Пилот VS Капитан. Зарисовки.

      Берег, на котором, прислонившись поясницей к своей машине, курит Тина, освещён одними лишь фарами: небо, сливающееся на горизонте с водой, тёмное и пустое; нет ни облаков, ни звёзд. Винс выходит из внедорожника, глухо хлопнув дверцей.       На Таннер слишком тонкая для этой погоды футболка. И Винс про себя усмехается. Он молча останавливается рядом, задевая её плечом, принимает из её рук сигарету с зажигалкой В последний раз, когда они были здесь вдвоём, и ему, если признаться честно, хочется впасть в глубокую спячку, в летаргический сон, и спустя несколько лет, проснуться совершенно бесчувственным. Не помнящим ни себя, ни её.       С этим местом связано многое и капитан Вихрь не смог бы забыть всего этого даже при сильном желании. Здесь Тина обрабатывала его ссадины, дула на его раны, здесь они с детства скрывались от внешних и внутренних врагов, промерзая от ветра. Здесь Винс впервые почувствовал, что не хочет её никогда отпускать, что привязался к ней и её саму привязал к себе. Здесь услышал…       — Не уходи, Винс, — шепчет в губы и держит крепко, даже отчаянно. — Пожалуйста, не уходи.       И капитан не жалеет ни одной секунды, проведённой с ней. Не жалеет. Что влюбился так сильно. Каждый миг в её коротких объятиях стоил всей этой боли, что на него обрушилась, всех криков и ударов по голове, шее, рёбрам, стоил разодранных скул. И сейчас Винс впервые понимает, что никогда не сможет убить в себе эти воспоминания.       — Кол предложил мне улететь в Америку, — говорит Винс.       — Да. Я знаю.       — Таннер, я…       — Всё нормально, Винс, — её голос с детства до абсурда понимающий. — Всё хорошо.       Винс молчит, вглядывается в её профиль, не отрываясь и забывая на какое-то время, что держит её сигарету в руке.       — Врачи говорят, что такое происходит, когда ты чувствуешь себя на грани между жизнью и смертью. Мои родители исключением не стали. Папа рассказывал своему другу.       — Но она ведь выжила?       — Да, с трудом, — шмыгает простывшим носом Тина. — В те года всё было намного сложнее, — Винс несильно сжимает её ладонь своей. — Сэм рассказывал мне в детстве, что наши родители боролись очень долго. Он не раз повторял, что такой любви, что была между ними, никогда не видел и, уверен, не увидит больше. Они продолжали меня растить, воспитывать, притворялись для всех знакомых образцовой семьёй. И мама, и папа знали, что не смогут справиться с этим, но всё равно прожили под одной крышей, — Винс прикрывает глаза и тоже затягивается.       — Мне очень жаль, — губами произносит Тина. — Прости. Мне надо было молчать.       — Не надо было. Отчим сказал, что когда их нашли, они держались за руки после пожара.       — Как Кол это воспринял?       — Еле успокоил.       Это слишком. Для него это слишком. Винс выбрасывает на землю недокуренную сигарету, тушит её носком кроссовка, психуя, и не хочет даже думать о том, как же он ненавидит весь этот мир. Он влюбился в человека, который не был дан ему судьбой, но почему он не может с ним остаться? Почему у них нет даже крохотного шанса?       — Я никогда тебе этого не говорила, — начинает Тина. — И я знаю, что ничего не изменю, но… — она встаёт напротив близко, почти вплотную, и долго вглядывается в его пустые, опухшие от бессонных ночей глаза. — Я ничего не хотела, ни о чём не думала и совершенно не ценила свою собственную жизнь, пока не встретила тебя. Мне было хорошо в моём одиночестве. Мне нравилось слоняться тенью по улицам, нравилось грустить, нравилось быть никому не нужной, ненавидимой всеми и для всех чужой. Я думала о смерти, как о спасении, трижды решала, что с меня хватит, и лишь раз за всю свою жизнь признавалась кому-то в любви. Я до глупости, до последнего верила, что это пройдёт, что меня отпустит. Что не зря всё против нас, что это точно какой-то знак, очевидная подсказка, в которую нас тычут носом, пока мы делаем вид, что слепые и глупые люди. А сейчас я просто задыхаюсь при мысли о том, что у нас нет ни единого шанса. Что мы либо оставим друг друга, попытавшись спастись порознь, либо подстроим пожар и погибнем вместе, держась за руки. Парадокс в другом. Я давно привыкла к этой боли, — Винс хочет сбежать, чтобы никогда не узнать, к чему она ведёт. — Я уверена только в одном. Единственная истина в этом мире, которая у меня осталась. Я знаю, что никогда от тебя не вылечусь. Ты — смертельный вирус, Винс. Прости меня за это. Я никогда не смогу тебя забыть.       Нет никаких сил. Их не осталось. Винс подаётся вперёд, отчаянно схватив за ткань на футболке, впивается в её губы своими и целует со всей болью. Но уже через секунду, не успев даже понять, как сильно хотел этого и как долго ждал, ощущает, как отталкивает его она, склонившись вниз.       Ничего не получится. У них только один выход. Винс должен уехать. Он должен оставить Тину с Кирой, который присмотрит за ней, а может, и соберёт в единое целое, а сам — улететь с братом. Навсегда. Потому что это единственный вариант, чтобы спасти его. От кошмара, который она переживает каждый день. Пока Винс здесь, пока он мелькает перед глазами, Таннер не может прекратить думать о нём, следить за его безопасностью, слушать обстановку вокруг него. От неё нужно сбежать. Ради него самого.       Винс смотрит сквозь влагу в глазах, быстро накидывает ей на плечи свою куртку, чтобы не замёрзла на этом холоде окончательно, и, прошептав последнее отчаянное «Прости», разворачивается в другую сторону, начиная постепенно отступать к своей машине.       — Это нормально, что я не хочу отпускать тебя? — хрипит ему в спину Тина.       — Пожалуйста, не надо.       Винс поворачивает чуть в сторону голову, не видя её и не желая видеть с кровью на губах, стоит так какое-то время, размышляя, что это их самый последний шанс решить, как быть дальше, и, прикрыв глаза и сморщив от обиды лоб, делает ещё один шаг, удаляясь прочь. Тина взлетает через две минуты, как он исчезает за линией горизонта. Это уже паранойя.