♬ Yves Montand — Sous Le Ciel De Paris
Жильё на первом этаже романтично до тех пор, пока к тебе спозаранку не врывается какой-то идиот. Робер ещё не проснулся, но по армейской привычке уже схватился за пистолет, и желаемый эффект был произведён — незнакомая рожа испугалась и заорала. При дальнейшем обследовании у рожи обнаружилось и остальное тело, и выглядело оно, мягко говоря, так себе — потрёпанная куртка, расцарапанные ладони, ботинки в грязи и в пыли. — Доброе утро, — криво улыбнулся Робер. — Кофе не предлагаю… Тьфу, какая вышла пошлость! А не надо было будить. Незнакомая рожа не заметила, что хозяин квартиры смутился им же сказанным бредом, и быстро полезла обратно… в окно. Чёрт бы вас всех побрал, в разбитое окно! Догонять придурка не имело смысла, палить в него — тем более, и вообще пистолет надо прибрать: разрешение ещё не повод размахивать оружием направо и налево. Хотя оно того стоило — просыпаться за двадцать минут до будильника, да ещё и таким идиотским способом, было просто отвратительно. Понадеявшись, что это первая и последняя неприятность за сегодня, Робер подошёл к окну, перешагивая через осколки. Улица Корто выглядела как обычно, но где-то в стороне истошно верещала полицейская сирена. Н-да, стекло вышибли основательно… Такое ощущение, что бегущий бедняга со всей дури влетел, и как у него хватило сил выпрыгнуть обратно? Хотя да, увидишь заспанную да небритую хозяйскую физиономию и дуло пистолета — и не так заскачешь. Робер только начинал ворчать и сгребать осколки с ковра, как через окно снова пожаловали. — Простите, — затравленно высказалась всё та же молодая рожа. Парнишка, видимо, совсем берега попутал. — Я понимаю, что… ну, короче… у тебя во двор выхода нету? — А нету, — с мстительным удовольствием ответил Робер. Их увлекательную беседу прервал крик снаружи: — Detente ahora, cabrón! — и оглушительный выстрел, судя по всему, в воздух, но нежданный гость от этого побелел и заметался. Интересно, может ли это утро стать ещё более диким или уже нет? Через то же многострадальное окно пробрался полицейский, но, надо сказать, гораздо изящнее давешнего кулька с амбициями. Кулёк с амбициями понял, что деваться некуда, шумно сглотнул и вжался в стену. Прямо под фотографией дедушки! В голову Роберу пришла идиотская мысль, что будет, если дедушка сейчас упадёт… Но дедушка не упал. — Я могу назвать фамилии! — неожиданно взвизгнул беглец. — Какая жалость, — улыбнулся полицейский, — что фамилии меня не интересуют. Руки вверх… Сцена ареста — это замечательно, когда арестовывают не тебя, и Робер с любопытством за ней наблюдал, параллельно натягивая рубашку — в конце концов, он-то у себя дома, только окно придётся чинить… Надо было поставить решётку, как у соседа, так нет, пожадничал, а потом забыл, а потом взаправду денег не нашлось. У Робера было чуть меньше минуты, чтобы рассмотреть участников утреннего шабаша: попрыгав в чужие окна и побегав по улицам, вчерашний подросток выглядел поцарапанным и побитым жизнью, и ему явно не хотелось примерять наручники, но деваться и впрямь некуда. И сколько их таких, утренних возмутителей спокойствия? Робер искоса глянул на ажана — тот, в свою очередь, не отрывал глаз от перепуганной бунтарской рожи, к тому же улыбался, как дорвавшийся до чужой сметаны кот. И в самом деле, что-то в этом южном лице было кошачье, но что именно, подумать не удалось. Третий гость через окно — это уже чересчур. — А ты мог бы в следующий раз не прыгать в окна к гражданским? — очередной полицейский, на этот раз — блондин, растрёпанный и немного злой. Роберу пришлось прикусить губу, чтоб не заржать, да и арестант вытаращил глаза, потому что блондин обращался не к беглецу, а к своему коллеге. — Здесь же чёртов бардак! — Эмиль, отстань. Я ничего не трогал, — ухмыльнулся южанин. — Не говоря уж о том, что здесь было, гм, открыто… В каком-то смысле. Названный Эмилем закатил глаза, заворчал не хуже подбиравшего осколки Робера и, перемахнув через многострадальный подоконник, двумя-тремя размашистыми жестами сомкнул наручники на лапах беглеца. Тот оказался настолько загнан в угол, что даже перестал сопротивляться — или просто офигел. Робер в какой-то мере тоже: он пока не вспомнил, почему, но лицо второго полицейского казалось смутно знакомым. — Не рыпайся! — пригрозил Эмиль, явно срывая злость на арестованном. Арестованный выдал что-то вроде «ыыы» и смиренно затих. — Ладно, хрен с ним, с окном, зачем было орать на испанском? — Мне стоило перейти на суахили? — Рокэ! — Тридцатый год Рокэ, но ты не ответил на вопрос. — Господа, — сказал Робер, и все трое обернулись к нему. — Я настолько не против, что могу даже предложить вам завтрак, вы только осколки не растащите… — Простите, — Эмиль тут же смутился, Рокэ явно нет. — Мы уже уходим. Спасибо за содействие, месье Эпинэ. Если бы он не помнил, что портрет дедушки подписан под рамкой, было бы эффектно. Робер полюбопытствовал: — А что случилось-то? — Да опять митингуют, уро… уроженцы великой Франции. Делать им больше нечего, так нет, в шесть утра уже торчали на Луиз-Мишель, разбежались при первой же сирене — а мы лови! Да, красавчик? — и Эмиль тряхнул пойманного парня, и