***
Капитан ISS «Энтерпрайз» NCC-1700 сидит за столом в своей каюте и в бессильной ярости сжимает кулаки. Когда это успело произойти? Спок не понимает, чем была спровоцирована его неожиданная и совершенно ненужная привязанность к Джиму, но она есть, и это такой же факт, как то, что он — капитан этого корабля. Он думает о Джиме постоянно, и это по-настоящему пугает его. Способность конструктивно мыслить в присутствии Джима снижается на пятнадцать целых четыре десятых процента и это худший результат за всё то время, которое он командует «Энтерпрайз». Он не мог настолько зациклиться и стать зависимым от одного человека, от которого, кажется, перенял излишнюю эмоциональность. Он не мог и не должен был… Но он знает, что взывать к разуму уже бесполезно. — Как дела, Спок? Пайк даже не пытается демонстрировать дружелюбие и участие. В его глазах Спок видит единственную цель — избавиться от любого, кто может помешать реализации его намерений. Спок уверен — Пайк понимает, чего он добивается и приложит все усилия, чтобы не позволить его стремлениям воплотиться в действительность, поскольку, и Спок так же уверен в этом, по многим пунктам их планы пересекаются. — Удовлетворительно, сэр. — Спок не отводит взгляда, желая иметь представление о каждой эмоции, владеющей собеседником — адмирал не отличается сдержанностью, и от внимания Спока не ускользает то, с каким остервенением он крутит в руках стило. — В самом деле? А тебе не кажется, что вы немного засиделись? — Пайк наклоняется вперёд и опирается ладонями о край стола, гневно сверкая глазами. Спок сохраняет бесстрастность. — Я буду чрезвычайно признателен, если вы уточните, что подразумевается под «засиделись», адмирал, — ледяным тоном произносит он. — Считай, что у вас новое задание, Спок, — отрывисто бросает Пайк. — Планета класса М Нибиру. Знакомое название? Бровь Спока против его воли ползёт вверх, и всё то время, пока Пайк четко и жестко выдаёт подробные инструкции, его преследует ощущение, что эта проверка может оказаться последней. Когда губы Пайка перестают двигаться, каждым словом подводя очередную черту под подразумеваемыми, но невысказанными выводами Спока о собственной эмоциональной скомпрометированности, и связь, наконец, прерывается, он безучастно смотрит в стену и пытается проанализировать ситуацию. Он понимает, что не может ослушаться предписания не высаживаться на планету самостоятельно — как понимает то, что следование прямому указанию командования отправить туда Джима означает обречь его на неминуемую смерть. Спок до боли в костяшках пальцев стискивает кулаки. В желудке что-то переворачивается, его начинает мутить. Спок понимает, что если отступится сейчас, то его стремлениям и целям придёт конец. Он не может подобным образом рисковать. Он должен совладать с собой. Он не имеет права позволить захватившей его слабости возыметь над собой верх.***
— Поиск пропавшего десанта? Серьёзно, Спок? — переспрашивает Джим, глядя на него со смесью снисхождения и недоумения. Они вдвоём в офицерской переговорной, и всё, чего сейчас хочет Спок — перегнуть Джима через стол, отхлестать по заднице и оттрахать до беспамятства. И целовать до потери сознания. Это совершенно не нормально и по-настоящему злит его. Сейчас он должен думать о другом, но доводы разума уже в который раз разбиваются о пружинящую, упругую, но непробиваемую стену эгоистичных желаний, на подсознательном уровне незаметно и губительно поднявшихся на один уровень с ранее непоколебимыми приоритетами. — Что вас смущает, коммандер? — сухо спрашивает он, глядя прямо перед собой. — Меня? Да не, нормально всё, Спок. За исключением того, что на этой чёртовой планете уже третий десант пропадает, — саркастично отвечает Джим и садится на стол прямо перед ним, загораживая обзор идеально ровной, выкрашенной в оптимальный для глаз светло-бежевый цвет стены. — Мне это известно, коммандер. Но поскольку «Энтерпрайз» находится к Нибиру ближе, чем остальные корабли Флота, логично, что командование поручило именно нам выяснить причину данных происшествий, — холодно комментирует Спок, стараясь абстрагироваться от того, что Джим сидит напротив, и их ноги почти