Новые имена

Империя. Первая и единственная. Идеальный мир, в котором лучшее, что может сделать для самого себя его рядовой верноподданный — не препятствовать имеющим власть вершить его судьбу. Столь же безупречно скоро и неизменно жестоко, как судьбу миллионов таких, как он. Конституция Империи — безапелляционное послание всем, кто помыслил о том, что может быть столь же силён и влиятелен, как те, кем она была написана. Гимн Империи — злая насмешка, адресованная тому, кто до сих пор верит, что в его силах изменить в этом мире хоть что-то. Флаг Империи — ещё одно напоминание того, что жизнь обычного индивида для неё ровным счётом ничего не значит. Здесь есть «мы» — но нет «я». Иметь своё мнение — смертельно опасно. Империя — совершенная, создаваемая столетиями система, которая подчиняет, ломает волю и нивелирует индивидуальность любого с такой же лёгкостью, как земной банковский служащий наливает себе каждое утро чашку кофе из автомата. Те, кто приложил руку к формированию этой системы, уверены, что она будет существовать вечно — в случае, если тщательно подпитывать ситуацию конфликта и противостояния между теми её элементами, которые на самом деле могут изменить многое. Но основная проблема любого контроля заключается в том, что рано или поздно он становится чрезмерным. И именно в такие моменты совершаются ошибки, влекущие за собой фатальные для контролирующих последствия. ... Возвращение утраченного сознания, вероятно, сравнимо с прозрением слепца или обретением ясновидения, но это лишь не основанные на логике предположения, потому утверждать об их соответствии действительности нерационально. Спок открывает глаза секундой позже того, как вновь осознаёт себя, и сосредотачивает внимание на зрелище, в реальности которого сомневается — молочно-белом потолке лазарета. Он пристально смотрит вверх, ожидая, что сейчас наваждение рассеется, являя ему то, что на самом деле видят после смерти. Но этого не происходит. Спок опускает взгляд и поворачивает голову вправо, уже, безусловно, догадываясь, кого увидит перед собой. Однако верить догадкам он не склонен. — С возвращением, капитан. Добро пожаловать на борт, — отчеканивает Джим и традиционным жестом отдаёт честь. Спок повторяет его движение и несколько секунд они просто смотрят друг на друга. На Джиме серо-стальная парадная форма, он слегка бледен, но подтянут и, судя по виду, настроен весьма решительно. В особенности эта решительность прослеживается во взгляде, который Джим мимоходом кидает на закрытые двери лазарета. Однако от внимания Спока не может укрыться то, что привычный стальной блеск в его глазах сейчас сглажен иной, знакомой ему самому, но настолько ирреальной эмоцией, что, как подозревает Спок, они оба ещё долгое время не смогут поверить в её наличие. Но это не препятствует знанию о том, что она на самом деле существует. — Благодарю вас, коммандер, — отвечает Спок, не без труда разлепляя пересохшие губы и ощущая болезненные спазмы в отвыкшем от нагрузки горле. — Как долго я… — Две недели, — не дав ему закончить, говорит Джим, внимательно и изучающе глядя на него. — Как вы себя чувствуете, капитан? Спок кивает: — Удовлетворительно. Что произошло? — Если вы о «Вендженсе», то корабль уничтожен, — говорит Джим. — Подробный отчёт о миссии вместе с досье на Харрисона, я отправил на ваш падд. Вы сможете ознакомиться с ним в любое время. — Хорошо. Но я спрашивал не об этом. — Спок испытующе смотрит ему в глаза, и Джим отвечает не менее однозначным взглядом. Тон их общения сугубо официальный, но даже он не может отменить того, как Споку хочется коснуться его. — Мне удалось выяснить кое-какую информацию о Харрисоне, — отвечает Джим, делая шаг вперёд. Их руки почти соприкасаются. — Её не было в официальных отчётах, однако, — он легко ведёт пальцами по тыльной стороне ладони Спока, — она оказалась весьма полезной в деле возвращения вас к жизни, капитан. — В самом деле? — вскинув бровь, Спок берёт его руку в свою. Прикосновение отзывается привычным покалыванием в местах, где кожа трётся о кожу, и глаза Джима темнеют. Он крепко, до боли стискивает ладонь Спока и кивает: — Да. В его взгляде столько душевной боли, сколько в принципе может испытывать такой человек, как Джеймс Кирк. Спок знает о том, что его мысли нелогичны, однако за все имперские привилегии он не