Never say never

      День не заладился с самого утра: бессонница, невкусный кофе, опоздание на работу почти половины актеров, их бездарная игра, голод. Откровенно говоря, я просто был не в себе. В такие моменты понимаешь, что день уже не станет лучше, и просто ждешь, чтобы он закончился как можно быстрее.       Я злился на всех и каждого, но старался скрыть это, спокойно попивая остывший кофе в своем режиссёрском кресле. Однако все мои актеры, ассистенты, костюмеры и гримеры как будто выполняли свою работу мне назло: забывали слова, выставляли ужасный свет или не могли вовремя поправить грим и костюм главной героини.       Но из общего сумасшествия и непрофессиональности выбивалась лишь та самая главная актриса, которая играла в мятом желтом платье благодаря бездарности костюмеров. Она была абсолютно несобранная, уставшая и постоянно зевающая, будто еще секунда и она уснет прямо на площадке. Конечно, Эмма сегодня не могла нормально не петь, не танцевать, и поэтому каждый дубль приходилось постоянно переснимать. Каждый раз, когда она забывала слова или сбивалась, или устало зевала, я кричал «Стоп! Заново!», сожалея о том, что взял неопытную актрису на такую серьезную роль. Но я терпел, терпел, терпел.       Однако даже моему терпению приходит конец. У нас получается снять дубль с 6 или 7 раза. Все идет отлично, и мне на секунду кажется, что нам не придется сегодня работать допоздна, как вдруг Эмма резко останавливается и просто садится на пол. — Я так больше не могу. У меня нет сил. – устало говорит девушка, измученно поднимая на меня голову.       Точка невозврата. Я медленно поднимаюсь с кресла и, не отрывая от нее взгляд, шагаю на площадку. Я замечаю, как суетня и псевдо-работа в павильоне останавливается и все обращают внимание лишь на меня. В моей голове проносится куча мыслей о том, как я ненавижу этот день и этих актеров, которые даже не могут нормально отработать. Я окончательно вскипаю ровно в тот момент, когда оказываюсь рядом с ней.       Я моментально зверею и перестаю понимать, что происходит, и контролировать тело и свой рот. Резко схватив за руку, я поднимаю ее и ставлю на ноги перед собой. И начинаю кричать. Я уже не могу как-либо контролировать себя и просто вываливаю на нее всю ненависть и злость, скопившиеся за этот день. Я кричу и кричу, не слыша свой голос и не замечая, как на меня все смотрят. Я вроде бы смотрю ей прямо в глаза, но абсолютно не вижу ее лицо. Пелена гнева застилает мой мозг и, на самом деле, мне становится легче. Легче от того, что я вот так выражаю свои эмоции.       Слова заканчиваются, чувства отступают и туманность рассудка исчезает. Теперь я вижу площадку, вижу ошарашенных коллег и Рэя, что вжался в стенку. Но важнее всего, что теперь я вижу девушку, которая с непроницаемым лицом стоит передо мной.       Я опускаю взгляд и рассматриваю ее. На самом деле, Эмма очень красивая: необычное точеное лицо, белоснежные длинные волосы, острые ключицы и сексуальная фигура. Такая девушка могла бы мне понравится, если бы она была… не Эммой. Я никогда бы не влюбился в Эмму Маккей.       Но помимо красоты, я замечаю ее усталый взгляд, синяки под глазами, которые были плохо скрыты, полуприкрытые веки. Я только задумываюсь о том, что, возможно, она правда сильно устала или в ее жизни что-то случилось, как слышу. — Да пошли вы! – Эмма говорит это негромко, но очень четко, со сталью в голосе. Обойдя меня слева, девушка с гордо поднятой головой скрывается в коридоре, ведущему к гримеркам.       Я замираю и не могу пошевелиться. Каким бы тираном и монстром я не был, как бы сильно я не кричал, не бил посуду и не кидался в актёров чем попало, никто не смел посылать меня. Никто не рисковал даже ответить мне, потому что все уважают меня и знают мой характер. Или боятся.       Но эта девушка. Она посмела послать меня, да еще и сделать это на виду у всей труппы. Мое спокойствие и умиротворенность летят к чертям, и я снова начинаю злиться. Я оглядываюсь на команду, рявкаю «За работу, бездельники!» и, поддавшись гневу и распаляясь с каждым шагом, уже иду в гримерку этой девчонки.