соприкасаются. Он понимает, что его провоцируют. Но не имеет права поддаться на провокации. — А ты вообще в курсе, что эти нибируанцы используют человеческие внутренности для своих жертвоприношений? — спрашивает Джим, и в его глазах вспыхивает уже знакомая злость. — Спок, я отказываюсь идти на верную смерть. Спок вскидывает бровь и адресует ему жёсткий взгляд. — Капитан Спок, — педантично уточняет он, допуская в голос угрозу. — Вы на самом деле хотите оспорить решение командования и мой приказ, коммандер? Джим долгим — каким-то не своим — взглядом смотрит на него. Спок отдаёт себе отчёт в том, что Джим никогда не скажет этого, но в его взгляде читается немой вопрос: «А как же я?» Спок чувствует себя ублюдком, но спешит избавиться от этих саморазрушительных мыслей. Это приказ. Он должен быть исполнен. Это наиболее удовлетворительный вариант из всех возможных. То, как Джим закрывается от него, Спок ощущает почти физически. Он спрыгивает со стола и, вытянувшись, по стойке «смирно», чеканит — язвительно и больно: — Никак нет, капитан. Разрешите выполнять? — Выполняйте, коммандер, — обречённо кивает Спок. Десант с Джеймсом Кирком во главе высаживается на планету класса М Нибиру в 12.14 стандартного времени. В 14.18 с ними теряется всякая связь.***
Спок возвращается в свою каюту за час до окончания бета-смены и садится за компьютерный терминал, пытаясь шахматной партией с искусственным интеллектом компенсировать отсутствие сна и прервать поток крайне нелогичных и несвойственных для его разума вопросов. Почему Джим стал так важен для него? Почему одна мысль о том, что Джим будет с кем-то другим, вызывает желание убивать и крушить всё и всех, осмелившихся встать между ними? Почему одно только предположение о том, что он сам будет с кем-то другим, не вызывает ничего, кроме явственных рвотных позывов? Почему единственное желание, пульсирующее у него в висках сейчас — чтобы Джим вернулся живым? Он не может думать больше ни о чем, кроме Джима, Джима, Джима, и это, словно серная кислота мягкие ткани, разъедает разум, вынося селевым потоком на поверхность сознания недопустимый для них обоих вывод. Спок с яростным упрямством пытается убедить себя в том, что всё по-прежнему под контролем, но неизбежно скатывается в обсессию. Отчаянные потуги подвести под происходящее логический фундамент рушатся в момент, не выдерживая натиска обрушивающейся против него самого его собственной несвободной от эмоций человеческой половины. Спок не понимает, каким образом некто из плоти и крови, формально ничем не отличающийся от миллионов остальных, вызывает в его душе такой отклик. Он не может понять, какими доводами руководствуется Вселенная, когда сводит друг с другом две личности — по его мнению, двое никогда не смогут понять и принять друг друга до конца. Он знает, что со многим в Джиме никогда не сможет примириться, так же, как и сам Джим — с ним и собой. Он с безумным упорством пытается заставить себя не чувствовать. Он не верит, что способен так чувствовать. Но, несмотря на противоборство сопротивляющегося из последних сил разума — чувствует. Отсутствие Джима рядом ощущается тупой ноющей болью в грудине, пульсирует в висках неуправляемым шквалом разрозненных мыслей, среди которых выделяется одна — он должен вернуться, во что бы то ни стало. Живым. Спок знает, что в противном случае не успокоится до тех пор, пока не найдёт его любым. Джим достоин того, чтобы быть погребённым со всеми почестями — а ему самому необходим алтарь, на который он будет приносить свои новые победы. Спок сжимает кулаки. Он отдаёт себе отчёт в том, что на подавление нелогичных мыслей и эмоций уходит неоправданно много физических и ментальных ресурсов. Учитывая, что нейтрализовать их воздействие не представляется возможным, Спок готов признать самый неприемлемый вывод самым возможным. Это может значить только одно. Это значит, что он… Слишком резкий для чувствительного вулканского слуха сигнал интеркома прерывает логическую цепочку его рассуждений, оставляя закономерное резюме невысказанным. Спок не глядя вдавливает кнопку на панели управления и вновь слышит голос Скотта. — Капитан? — Нервозные нотки в тоне инженера сегодня слышны особенно отчётливо. — Мистер Скотт? — Спок с раздражением заключает, что Монтгомери Скотту не помешает вновь провести какое-то время в камере агонии — лишь это способно на какое-то время нейтрализовать данный досадный побочный эффект. — Капитан. — Скотт шумно вдыхает: — мы нашли их.***
