Чтоб мир вопросами не донимал,
За что при жизни ты меня приметил,
Забудь меня — не стою я похвал:
Забудь, как будто не жил я на свете.
К чему добропорядочная Ложь,
Когда скупая Правда ходит рядом?
Ничем я не был для тебя хорош:
Умру — и вспоминать меня не надо;
И не приписывай ты мне заслуг,
Дань отдавая дружбе нашей нежной,
Зарой со мною мое имя, друг:
Несет мне и тебе стыд неизбежный.
Мой стыд — мои ничтожные творенья,
Твой стыд — ко мне, ничтожному, влеченье.
Шекспир — Сонет 72.
2020. Суббота
Чимин отворил дверь, сталкиваясь лицом к лицу с холодной темнотой. Одиночество, поселившееся в маленькой квартирке уже слишком давно, встречало его каждый вечер, погружая в свои тесные объятия прямо с порога. Его становилось чуть меньше, когда загорался свет, а в чайнике с шипением закипала вода, но оно никогда не покидало этих стен.
Он стянул с себя кроссовки, наступая на задники, и небрежно отпихнул их в сторону ногой. Работать по выходным, возвращаться домой поздно вечером, раздеваться на ходу, раскидывая вещи, ужинать в компании с телефоном, просматривая новостные ленты в соцсетях, и ложиться спать на диван вместо кровати, засыпая, укутавшись в старый плед, под монотонные звуки включённого телевизора, или же сидеть до утра у монитора, редактируя фотографии чужих людей, что так старательно изображали счастье перед его камерой, уже давно вошло у него в привычку. И ничто не могло нарушить привычного хода вещей.
Чимин поднял с пола миску и, насыпав в неё немного сухого кошачьего корма, погремел им. Послышался шорох и уже через несколько секунд к ногам его ластился, переминаясь на длинных лапах, чёрный, как уголь, кот.
— Я тоже скучал, Аспи, — Пак присел, опуская на пол миску, и погладил кота.
Засвистел, закипая, чайник. По телевизору шёл старый французский фильм с плохим дубляжом. Мужчина с экрана кричал - «Je t'aime... Je t'aime...», всё громче и громче, обнимая хрупкую девушку с длинными пшеничными волосами и глазами цвета моря, а потом толкнул её в пропасть с обрыва. Пак свёл брови, хмурясь от увиденного, и мельком взглянул на автоответчик, замечая на маленьком дисплее мигающий значок об одном новом сообщении. Он нажал на кнопку «Прослушать» и отвернулся, собираясь заварить себе чай.
—
Привет, Чимин, — Чимин резко развернулся обратно, выронив из рук стакан и, кажется, совсем забыл как дышать. Он сразу узнал его, с первого произнесённого им слова, но голос всё же представился. —
Это Мин Юнги. На днях я встретил Тэхёна, мы немного пообщались, и он дал мне твой домашний номер, я… Послушай, я знаю, что виноват перед тобой, и ты вправе ненавидеть меня, но я хочу, чтобы ты знал, что мне очень жаль… — спокойный, глубокий голос Юнги предательски дрогнул, и послышался тяжелый вздох. —
Я очень сожалею. Сожалею с того самого дня, как поступил так с тобой. Я не смею просить тебя о встрече, но если ты вдруг захочешь увидеться со мной, я буду ждать тебя в это воскресенье, вечером, в баре Эдисон. Я буду ждать тебя, Чимин.
Голос замолчал, но Пак еще с минуту оставался неподвижным. Семь лет он бежал от собственных воспоминаний, стараясь изо всех сил забыть его лицо. И вот сейчас оно снова перед ним. Юнги, чертов Мин Юнги вновь стоял перед его глазами. Стоял и смотрел на него точно так же, как в их последнюю встречу. Этот взгляд наполненный яростью и горьким сожалением одновременно никогда не исчезнет из его памяти, как не исчезнет с целованных губ яд со вкусом предательства и боль от лживых обещаний.
«Не вставай! Не вставай!» — эхом прозвучал в голове Мин. Чимин зажмурился, прижимая ладони к вискам и вслушиваясь в собственное дыхание. Вдох. Выдох. Ещё один вдох. Он распахнул глаза и, резко сорвавшись с места, подлетел к рабочему столу, бросившись судорожно перебирать беспорядочно переплетённые провода и, наконец, отыскав нужный, с силой дёрнул за него.
