всегда выбирайте фламинго

/ Я бью себя по утрам кулаком в грудь, чтобы завести мотор, но там только дыра. / Ло снится Дресс Роза, почему-то вся залитая огнем, покрытая копотью и сажей. Маленькие дети все в белой грязи, пытаются вытащить из-под развалившегося дома, объятого пламенем, свою, уже бездыханную, мать со смятым в кашу черепом. Они пытаются поднять бетонную плиту сломанными пальцами, но только делают хуже: каркас постройки хрустит и падает сверху, чудом их не задев. Это детей не останавливает. Ло видел слишком много смертей, видел, как у человека были вывернуты все внутренние органы, как сучьи ребер загнувшись внутрь, но именно от этой картины ему становится дурно. Ло хочется уйти, хочется окончательно обрушить дом на головы несчастным, только бы не видеть этой отвратительной картины чужого бессилия. — Трафальгар, ты такой малодушный. Самому от себя не противно? — приторный голос раздается прямо над ухом, протекая в мозг. — Посмотри, что ты натворил. — Отстань от меня, — сипит Ло и отмахивается от ДонКихота, как от очень надоедливой мухи. — Это не мои проблемы. — Конечно, не твои, — быстро соглашается бывший король. — Но и не мои тоже. Он стоит близко, практически нависает, пользуясь преимуществом своего роста, как гильотина над приговоренным — неумолимо и безжалостно. От него веет морем и полусладким вином, свободой и властью, торжеством разума и безумием. — Мы в одной лодке, Ло, — как малому ребенку растолковывает ДонКихот. — Бежать тебе большое некуда, иначе утонешь, а если я правильно тебя понял, умирать ты уже давно передумал. И не поспоришь ведь: гад прав на всю тысячу процентов. Трафальгар просыпается и ещё долго лежит, уставившись бездумным взглядом в потолок своей комнаты. Его дворец на Зетстерии заливают предрассветные лучи солнца, а значит день собирается быть жарким и душным. Балкон, увитый плющем из дорогого металла, распахнут настежь, и из него в комнату проникает сухой ветер и пыль. Ло морщится от головной боли и всё-таки решается встать. Два года прошло с тех событий, а сны все продолжают его мучать, ковырять уже загноившуюся рану с усердием и нескрываемым удовольствием. Он Йонко, в мире начинается война с правительством, Драгон требуется встречи, Шанкс мелькает на периферии, явно что-то задумав, от Луффи нет ни одной вести, — Трафальгар Д. Ветер Ло в полном ужасе. Будь одновременно проклят и благословлен день, когда он решил выйти в море. В массивную дверь, расписанную, как яйцо Фаберже, кто-то скребётся весьма нагло и настойчиво уже минуты три. Трафальгар с садистским удовольствием выжидает ещё пять. Ло даже догадываться, — нет, он уверен — что, знает кто это, поэтому ему совсем не хочется открывать и позволяет войти: пусть думает, что он спит. Но (незваному!) посетителю надоедает воевать с дверью, поэтому он заходит без разрешения. — Доброе утро! — Пошел нахуй. — Обидно. Я к тебе с чувством, а ты! — Я тоже к тебе с чувством, причём определенным и очень ярким. Ло огрызается. Дофламинго смеётся из-под своих бессменных розовых очков. День собирается стать ещё более паршивым. Фламинго без своей розовой шубы выглядит абсурдно и неполно, как картина без рамки, но его видимо это не смущает: он вернулся к своему раннему стилю, то есть к полностью чёрному костюму. ДонКихот все ещё похож на хищную птицу, только теперь не розовую — праздную, а черную — боевую. Самый настоящий петух ходит по его комнате, так важно, что хочется его каким-нибудь генералом назначить, а лучше всего адмиралом. Но петух после такой идеи, скорее его в лоб клюнет, чем шутку оценит (Трафальгару в такие моменты казалось, что чувство юмора бывшего тенерьюбито работает только по праздникам, и то не полностью, ибо такое же вредное и сволочьное, как и его хозяин). Ло вздохнул. Важная птица продолжала кружить по комнате (хоть руками-крыльями не размахивает, и то хорошо), все ближе подбираясь к жертве, щёлкая в воздухе массивным клювом-улыбкой. Заглянула в шкаф и на полках пошарила, залезла в комод и там покапалась. Забудьте про петуха и фламинго, это — сорока. Хитрая и вороватая, охочая до чужого добра, сверкающая стеклянным глазом из-под розовых очков. Стоит и головой на подвижной шее вертит на сто восемьдесят градусов, благо не на все триста шестьдесят. Щелкает зубами, скалится довольно. Будь воля Трафальгара, то гад так бы и остался гнить в тюрьме, но Драгон вдруг упёрся, как баран в новые ворота, — нужен он нам, и все здесь. Лидер революционеров над ним лично на пару с Сабо стоял и клевал в белую шапку, пытался что-то объяснить про тенерьюбито, потерянный Уран и наследия древних. — А не вы ли поспособствовали закрытию ДонКихота в тюрьме? — прищурился Ло, после особо сильно довода, приведенного Сабо. Начальник штаба пожал неопределенно плечами: это не его проблема, мол, сделал, что сказали. В какой момент Трафальгар стал часть этого ужаса? С войны в Маринфорде или с самого рождения? А может со встречи с бешеной семейкой ДонКихот? Дофламинго прерывает его душевные страдания, ставшие в последнее время самыми лучшими соседями Трафальгара, и нагло садится на незаправленную кровать, закидывает ноги на спинку, крадёт подушку. В линзах его очков отражаются черти, такие же розовые, как и сами стекла. — Плутон готов, поэтому мы начинаем завтра ночью: Драгон не хочет спешить, но все окончательно решиться на общем совете, чтобы не было недовольных, — резко становится серьёзным ДонКихот. — Мы ждём тебя и Шанкса. Ему точно придется вставать, чёрт. Ло отвратительно любитненавидит розовое нечто, которое на данный момент клокочет над его головой своим мягким, растягивающим гласные, голосом. Видимо, ему придется смириться с разрывающим чувством, закопать его внутри и на время забыть — забить. Мировое правительство само себя не свергнет всё-таки.