Джим и ещё один уцелевший член группы высадки материализуются в транспортаторной ровно через восемь секунд после того, как Скотт получает от капитана отмашку на перемещение. Спок стоит, привычно сцепив руки за спиной, и старательно игнорирует все проявления своей нелогичной человеческой половины: учащённое сердцебиение, сбившееся дыхание, волнение. Вина — когда человек, с губ которого сладкими жаркими вздохами бесчисленное количество раз срывалось его имя, который безраздельно, пусть и только ночами, принадлежал ему и обнимал настолько крепко, что не оставлял ни единого шанса на сопротивление, который не единожды доказывал, что достоин быть ближе всех тех, кто был до него и будут после, материализуется на платформе не в такой привычной для него позе победителя, с расправленными плечами и гордо поднятой головой, а стоя на коленях и стиснув зубы от дикой, нечеловеческой боли в вывороченном боку. Но сразу же поднимает голову и вперивает в Спока полный недоверия и разочарования взгляд. Спок осознаёт, что должен отключить эмоции и воспринимать Джима наравне со всеми остальными. Он должен сохранять спокойствие и хладнокровие. У него не получается. Он смотрит на Джима, на его бледное, осунувшееся лицо, на залитые кровью брюки и форменку — и понимает, что ему остается совсем немного до того, чтобы дать команду стереть этот захолустный мир с галактической карты раз и навсегда. Это катастрофа. — Черт бы их побрал, — шипит Маккой, подлетает к Джиму и, с силой зажимая чудовищную рану голыми руками, тащит к передвижной биокровати. Едва добравшись до неё, Джим теряет сознание. Спок ровным голосом отдаёт приказ, идёт в свою каюту и пишет рапорт. Через десять целых восемь десятых минуты планета класса М Нибиру перестаёт существовать.***
Джим находится в лазарете шесть дней восемь часов и тридцать четыре минуты, и ни разу за это время Спок не появляется в медотсеке. Ему откровенно не по себе. Ему слишком тревожно и странно, ему необходимо каким-то образом примирить факты с ожиданиями и собственными представлениями о том, где он допустил ошибку. Вина давит на плечи, не давая дышать свободно. За то время, пока Джим балансирует на грани между жизнью и смертью, в камере агонии успевают побывать все без исключения старшие офицеры. Нелогично срывать свою злость и бессилие на других, но в данный момент Споку всё равно. Он осознаёт, что, не решившись вступить в открытый конфликт с Пайком в угоду целям, сейчас кажущимся второстепенными, и отправив Джима во главе десанта на враждебную людям планету, он проявил малодушие. У него больше нет желания сдерживать то, что оказалось сильнее его. Маккой с проклятиями выпускает Джима из лазарета на седьмые сутки. Спок знает об этом, и он готов. До конца смены четыре минуты и четырнадцать секунд. Под самым горлом что-то глухо громыхает и трепыхается, вынуждая Спока, оставив вместо себя Чехова, подняться из капитанского кресла и направиться к турболифту, не дожидаясь, когда на часах высветится два ноля. Чехов настороженно смотрит ему в спину — настолько многозначительно, что не требуется оборачиваться для того, чтобы убедиться в этом. Спок идет по палубе D и пытается усилием воли унять бешеный перестук сердца. Однозначная реакция, означающая волнение и страх отказа. Спок впервые констатирует у себя наличие такого дисбаланса рационального и эмоционального, в котором последнее перевешивает все доводы логики. Он входит в свою каюту, останавливается перед закрытой внутренней дверью и вводит капитанский код доступа. Дверь открывается немедленно, давая ему возможность войти и сразу же увидеть Джима. Он только что из душа: свободные штаны вместо строгой имперской формы, мокрые волосы встрёпаны, и Джим вытирает их полотенцем, то и дело морщась от боли. Левый бок от подмышечной впадины до бедра пересекает широкая тёмная