— Зачем ты вернулся?! — прошептал Чимин, отбрасывая в сторону оторванный телефонный кабель. — У меня почти получилось забыть тебя.
Хотелось кричать, громко, безудержно, до хрипоты, до сорванных связок, но собственное бессилие сдавило ему горло, позволяя вырваться лишь слабому стону. Что это? Злость? Обида? А может быть, тоска? Снова это странное чувство под рёбрами, будто кто-то царапает когтями ему грудь изнутри, и воспоминания, всплывающие кадр за кадром, воспоминания, заставляющие стыдливо прятать лицо в ладони и вызывающие лишь одно желание — бежать. Бежать в ночь, смешаться со мглой и исчезнуть, растворившись в темноте.
Чимин сел на пол, прислоняясь затылком к столу, и тяжело выдохнул, притягивая колени ближе к груди, интуитивно сжимаясь в комок. Он вдруг отчетливо почувствовал, как нечто, до слёз горькое, нечто, над чем он не властен и отчего так стремительно пытался избавиться, вновь ворвалось в его жизнь.
2013
Чимин хотел стать невидимкой, чтобы никогда не встречаться с этими глазами полными презрения, чтобы не наталкиваться ни на чьи локти и не спотыкаться ни о чьи ноги у школьных дверей. Чимин хотел стать невидимкой, чтобы не слышать свиста в спину, что заставлял его сердце сжиматься в ожидании очередного унижения. Чимин хотел стать невидимкой, чтобы не чувствовать тяжести руки на своём плече, руки, которая крепко прижимала его к холодному белому кафелю уборной. Но как бы он ни старался, каким бы тихим ни пытался быть, оставаться незамеченным не удавалось. И это был странный парадокс, поскольку суперспособность быть невидимкой безотказно работала против его воли где угодно, но только не здесь, когда это действительно могло бы пригодиться.
Крепкая рука сильнее прижала его к стене, сдавливая до боли плечо. Чимин смотрел на губы, что шевелились, прямо у его лица, и растягивались в улыбке после особо удачной шутки, превосходящей по своей отвратительности предыдущие. Он перевёл свой взгляд на блестящие от ненависти глаза, что прожигали его насквозь, и на мгновение задумался о том, что золотисто-карий узор их радужки напоминает паучью паутинку.
— Что ты уставился на меня? — прорычал парень.
— Может, у него стокгольмский синдром, — ухмыльнулся Хосок, окидывая взглядом Чимина.
Чимин отвернулся, посмотрев на дверь, что была надёжно блокирована изнутри шваброй.
— Что замолк? А? — Хёджин тряхнул его за плечо. — У тебя стоит на меня, чёртов гомик?
Чимин ощутил, как тошнота подкатывает к горлу и глубоко задышал. Боясь, что его сейчас вывернет прямо на Хёджина. Пака мутило весь день, но именно сейчас до полной кучи ко всему его организм решил, что самое время для рвотных позывов.
— Нет, — выдавил Пак, наконец, из себя, — нет... — повторил он чуть тише, чувствуя резко нахлынувшую слабость.
— Я что, по-твоему, больной? Что ты мне по два раза повторяешь?
— Нет, не больной, — вздохнул Чимин. — Болезнь — это случайное несчастье, а жестокость — это порок, — тихо закончил он.
Хёджин скривился под смешок Хосока и, склонив голову, окинул взглядом своих друзей, по всей видимости, подпитываясь от них храбростью, так как сам из себя был весьма труслив и откровенно лебезил перед остальными. А напускная смелость лопалась как мыльный пузырь, если за спиной его гулял сквозняк. Главной опорой и прикрытием Хёджина был Гэри, негласный лидер, за которым он таскался по пятам с застывшим в глазах восхищением. Отец Гэри был чистокровным ирландцем, чем сын его очень гордился и, хоть и был наполовину корейцем, предпочитал считать себя потомком скандинавов. Гэри сильно отличался от своих сверстников — был на порядок выше и здоровее, словно ему уже исполнилось все двадцать, а не шестнадцать, у него была белая кожа, соломенного цвета волосы и удивительно красивые изумрудные глаза. Однако выражение его лица было всегда таким высокомерным и ледяным, что красота их нещадно затмевалась отталкивающим холодом, в отличие от улыбки Хосока, что оставалась тёплой и светлой всегда, даже несмотря на отпускаемые им обидные шуточки. Хосоку, пожалуй, Чимин «симпатизировал» больше всех. Чон был самым искренним и самым открытым из всей этой компании, во всяком случае, ему так казалось, исходя из личных наблюдений со стороны.