согласился бы добровольно поменяться с Джимом местами и испытать то, что пришлось испытать ему. Он тянет Джима за руку, и тот садится на кровать рядом с ним, предварительно расстегнув сковывающий движения мундир. Расслабленный ворот открывает шею, и Спок замечает пересекающий её безобразный рубец. Он тянется от впадины за ухом параллельно ярёмной вене, всего в паре миллиметров от нее, и исчезает под воротничком безукоризненно белой идеально отглаженной рубашки. У Спока создаётся впечатление, что Джим тщательно готовился к встрече с ним, и он не удивится, если это на самом деле так. Он прослеживает рубец пальцами, ощущая подушечками шероховатость кожи, и Джим вздрагивает, на секунду прикрыв глаза. Спок сильнее сжимает его руку в своей, перехватывая его взгляд и, расстегнув на нём рубашку, распахивает её. Темно-бордовый росчерк пересекает грудь Джима вертикально, заканчиваясь рядом с левым соском. Спок рассматривает каждый его дюйм крайне пристально, чувствуя, как тёмная холодная ненависть к тем, кто посмел изуродовать это тело, его тело, поднимается в душе. Джим принадлежит ему, и никто не посмеет коснуться его даже пальцем без последствий. — Кто это сделал? — резко спрашивает он. Усмехнувшись, Джим наклоняется к нему и шепчет в губы: — Ты знаешь. Но он ответил за всё. Истекающее кровью тело адмирала Пайка, пригвождённое к огромному баснословно дорогому дубовому столу проткнувшими ладони, ступни и горло кинжалами, осталось лежать в его собственном кабинете. Он не умер быстро, но об этом Спок узнает чуть позже. И будет чрезвычайно удовлетворён этим знанием. Никто не предполагал, что вместо того, чтобы методично и самозабвенно уничтожать друг друга, подчиняясь чужой воле, они… придут к тому, к чему пришли в итоге. Это их первая, но далеко не последняя совместная победа. — Я в этом не сомневаюсь, — отвечает Спок, садится в кровати, опираясь спиной о подушки, и стаскивает рубашку вместе с форменным кителем с плеч Джима. Джим с готовностью освобождается от одежды, позволяя рассматривать себя, и Спок не может оторвать от него взгляда. Он ведет ладонями по плечам, груди, бокам, животу, и не может остановиться. У Джима сильное мускулистое тело, но за эти две недели на нем заметно прибавилось шрамов. Спок знает, откуда эти шрамы. Джим защищал его. — Подожди, — выдыхает Джим, когда прикосновения Спока становятся более настойчивыми. — Я не хочу здесь. — Хорошо. В его распоряжении не так уж много способов выразить свою благодарность, поэтому он притягивает Джима к себе и целует, отчаянно и бережно, так, словно они не виделись целую вечность. Хотя, пожалуй, на деле это выражение гораздо более приближено к реальности, чем им обоим бы хотелось. Джим вцепляется в него, раздвигая языком губы, прикусывая их, жадно целуя в ответ, и с такой силой стискивает руками стандартную белую больничную униформу, что тонкая ткань трещит и рвётся под его напором. Спок открывает себя для полного физического и ментального взаимодействия, и, не прекращая целовать Джима, прижимает пальцы к его лицу, желая знать всё. «Вендженс», «Энтерпрайз», Земля, Хан, Маккой, кровь, сыворотка, сопровождающие всё это взрывы и разрушения — видения мелькают в его голове быстро и нечётко, но сопровождаются яркими вспышками испытываемых Джимом в тот момент эмоций, и лишь поэтому Спок успевает уловить их суть. — Ты пойдёшь со мной? — Спок прижимается носом к его щеке и, несмотря на то, что уже спрашивал об этом и сейчас безоговорочно уверен в ответе, он хочет вновь слышать это от Джима. — Да, — негромко, но твёрдо отвечает Джим и тяжело смотрит ему в глаза. — Куда скажешь. — Потому что у тебя нет другого выбора? — уточняет Спок, касаясь губами его губ. — Нет. — Джим качает головой. — Я не хочу, чтобы у меня был выбор. Спок вовлекает его в новый поцелуй, и когда Джим, тяжело дыша, отстраняется, в его тёмном, бездонном взгляде читается всё то, что Спок чувствует сам. Он ведет пальцами по лицу Джима, очерчивая скулы, губы, линию подбородка, и Джим пристально смотрит на него. Они молчат. Сейчас необходимо молчать. Сказать — значит, разрушить. Они слишком дорожат друг другом, чтобы потерять все ради сотрясания воздуха. В мире Империи нет места таким понятиям, как любовь, преданность и верность. Но это означает только одно. Для старых смыслов пришло время новых имён.