полоса. Спок знает, что Джим любит шрамы и намеренно не даёт Маккою сводить их, вследствие чего всё его тело испещрено мелкими и более серьезными свидетельствами непростой во всех смыслах жизни. Джим не замечает того, что у него посетитель, но это не помогает Споку собраться с мыслями. Он не имеет понятия, зачем пришёл сюда и что в таких случаях говорят. Осознание того, что за двадцать восемь стандартных лет он научился лишь убивать и идти по головам, всегда добиваясь целей, сейчас не вызывает ничего, кроме омерзения. Внезапно вспоминаются слова матери, которая, будучи в рамках «укрепления межрасовых связей» насильно выданной замуж за вулканца, в ночь после того, как Споку исполнилось восемнадцать, покончила с собой. Она не смогла смириться со своей участью и часто повторяла, зная, что сын прислушивается к ней — что бы ни случилось, он не должен позволить втянуть себя в бессмысленные кровопролития. Она говорила о том, что, несмотря на жестокость и непредсказуемость этого мира, он должен держаться своего пути. И ещё она часто, думая, что Спок не слышит, молилась богу, который не сумел уберечь её саму, о том, чтобы помог её сыну выбрать верную дорогу — и найти ещё что-то, о чём она всегда шептала еле слышно, глотая слёзы, и Спок не мог разобрать её слов. Однажды, не удержавшись, он спросил её, но Аманда только печально покачала головой и сказала, что без этого он станет просто ещё одним бездушным убийцей и никогда не узнает, ради чего по-настоящему стоит жить. Спок слишком рационален, чтобы верить в высшие силы. Его мать была излишне слабой и мягкой, но Спок не винил её, зная, что далеко не все нужны Империи настолько, чтобы предоставить им шанс выжить. На следующий день после этого разговора её не стало, а Спок совершил своё первое убийство, случайно застрелив собственного сехлата из отцовского фазера. С тех пор непреднамеренно он больше не отнял ни одной жизни. Спок не знает, услышал ли молитвы матери её странный жестокий бог, но одно в его голове отложилось навсегда — жизнь слишком коротка для мелких целей. Он не оглядывается назад и не жалеет ни об одной из принесённых в угоду собственным идеалам жертв. Но сейчас, стоя на пороге каюты Джима, он понимает, что, возможно, едва не потерял главное. Он делает шаг вперёд и дверь за его спиной закрывается. Джим резко оборачивается, хватая со стола фазер, но увидев Спока, каменеет и сжимает губы. — Капитан. — Одно слово, насквозь пропитанное презрением и отрицанием. Спок до сих пор не до конца понимает, какой Джим — настоящий: тот, с которым они впервые встретились полгода назад в транспортаторной «Энтерпрайз», циничный, жестокий и беспринципный; или тот, которого он видит перед собой сейчас. — Капитан, вы что-то хотели? — Джим бросает полотенце на спинку кресла, выпрямляется и складывает руки по швам, но смотрит словно сквозь него. Спок хорошо знает этот взгляд — он означает, что путь дальше ему заказан, но у него есть одна-единственная причина, и она оправдывает все попытки. Эта причина нелогична и иррациональна, но перевешивает все доводы разума, которые Спок пытается привести ей в противовес. — Как ваше самочувствие, коммандер? — Спок, сцепив руки за спиной, выжидательно смотрит на него. Джим вскидывает голову и смотрит в ответ — настороженно, изучающе, болезненно. Спок вспоминает взгляд своего сехлата, его собственные руки, обагрённые первой кровью, и валяющийся рядом фазер. — Удовлетворительно, капитан. — В голосе Джима — обжигающий лёд. Спок стискивает кулаки за спиной. — Боунз меня неплохо подлатал, за его руки полимперии продать можно. Упоминание о докторе Маккое в таком контексте сдавливает глотку непонятным, неприятным чувством. Спок шагает вперёд, и Джим инстинктивно отшатывается, упираясь бедром в стол. — Я считаю необходимым сообщить вам, что мое распоряжение о высадке на Нибиру было ошибкой. Мне жаль, — после паузы говорит Спок, наблюдая за тем, как в глазах Джима озадаченность сменяется враждебностью, а после и вовсе открытым гневом. В таком состоянии он может убить кого угодно. Спок упустил момент, когда начал безошибочно распознавать весь спектр испытываемых Джимом эмоций. Логичных