Дорога к Нюрбургу

(На экране — трасса в Мюджело, гонки спорткаров. Голос за кадром называет дату — 1969 год. Это год, когда Артуро Мерцарио одерживает первую победу в своей гоночной карьере за рулем двухлитрового «Абарта».) Он дебютировал в мире гонок стремительно и ярко — после победы в Мюджело его пригласили заводским пилотом в «Феррари». Он выигрывает «1000 километров Спа» — вторую по значимости гонку на выносливость, и «Тарга Флорио» — гонку спорткаров по дорогам общего пользования в Палермо, с разрывом всего в две недели. А потом сломанная при игре в футбол нога Клея Регаццони становится для Мерцарио пропуском в мир «Формулы 1». В Брэндс-Хэтч он садится за руль второй машины «Феррари» и уверенно заканчивает гонку шестым, получая первое зачетное очко. Регаццони возвращается, но «Феррари» решает выставить на гонки третью машину и заключает с Мерцарио контракт на следующий сезон. — Ты никогда не думал, что ошибку, сделанную в твоем имени при регистрации, тебе приходится исправлять снова и снова? (Репортер «Ла гадзетта делло спорт» высокий, сутулый и уже немолодой. Он помнит о гонщиках массу подробностей и часто задает вопросы, мало, а то и вовсе не относящиеся к гонке.) — Одна буква — что она решает? (Артуро Мерцарио — несостоявшийся Артурио — сдвигает на затылок неизменную шляпу. Он выглядит уставшим, нервным, веселым и взволнованным одновременно.) А ошибок вовсе не так много. Неудачное стечение обстоятельств — вот в чем все дело. Невезение. — Невезение в том, что ты пришел в Скудерию, когда там были большие проблемы. Ты не был в этом виноват, однако потом они радикально обновили состав, и вслед за Регаццони в «Феррари» пришел Лауда. И в этом ты тоже не был виноват, но он стал уже твоей проблемой. — Он не стал моей проблемой. (Мерцарио говорит быстро, изредка глотая окончания.) Моей проблемой было что угодно — состояние машины, сход с трассы, потеря места в команде. Но Лауда никогда не был моей проблемой. — И между вами нет неприязни? — Нет. То есть я не знаю, как Ники относится ко мне. Но ставлю сто против одного, что легенда о нашей неприязни случайная выдумка кого-то из журналистов. Прости, Витторио. Не все в вашей среде профессионально пригодны. — Хорошо, Артуро, ты не знаешь, как Лауда к тебе относится, но считаешь, что неприязни нет. В таком случае, как ты к нему относишься? — Хорошо. Отлично. Просто прекрасно. Я люблю его. — Что, прости? (На лице репортера растерянность и напряженность. Он лихорадочно ищет правильную реакцию на это заявление. Мерцарио смеется, наблюдая за ним.) — Ники из тех, к кому нельзя оставаться равнодушным. Таких либо любят, либо ненавидят. И раз мы выяснили, что ненависти во мне нет, выходит, остается любовь. Выдохни, Витторио, я всего лишь подумал, что этот разговор становится слишком серьезным. — Хорошо, хорошо. (Витторио шутливо вскидывает руки, сдаваясь.) Я принимаю твою игру. Итак, за что же можно любить невыносимого Ники Лауду? — Да за все. (Лицо Мерцарио словно освещается.) Хотя это неправда. У него много действительно невыносимых черт. Но если их «исправить», это будет уже не Лауда. — Он почти умер первого августа. Это как-то повлияет на его характер? — Думаю, он станет еще невыносимей. Он ведь в очередной раз оказался прав: сказал, что риск слишком высок, и вот, пожалуйста. (Мерцарио продолжает немного медленнее и спокойнее.) Нет, аварии и травмы почти никого из нас не меняют. Это досадные помехи на пути к следующей гонке, не более. (На экране — Гран-при Испании семьдесят четвертого года. Болид Мерцарио вылетает за пределы трека, сбивает