивать, в грязь швырять? — Николай задумчиво смотрел в окно, — Грех ли так поступить, коли сам любишь? — Это есть ложь, а ложь есть грех, — поп хмуро смотрел на мужчину исподлобья. — Я, святой отец, мужеложничал, — Ставрогин ухмыльнулся, слегка постукивая пальцами по подбородку, — Тот юноша, знаете, он был красивый. И пожалуй слишком пылкий и страстный. Знали бы вы насколько умелы бывают столичные франты. Не хуже некоторых девиц. Я сбежал тогда едва утро занялось. А сейчас что ни вспомню того юношу, а все вместо него вижу другого. — Вы любовь плотскую за истинную принимаете. Греховно это. — Нет, — Николай встряхнул головой, отошёл от окна и поднял руку, — Это не то, это другое. Он как бес в мыслях застрял. В некоторых видениях приходит он. Я не уверен, что вижу его, а не порожденный моим сознанием образ. Всегда подбивает к чему-то. Он как мальчишка за мной ходит. Восхищается, в рот заглядывает, что ни скажу — на все готов будет. Я бы хотел помочь ему. Он безумен в своих идеях. Это уже как взаимное помешательство. Но помешательство чуткое, с полным взаимопониманием. Возможно я влюблён в него, — мужчина устало потер виски. Молчание нагнетало, но слов для выражения чувств не было. Хотелось найти Верховенского, схватить и прижать к себе, к самому сердцу и зацеловать эти тонкие губы. И никогда не отпускать. — Вы, полагаю, всё? Вы в грехах признаетесь, не считая их грехами. С гордостью, — старец покачал головой и пожевал губы, — Неправильно это. Признание ваше раньше времени не открою, будьте покойны, — он кивнул в сторону истории о Матрёше. Сцепив пальцы в замок он ждал. Понимая, что пора идти, Ставрогин вытащил из кармана жилета сложенный вчетверо, запачканный чернилами лист бумаги. — Передайте это Петру Степановичу Верховенскому при встрече, — записка, написанная прошлой ночью в бреду, ложится в старые, морщинистые руки. Поп кивает. Ставрогин надевает плащ и уходит.       Всю дорогу до дома его мысли занимает Пьер. Как выглядело бы его лицо расскажи Ставрогин сейчас о своих чувствах? Насколько изменятся его планы? Всего этого он не узнает, потому что Петра Степановича не найти, а самому Николаю надо в Петербург. Когда он приедет, будет поздно. Когда приедет Верховенский, будет ещё позднее.

***

Записка к Верховенскому:

Дорогой Pierre!

Знаете, Пётр Степанович. Я бы хотел извиниться для начала. За тот инцидент на собрании вашего клуба. Я решил, что мне должно изъясниться с вами и пишу с просьбой принять мои ответные чувства к вам. Вы говорили, что ничего собой не представляете без меня. Что же, я не согласен с вами. Возможно вы хотели мне польстить, но уверяю вас, ваши идеи и ваши способности делают из вас воистину чудесного человека. Если вы не откажете, то я хотел бы уехать с вами в Швейцарию. По состоянию здоровья врачи порекомендовали климат тех гор.

Искренне ваш до гроба, Николай Всеволодович Ставрогин.