объяснений этому он не находит, но во всем, что касается Джима Кирка — их отношений с Джимом Кирком — соображения логики — последнее, на что стоит полагаться. Джим втягивает носом воздух и сжимает кулаки. — Ты пришел сообщить мне о том, что жалеешь? — взрывается он. — Могу представить, как ты, наверное, пожалел о том, что чуть не угробил свою постельную игрушку, чёртов вулканский выродок! Спок пропускает оскорбление мимо ушей и решает, что пора. Он молниеносно быстро сокращает расстояние между ними, и в следующее же мгновение прижимает к себе разъярённого Джима, стискивая пальцы на его запястьях. — Отпусти меня. — Джим витиевато ругается и пытается высвободиться, но хватка Спока гораздо сильнее. Он смотрит в полыхающие яростным, диким огнём синие глаза, запоминая каждую деталь, каждый оттенок взгляда, а потом опускается перед ним на колени и сдергивает вниз свободно висящие штаны. — Ты что творишь, мать твою? — задыхаясь от бешенства, успевает изумиться Джим, но Спок не отвечает. Он молчалив и сосредоточен только на долгожданном ощущении близости, и его ведёт от знакомого жара кожи, до которой так хочется дотронуться. Спок фиксирует Джима за бедра, не давая вырваться, несмотря на сыплющиеся сверху ругательства и ощутимые удары, вжимается носом в плоский подтянутый живот, очерчивая языком рельеф мышц, и член Джима дёргается, привычно реагируя на долгожданную ласку. Что бы ни случилось, это остаётся неизменным — Джим моментально заводится от любого откровенного прикосновения, и Спок не может не восхищаться его открытостью и готовностью брать и отдавать. Он медленно скользит языком вниз, чувствуя, как напрягается в его руках такое желанное тело, прихватывает зубами кожу на внутренней стороне бёдер, заставляя Джима инстинктивно раздвинуть ноги. Он вдыхает знакомый, ни на что не похожий, сводящий с ума запах, терпкий, сильный и ведёт языком по его возбуждённому члену, наслаждаясь тем, как шумно и тяжело Джим дышит над ним. — Если ты собрался таким образом извиняться, то хрен-то там, — яростно шипит Джим. Спок не считает логичным в такой момент тратить время на разговоры, поэтому подчёркнуто медленно втягивает головку члена в рот и вылизывает её. — Отъебись от меня, — сквозь рваные вдохи рычит Джим, вцепляясь пальцами в столешницу, но в противовес своим словам сам толкается в рот Споку, загоняя член в горло. Спок знает, что Джим давно хотел этого, но никогда не стал бы просить. Он чувствует, как Джима трясет, как напряжено его тело, он хочет слышать его стоны и сорванный хриплый голос, беспрестанно повторяющий его имя. Спок оглаживает ладонью его бедро, проходится между ягодиц, дразнит пальцем вход и толкается глубже. — Черт, сильнее, ублюдок. — Спок легко надавливает на простату, одновременно сглатывая, разделяя удовольствие Джима и сходя с ума от того, как быстро он вновь из его холодного и бесчувственного по мнению других первого офицера превращается в дешёвую шлюху, которой не нужно ничего, кроме того, чтобы её безостановочно трахали, и может только стонать, закусив губу, господи ебаный боже, сильнее и зарываться пятерней в его волосы. Он… великолепен — и Споку не нужны формальные доказательства для признания этого факта. Это первый акт орального сексуального взаимодействия с Джимом, в котором они поменялись ролями, но Споку такое перераспределение не претит. Напротив. Совсем наоборот. Всё, чего Спок сейчас хочет — доставить Джиму безусловное удовольствие, и потому берёт глубоко, с наслаждением вылизывая его член, и ему нравится, как сладко, рвано тот дышит, как перебирает его волосы, направляя движения, нравится его вкус и запах. — Спок, чёрт, я сейчас кончу, — выдыхает Джим сквозь зубы, резко толкается навстречу его губам, вцепляется пальцами в короткие чёрные волосы и кончает в рот Споку, вжимая его в себя до предела. Спок проходится языком по его члену, собирая и глотая всё до капли, поднимается с колен и, притянув к себе, целует в губы. Джим в его руках замирает, он всё ещё напряжён и насторожен, но потом все же обнимает его за шею и целует в ответ. Резкий контраст упакованного в стандартную имперскую форму Спока и совершенно обнажённого