— Раздевайся, — приказал один из парней, стоящих у двери.
— Нет, — спокойно ответил Чимин.
— Нет? — переспросил Гэри и вмиг вырос прямо перед ним, отодвинув в сторону Хёджина.
— Нет, — повторил Чимин, слабо повертев головой.
— Да, Пак Чимин, да!
— Я не хочу.
— Я не спрашивал, чего ты хочешь! Я сказал, раздевайся!
Гэри с силой припечатал свою ладонь к стене в нескольких сантиметрах от лица Чимина, заставив того вздрогнуть. Пак знал, что разозлить его — самый худший вариант развития событий, и, сглотнув вместе с больным комом остатки своей гордости, поднял руки к груди, расстёгивая неторопливыми пальцами верхнюю пуговицу на рубашке.
Маленькое помещение тут же наполнилось громкими возгласами и свистом, от которого у Чимина закладывало уши. Гэри вырвал из его рук рубашку и, скомкав, отшвырнул в сторону Юнги, тот уклонился, позволяя ей бесшумно упасть на пол. Юнги был единственным, кто стоял молча, равнодушно наблюдая за происходящим со стороны. Впрочем, как и всегда. Мин оставался самым непонятным для Чимина персонажем. Он никогда не касался его, никогда не говорил с ним, и, в отличие от остальных не замечал в упор, и лишь в моменты публичных унижений взгляды их порой ненароком пересекались, и тогда Пак мог успеть разглядеть на его лице отвращение, с которым тот смотрел на него.
Про Юнги говорили много всего, как хорошего, так и плохого, однако сам он не распространялся ни о себе, ни о своих подвигах, за которые его выгнали из предыдущей школы. Он сидел прямо за ним, всегда тихий и спокойный, изредка шумно вздыхал и лениво потягивался вперёд, касаясь руками спинки его стула. Но что-то подсказывало Чимину на уровне подсознания, что Мина стоит остерегаться не меньше, чем остальных, а может, даже больше всех вместе взятых. Ибо даже в томном молчании его чувствовалась опасность. Однажды с таким же невозмутимым лицом, не проронив ни слова, Юнги ударил под дых парня, сказавшего в его адрес «что-то не то», проволок беднягу за шкирку через всю столовую и макнул лицом в бачок с пищевыми отходами. И эта сцена произвела на Чимина весьма сильное впечатление, лишний раз доказывая, что в тихом омуте, одному богу известно, что водится, и интуиция ему отнюдь не лжёт.
— Быстрее! — выкрикнул Хёджин.
Но руки будто не слушались Чимина, он никак не мог справиться с ремнём, наконец, пряжка поддалась и через несколько секунд он стоял лишь в одних боксерах, устало смотря на своих мучителей. Довольная улыбка растянулась на лице Гэри.
— Слабость — это порок, — прошептал он, склонив голову к уху Чимина.
Острая боль от удара кулаком в живот скрутила, все внутренности, Пак согнулся пополам хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег и медленно сполз по стене на пол.
Гэри ногой подкинул его брюки и, перехватив их в воздухе, швырнул в раковину, где уже намокала под струёй холодной воды, кем-то поднятая рубашка.
— Никогда не смей говорить мне нет, понял? — пнул он его ногой, прежде, чем выйти за дверь вслед за своими дружками.
Чимин встал, прижимаясь спиной к холодному кафелю и замер, с сожалением на лице наблюдая как его идеально выглаженная с утра форма впитывает в себя воду.
***
— Почему ты сидишь здесь в спортивной форме? — спросил Тэхён, протискиваясь между двумя дверьми, связанными цепью, которую скреплял небольшой навесной замок.