четверых фотографов. Трое, помятые и прихрамывающие, помогают ошеломленному Мерцарио выбраться из кокпита. Потом они вытаскивают коллегу, придавленного машиной, но прежде делают по несколько снимков — чего пропадать хорошему кадру.) — Считаешь, Лауда вернется на трассу? — Конечно! — К следующему сезону? — Я сделал бы именно так. Значит, он вернется гораздо раньше. — Раньше, чем через полгода? — Раньше чем через три месяца. Готов поставить на это свою шляпу. — Во-первых, это невозможно. Во-вторых, вернется ради чего? Чтобы не позволить Ханту стать чемпионом? — В том числе. (Их разговор как фехтование: выпад — отражение атаки. Ни один не намерен проигрывать: Витторио — из чувства профессиональной гордости, Мерцарио — да кто ж его знает.) — Ты признаешь, что по крайней мере с Хантом у Лауды точно натянутые отношения? — Если ты о ненависти — нет. Хант не ненавидит Лауду. Просто считает, что так, как он, жить нельзя. А Ники… Его Хант скорее раздражает. Бесит. Не как соперник, а как недостойный его соперник, который почему-то смеет побеждать. Я вообще сомневаюсь, что Ники способен на настоящую, жаркую ненависть к кому-либо. Как, впрочем, и на любовь. — Да ты специалист по Лауде, Артуро. Откуда все это? — Я смотрю. Наблюдаю. (Мерцарио захлопывается, будто раковина моллюска.) — Хочешь стать вторым Лаудой? — Глупости. Никто не может быть Лаудой, кроме него самого. Сейчас это не все понимают, но если бы он погиб, «Формула» потеряла бы так много, что и представить трудно. (На экране — Лауда, вспоминающий об аварии: «Я ни в коем случае не выжил бы тогда, если бы Артуро Мерцарио не вытащил меня. Меня бы сейчас здесь не было бы. Он был единственным, кто бросился в огонь, расстегнул ремни безопасности и вытащил меня. Пятьдесят пять секунд я сидел в кокпите, где было восемьсот градусов, без кислорода. Еще несколько секунд, и я бы погиб. Артуро Мерцарио сделал невероятное».) — Ты знал, кого вытаскиваешь из огня? — Нет. Нет, я не догадывался. (Лицо Мерцарио заволакивает дымом воспоминаний.) Просто что-то подтолкнуло остановиться, показалось, что это очень, очень важно. Не просто помочь, а обязательно спасти, вытащить. Может быть, по каким-то мелочам, незаметно для себя, я понял, кто оказался в ловушке. Это не значит, что я не стал бы помогать кому-нибудь другому. Но тут я готов был собой тушить этот чертов огонь. (На экране вновь Нюрбургринг. Артуро Мерцарио окунается в пламя кокпита, чтобы расстегнуть пряжки ремней на Лауде. За дымом и языками огня его лицо невозможно разглядеть. Этот кадр сменяется другим — Лауда вручает своему спасителю золотой «Ролекс».) — Носишь? Нравится? (Мерцарио смеется.) — Я же говорю, Ники не умеет по-настоящему ни ненавидеть, ни любить, ни благодарить. Так что — нет, не нравится. Но иногда ношу. Нюрбургринг стал последней официальной гонкой Артуро Мерцарио. Он проехал трассу в 2008 году, участвуя в гонке на выносливость «24 часа Нюрбургринга», отметив таким образом свое 65-летие, — «человек в шляпе», сделавший все, чтобы эта трасса не стала последней для Ники Лауды. — Артуро, ты чувствуешь себя героем? — Нет. Действительно нет. Просто в кои-то веки я оказался не только в нужном месте, но и в нужное время. Это не удача для Ники — это моя удача, если ты понимаешь, Витторио. (Витторио пожимает плечами. Он пишет о «Формуле» вот уже четырнадцатый год, знает в лицо всех пилотов и механиков, досконально разбирается в двигателях и подвесках, — но до сих пор не смог понять, что в головах у этих гонщиков и почему они выходят на трассу. Он лишь знает, что для них в этом есть смысл.)