Джима заводит обоих. Джим расслабляется в крепко держащих его руках и позволяет — позволяет целовать и обнимать себя, позволяет Споку подчинять себя, и от этого весь вулканский самоконтроль окончательно трещит по швам. Спок подхватывает его под задницу, поднимает и, сделав несколько шагов, опрокидывает на кровать, наваливаясь сверху. Они жарко дышат друг другу в губы и продолжают целоваться, глубоко, чувственно, горячо, словно пытаясь наверстать все то время, которое прожили в отрицании. Спок отстраняется первым. Он приподнимается над кроватью на локтях и смотрит на распластанного под ним Джима — новым, ему самому не до конца понятным взглядом, словно открывая в нём то, чего не замечал раньше. —Разденься, — хрипло просит Джим, пожирая его взглядом, и, не дожидаясь ответа, начинает сам стягивать с него жёлтую форменку. Спок встает и быстро, отточенными движениями избавляется от остальной одежды, не отрывая взгляда от красных припухших губ Джима, который лежит, опираясь на локти, внимательно наблюдая за тем, как методично и в то же время возбуждающе он раздевается, и Спок обнаруживает, что испытывает немалое удовольствие от осознания того, насколько сильно Джим хочет его. — Тебе нравится? — спрашивает Спок, проходясь ладонью по своему члену, и перехватывает устремлённый на себя жадный взгляд. — Конечно. — Джим призывно облизывается, приглашающе раздвигая ноги, и от желания трахнуть его у Спока темнеет в глазах. Однако сегодня он настроен на долгие прелюдии и вместо того, чтобы взять Джима прямо сейчас, без подготовки и прочих необязательных в их случае манипуляций, он командует: — Встань на колени и обопрись на локти. Джим ухмыляется, переворачивается на живот и, встав на четвереньки спиной к Споку, прогибается в пояснице. Спок оглаживает его задницу, наблюдая за тем, как Джим, пока довольно сдержанно, подается навстречу ласкающим его рукам, наклоняется и с нажимом втирается языком между его ягодиц, обводит кончиком сжимающиеся мышцы входа и толкается глубже, до синяков стискивая его бёдра. — Ох, чёрт. — Джим вздрагивает и ёрзает, насаживаясь на него. Спок вылизывает его, толкается так глубоко, как только возможно, напрягая язык и получая от этого едва ли не большее удовольствие, чем сам Джим. Он вставляет в горячую, влажную от слюны припухшую дырку три пальца и трахает ими Джима, с наслаждением наблюдая, как он безостановочно хрипит, принимая его в себя, сжимаясь и выстанывая проклятия вперемежку с просьбами не останавливаться. — Тебе нравится? — спрашивает Спок и вновь вжимается лицом в его задницу, лаская своим языком, сходя с ума от того, как Джим вскрикивает и стонет. — Блядь, я думать не могу сейчас, — выдыхает в ответ Джим, подставляясь ему и полностью отдавая контроль. Всё его тело напряжено как струна, кажется, он вот-вот кончит, но Спок, словно издеваясь, целует, кусает, лижет, предвкушая момент, когда будет загонять в него свой член, лишая Джима последних остатков воли и стыда, превращая его в грязную, похотливую, жаждущую шлюху. Он не сомневается в том, что Джим совершенно не против такого итога. Он не может оставить это без поощрения, и потому вновь проходится языком между ягодиц Джима, целуя, распаляя его до предела и без того балансирующего на краю запредельного удовольствия. Ему нравится доводить Джима до исступления, и сейчас, когда его стоны практически сравнялись с быстрыми движениями языка в нём, Спок понимает, что и сам долго не продержится. Он выпрямляется и, окинув тело Джима мутным, расфокусированным взглядом, на мгновение теряет способность дышать. Стоя на коленях со вздёрнутой вверх задницей, Джим упирается лбом в кровать, стискивая руками мокрые простыни, и развратно вскидывает бёдра, его дырка влажная и блестящая от слюны и смазки, и Спок безумно хочет почувствовать его. Но видеть лицо Джима он хочет ещё больше. Склонившись над ним, Спок ощутимо кусает его за задницу и, удовлетворившись сдавленным стоном, переворачивает на спину. Джим сразу же крепко обхватывает его ногами за талию, и Спок, навалившись на него, грубо и быстро входит. Джим дугой выгибается под ним и вцепляется в его плечи, сдавленно всхлипывая и