Здесь, на закрытой лестнице, служившей когда-то запасным выходом из корпуса, было их маленькое убежище. Тэхён приходил сюда, чтобы отсидеться в тишине, прогуливая какой-либо урок, или выкурить в безмятежном спокойствии сигарету, или просто так, как он выражался: «Подумать». Чимин приходил сюда скрыть своё унижение.
— Моя одежда мокрая. Я не могу заставить себя вернуться в класс, но и домой возвращаться так рано тоже не хочу, — проговорил Пак, отворачиваясь к маленькому полукруглому окошку, едва ли не наполовину затянутому паутиной, на которую налипли лохмотья пыли.
— Снова нарвался на Гэри и его компанию?
— Да, — выдохнул Чимин, сметая ладонью со ступени, на которой сидел, крошки масляной краски, осыпающейся с ветшающих стен.
— Почему ты не можешь найти с ними общий язык? Они ведь не плохие парни.
— Да, просто замечательные, — усмехнулся Чимин.
— Правда, они неплохие, только у тебя одного с ними такие проблемы.
— Выходит плохой я.
— И ты не плохой. Ты…своеобразный.
Тэхён сел рядом, поджав ноги и положив подбородок на колено. Он долго молчал, водя кончиком пальца по трещинке на стене, отвернувшись от Пака. Это было немного странно, обычно он всегда был разговорчив. Иногда даже слишком. Порой рот его не закрывался ни на секунду. Тэхён всегда был в курсе всех новостей, потому что обладал невероятным обаянием и, в силу необычайной лёгкости своего характера и весёлости, дружил в равной степени со всеми. Он был словно мост, незримо соединяющий все слои разобщённого школьного общества.
— Я перевожусь, — вдруг сказал он, нарушив тишину.
Пак резко развернулся к нему лицом. «Нет, только не оставляй меня здесь одного». — хотелось сказать ему, но он молча отвёл взгляд. Он не смел просить Тэхёна остаться вместе с ним, ведь они даже не были друзьями и не знали друг о друге ровным счётом ничего, просто иногда держались рядом, вот и всё. Ким скорее всего вообще не придавал этим мгновениям никакого значения, в отличие от одинокого Пака.
— Куда? — спросил Чимин, стараясь казаться равнодушным.
— Переезжаю в Сеул.
Пак лишь кивнул.
— Ты расстроился?
— Нет. Я рад за тебя. Уверен, там куда больше возможностей, — Чимин искренне улыбнулся, посмотрев на Тэхёна. — Будешь писать мне на фейсбуке?
— Конечно, — улыбнулся в ответ Ким, хлопая его по плечу.
Чимин прислонился макушкой к виску Тэхёна, думая о том, как будет скучать по его квадратной улыбке и бесконечной, раздражающей болтовне. Было что-то особенное в этом мгновении — странное ощущение уходящего момента, прощальной нежности, заставляющей сердце заходиться в предвкушении неминуемой тоски.
***
Послышался тихий стук, и, спустя секунду, в комнату заглянул Намджун. Чимин чуть приподнялся на кровати, увидев брата, и вытащил из ушей наушники.
— Ты не спустился на ужин, — произнёс он, осторожно присаживаясь на кровать рядом с Паком и поправил ему прядки волос на лбу. — И ты бледный.
— Меня немного подташнивает, — признался Чимин.
Джун виновато поджал губы, беря маленькую ладонь в свои руки. Чимин был младше на целых восемь лет, но порой казался намного взрослее и сильнее его самого. Его умные, кроткие глаза всегда смотрели на него с любовью. С любовью, абсолютно непостижимой для Намджуна, ведь он, как ему казалось, не заслуживал даже самой малой её крупицы, потому что причинял ему лишь одни страдания.
— Ты можешь этого не делать, — тихо сказал Джун, отводя глаза.
«Не могу» — подумал про себя Пак, но улыбнулся, сжимая его ладонь, и ответил:
— Я знаю, но сделаю это ради тебя хоть сотню раз.
Лицо его в этот момент было таким открытым и ясным, что без труда можно было уловить в его взгляде непоколебимую преданность. Джун на мгновение замер, вдруг с ужасом осознав, как прочно укоренилась в Чимине эта покорность своей судьбе. Сердце его вмиг сжалось так сильно, что он едва сдержал стон.