прокусывая губу до крови, но всё равно не в силах больше сдерживаться. Спок трахает его резкими, глубокими толчками, выкручивая соски и отвешивая пощёчины, оставляет на шее кровоподтеки вместо засосов и с наслаждением слушает уже не стоны — крики и хрипы. — Блядь, господикакжехорошоублюдоксильнеесильнее, — Джим задыхается, захлёбываясь вдохами, и все, на что у него хватает сил — крепко стискивать ногами талию Спока и отвечать на его редкие, быстрые поцелуи. Спок считает его реакцию и такую характеристику себя вполне адекватной. Он полностью растворяется в физических ощущениях, тем самым удовлетворяя требования своей человеческой половины, но вулканской одного лишь контакта тел недостаточно. Он понимает, что, возможно, совершает ошибку, но разум Джима магнитом притягивает его, и устоять перед этим влечением просто невозможно. — Джим, посмотри на меня. — Спок, не прекращая ритмичных толчков, приподнимается над ним на локтях и, дождавшись, когда их взгляды встретятся, устраивает пальцы на пси-точках на его лице. — Ты… позволишь? — Да какого… Нет! — Джим смотрит на него в ответ, и в его глазах плещется внезапный, но вполне обоснованный страх — воспоминания о том, каким губительным и болезненным может быть слияние разумов, живо в его памяти и сейчас отражается во взгляде. Наклонившись, Спок целует его, не отнимая пальцев от его лица, и шепчет в губы: — Сейчас всё будет по-другому. Я обещаю. Он понимает, что Джим имеет полное право не верить его обещаниям, и в том случае, если это случится, он не станет настаивать. Но Джим, помедлив и глядя ему в глаза, неуверенно кивает, и Спок соединяет их разумы. Он и Джим переплетаются, сливаясь воедино. Разделённое обоюдное физическое удовольствие усиливается через ментальный контакт, и Спок с трудом концентрируется на том, что является сейчас для него главной целью. Он вполне способен управлять своими видениями, но сейчас позволяет своему разуму отойти в сторону. Он хочет забрать у Джима все воспоминания о первом слиянии и нащупывает их интуитивно, растворяя и трансформируя в сильнейшее чувственное удовольствие, которое они оба переживали в жизни. Он ощущает, как тело Джима содрогается под ним и целует его, утягивая их обоих в сумасшедший, невероятный оргазм. — Охренеть, это просто… — Джим задыхается, не в силах протолкнуть слова через пересохшие губы, и Спок покидает его разум в полной уверенности, что сделал то, что должен был. Сердце стучит быстро и неровно, и он жадно целует Джима, толчками изливаясь в его тело. Для того, что прийти в себя, ему требуется гораздо меньше времени, чем Джиму и, вглядываясь в его лицо, Спок понимает, что слова уже не нужны. Взгляд Джима рассредоточен, он бездумно гладит Спока по голове, путая волосы, и странно улыбается. — Мы влипли, да, Спок? — спрашивает он, и в его голосе сквозит горечь. Спок понимает, какова её природа — вряд ли у них есть шанс насладиться тем, что чувствуют они оба, без остатка и страха потерять друг друга. Но он всё же кивает — просто потому, что не сделать этого означает разрушить то хрупкое и прозрачное доверие, к которому они оба шли так долго. — Действительно, — отвечает он и, склонившись к Джиму, целует — одними губами, чередой коротких влажных поцелуев, возбуждаясь снова только от того, с какой охотой и готовностью Джим ему отвечает, как безошибочно угадывает его желания, с каким удовольствием позволяет делать с собой всё, что захочется, как открыто и порывисто реагирует на любые ласки. Он понимает, что еще никогда и никому с такой самоотдачей не стремился доставить удовольствие. Он хочет, чтобы Джим плавился от ласк в его руках, хочет вылизывать его с головы до ног, заставляя задыхаться от стонов, хочет, чтобы все вокруг знали, что Джеймс Т. Кирк, неуправляемый и безжалостный, в итоге покорился ему и не желает для себя лучшей доли. Его член дергается при мысли о такой власти, и Джим, резко втянув воздух, сжимается вокруг него, обнимая и прижимая к себе теснее. — Я хочу тебя, — шепчет он в ухо Споку, касаясь губами его шеи, ерошит рукой короткие волосы на затылке, и в этих прикосновениях — столько невысказанного, что вулканский разум на секунду отключается, не в силах бороться с волной принятия и… нежности? — Возьми меня, пожалуйста, трахни. Хочу, чтобы ты меня трахнул, не хочу тебя отпускать. — От горячечного, бредового шёпота Джима у Спока плывёт в голове, и низ живота наливается тяжестью, а от жаркой, невозможно жаркой, тесноты у него окончательно мутится рассудок. Он приподнимается над Джимом, закидывает его ноги себе на плечи и, медленно выйдя из него, так же медленно входит, заставив его по-кошачьи выгнуться над кроватью. Спок не хочет торопиться, он берет Джима сосредоточенно, растягивая удовольствие, наслаждаясь тем, как он из мыслящего разумного существа превращается в движимое похотью месиво. — Спок, быстрее. — Глаза Джима закрыты, он безостановочно кусает губы, глотая слишком откровенные стоны, но Споку достаточно и этой картины, чтобы, ускорившись, начать вбиваться в раскрытое, растянутое, ждущее тело под собой, со страстью, которую способен испытывать только тот, кто понял, что теперь ему есть, что терять. Спок втрахивает Джима в кровать, наслаждаясь его открытостью и податливостью, тем, с каким удовольствием он отзывается на его действия, наклоняется к нему, складывая практически пополам, целует и трахает до тех пор, пока они оба не достигают предела, вновь разделяя общий оргазм и растворяясь друг в друге без остатка. — Ты… просто… такой, обожаю тебя. — Джим тяжело дышит ему на ухо, обнимает так крепко, как только может, пот катится с него градом, и Спок успевает слизывать терпко-соленые капли с его кожи, не добавляя себе разума. — Я бы сказал, что хочу провести всю жизнь до старости с твоим членом в заднице, если бы был уверен, что мне удастся протянуть так долго. Спок не может давать таких гарантий. Он может отвечать лишь за то, что сделает всё возможное для реализации наиболее приемлемого в их случае сценария. — Джим, — Спок ведёт языком по его плечу и смотрит в глаза, желая знать окончательный ответ немедленно — словно чувствуя, что у них осталось слишком мало времени. — Ты пойдёшь со мной? — Да. — Джим отвечает, не раздумывая и не отводя взгляда. — Мне просто больше некуда идти. — Только поэтому? — приподнимает бровь Спок, но Джим качает головой, ограничиваясь односложным: — Нет. Но Споку этого более чем достаточно. Он смотрит на Джима внимательно изучая и запоминая каждую черту лица, каждый шрам и рубец, и целует, не в силах остановиться, и не думая о том, что принесет им обоим неуместное, недопустимое в их положении чувство. Оно делает их уязвимыми. Спок ложится рядом с Джимом, обнимая его, наблюдает за тем, как его дыхание постепенно выравнивается и касается губами плеча. Он думает о том, что о таком исходе не подозревал никто. Но странное чувство завершенности не покидает его. Он понимает, что… возможно, лишь сейчас всё встало на свои места. Возможно, именно сейчас всё стало действительно правильным. Он засыпает с мыслью о том, что теперь ничто не сможет его остановить… Через две целых восемь десятых часа военный преступник Джон Харрисон на угнанном им боевом крейсере «Вендженс» атакует «Энтерпрайз».***
Когда Спок умирает в реакторе варп-ядра, он не чувствует ничего, кроме облегчения. Боли нет, и нет сомнений в том, что сделал что-то неправильно, ошибся или зря пошёл на это. Он понимает, что его поступка никто не поймет и не оценит. Руководство Звездного Флота посетует на гибель хорошего офицера и верного слуги Империи. Пайк для вида покрутит пальцем у виска и скажет, что он — сентиментальный болван, втайне ликуя от того, что удалось столь безболезненно избавиться от одного из двух главных соперников. Империя будет процветать. Команда продолжит уничтожать друг друга и всех, кто попадётся под руку. Если только Джим их не остановит. Джим. Спок знает, за что погибает. Он знает, за кого должен погибнуть и не жалеет ни о чём. Его горло сжимает болезненный спазм, он задыхается, но даже сейчас пытается мысленно дотянуться до Джима. Он не боится собственной смерти. Наоборот. Теперь ему не придётся бояться за то, что погибнуть может кто-то другой. И последнее, что он видит перед тем, как спасительная темнота накрывает его — полные боли и отчаяния холодные синие глаза Джима.