Все замечали, какой его младший брат понимающий и послушный, родители называли его золотым ребенком, но почему-то никто не обращал внимания на то, что он медленно исчезает, на то, что жизнь его застыла и совсем не двигалась. Чимин всё больше походил на призрака. Он скользил как тень, оставляя воздух за собой неподвижным и порой появлялся будто бы из ниоткуда и также неожиданно исчезал. Большую часть времени он проводил в своей комнате, а когда попадался на глаза, то прятался в молчание как в кокон. Иногда Джуну казалось, что люди, встречаясь с Чимином, не видят его. Не важно, где они были — в магазине, на улице или на закрытой вечеринке, никто никогда не замечал мальчика рядом с ним, все смотрели куда-то сквозь него, словно тот и вовсе не существовал.
— Всё нормально? — насторожился Чимин, заглядывая брату в расстроенное лицо.
— Идём-ка со мной, — Намджун дёрнул его за ладонь, поднимаясь с кровати.
— Куда?
— Идём, я хочу показать тебе кое-что, — Джун вкрадчиво улыбнулся, выводя Чимина из комнаты.
Он открыл перед Паком дверь и решительно втолкнул его в свою комнату. К слову, у Джуна их было аж целых две. Одна служила ему спальней, другая чем-то вроде рабочего кабинета, именуемая в доме как «неприкосновенная комната», поскольку вход туда был строго настрого запрещён. И вот сейчас Чимин стоял прямо в центре святая святых, стеснительно переминаясь с ноги на ногу, пока Джун что-то искал на компьютере.
— Присядь, пожалуйста, — попросил он, подзывая Чимина к себе рукой.
Чимин несмело опустился на его кресло, поднимая взгляд на светодиодную ленту, что обрамляла уставленные книгами полки, мягко освещая графитового цвета стену у компьютерного стола. Намджун осторожно надел на него наушники и присел на край стола. Чимин бросил на него удивлённый взгляд, но быстро отвернулся и отрешённо посмотрел куда-то сквозь монитор. Он чуть склонил голову на бок и медленно прикрыл глаза, кончики его ресниц слегка подрагивали, и можно было заметить, как уголки губ плавно приподнимаются в мягкой улыбке.
Джун уже делал так раньше, давал послушать ему что-то над чем работал, однако сейчас был особенный момент — это ощущали оба. И мелодия, что играла в наушниках, была особенной, она растекалась по всему телу как нечто тягучее, наполняя Чимина изнутри нежным теплом, и касалась самого сердца подобно мягкому пуховому пёрышку. Как только звуки её стихли, он тут же распахнул глаза, и они были влажными.
— Это прекрасно, Джун, — произнёс он, посмотрев на брата. — Но так не похоже на тебя… Твоя музыка обычно совсем другая.
— Я написал её для тебя. Мне хотелось сказать в ней, как сильно я люблю тебя, — Джун так же осторожно снял с его шеи наушники, откладывая их в сторону. — Мы все любим тебя.
— Джун, я… — начал Чимин и лицо его было таким, словно он вот-вот заплачет.
— Я знаю, что ты можешь думать иначе и понимаю, что ты можешь чувствовать, — перебил его Джун. — Ведь то, что происходит — несправедливо и выглядит так, будто мы используем тебя.
— Всё так, как должно быть, — грустно улыбнулся Пак и, встав, обнял брата, проведя рукой по его коротко стриженым волосам. — Единственное, что важно для меня, Джун, это чтобы ты — мой хён и мой единственный друг оставался рядом.
Намджун, чуть отпрянув, нагнулся, поцеловав Чимина в лоб.
— Чимин, однажды я буду вынужден попросить тебя о чём-то очень важном, — он прижал его к себе крепче, обхватывая за плечи. — Я знаю, что только и делаю, что чего-то прошу…снова и снова… даже кровь моя - не моя, а твоя, прости меня за это. Но эта просьба будет особенной. Пообещай мне, что выполнишь её.
— О чём ты хочешь попросить?
— Пообещай, Чимин.
Чимин взволнованно взглянул на брата, но лицо Джуна было по-прежнему спокойно.
— Обещаю, — отчего-то шёпотом сказал он и, улыбнувшись своей грустной улыбкой, добавил: — Ради тебя всё что угодно.