без того ошалевшего от ситуации. — Вы правда извините, месье, мы пока по этим клятым лестницам гонялись — шарики за ролики заехали… — Ничего страшного, — успокоил Робер стражей порядка. — Вы обратно как пойдёте, через окно или я дверь открою?.. Стражи порядка в этот раз предпочли дверь. На пороге арестованный бунтарь снова заметался, сообразив, что там, куда его ведут, мало не покажется, но хватка Эмиля оказалась крепче, да и перспектива получить полицейской дубинкой парнишку явно не прельщала. — А ведь я правда мог предложить ему кофе, — пробормотал Робер, обращаясь к самому себе. — Хорош бы был. — Почему же? Вы бы его задержали как раз до моего прихода, — обернулся Рокэ. — Мимо разбитого окна я бы всё равно не прошёл… На тесной и тихой для Монмартра улочке Корто полицейский кузов с решёткой смотрелся диковато — казалось странным, что он вообще сюда влез. Разбуженные шумом соседи выглядывали из окон, зевая и пытаясь понять, что за чертовщина тут творится с утра пораньше. Обычно беспорядки начинались затемно, сегодня митингующие собрались едва ли не с петухами. — Ты у меня в участке помычишь, — приговаривал Эмиль, заталкивая несговорчивого бунтаря в кузов. Звякали наручники, гремела решётка, призывно гудел мотор — ни дать ни взять сцена из криминального боевика, правда, самый финал. Робер смотрел на утренний бардак с порога, опершись плечом о дверной косяк, и сна уже не было ни в одном глазу — заклюёшь тут носом, как же, то и дело кто-то ломится в окно. Рокэ не участвовал в запихивании арестанта в машину, стоя чуть поодаль у стены и отрешённо наблюдая за происходящим. — Кофе будете? — окликнул Робер. — Вы уже приготовили турку для благородного мятежника, а тут такая оказия? — тонко улыбнулся Рокэ. — Благодарю, но нет. — А с коньяком? — брякнул Робер, сначала вспомнив рецепт, а потом подумав. — Великолепный ход, выигрышный, я бы сказал… — Однако, даже болтая о ерунде, он не сводил глаз с бунтаря за решёткой. — Как-нибудь в другой раз, когда ни один из нас не будет при исполнении. Люди, особенно плохо проснувшиеся горожане, имеют свойство высыпать на улицу неожиданно и, казалось бы, потихоньку, а затем поднимаешь глаза и видишь — ими наводнены оба тротуара и скромная мощёная проезжая часть. Жители улицы Корто не сказать чтоб сильно удивились, но проявили недюжинное любопытство, а уж сколько вопросов, восклицаний и прочего характера высказываний вызвало окно Робера! К тому моменту, когда Робер в десятый раз устало объяснил, что окно бито не им, не дядюшкой Жиро из соседней квартиры, не заигравшимися детьми и даже не машиной, единственный наглядный аргумент уже укатил прочь, закованный в наручники и упрятанный в кузов. Полиция исчезла так же быстро, как появилась, хоть и более незаметно, а зыбкое обещание кофе с коньяком так и осталось забытым в утренней суете.***
Несмотря на слухи, ходившие о дядюшке Жиро, он был не таким уж плохим человеком — во всяком случае, Роберу хотелось в это верить, и он верил, потому что больше оставить квартиру было не на кого. Отсутствие окна на первом этаже — это проблема, причём такая проблема, из разряда «весьма», а на работу кто ходить будет? То-то. Сосед долго отказывался, уверяя, что он не может взять на себя такую ответственность, а потом вздохнул и всё-таки взял — куда деваться. Робер оставил дядюшку Жиро сторожить квартиру (учитывая возраст, вес и прочие неутешительные параметры дядюшки, он бы никуда оттуда и не делся до возвращения хозяина), разбудил всех, кого мог, в фирме по установке окон и с чистой совестью отправился на работу. За пять, максимум — десять, минут до ветеринарной клиники можно было дойти пешком, поэтому Робер свернул с Мон-Сени на улицу Беккерель. Мимо школы с яслями можно было идти спокойно, в такую рань детей из дома не выставляют… С улицы видны маленькие миры за приоткрытыми, открытыми и распахнутыми окнами — кто-то завтракает, читает газету, смотрит телевизор, кто-то спешно завязывает галстук, кто-то в фартуке готовит завтрак, кто-то ещё зевает и потягивается в одном халате. И ни одного разбитого окна! А вот читают газеты или смотрят новости наверняка о ночном беспорядке, перешедшем в утренний. Поначалу Робер тоже следил за происходящим, слишком уж была навязчивой мысль о том, что всё это слишком близко; затем как-то стало всё равно, и даже после утренних гостей ему не показалось интересным разузнать, что же это всё-таки было. Протестовали поначалу против какого-то конкретного решения власти, потом — против другого, но под теми же лозунгами; это дело перешло в протест против всех, и чёткая логика потерялась, если она, конечно, изначально была или хотя бы имелась в виду. Улица Кюстин была изрисована пляшущими пятнами солнечного света, лениво сочившегося через кроны деревьев. Как же странно и уютно выглядят дома — верхние этажи с распахнутыми окнами, поднятыми жалюзи, подвижными силуэтами за бликующим стеклом, нижние — закрытые, заколоченные лавки, ещё не поднятые завесы магазинов. Мир и проснулся, и нет, и в этом промежуточном состоянии он был необъяснимо прекрасен. Перед нужным поворотом Робер замедлил шаг. Неприлично лиричное настроение ему обязательно перебьёт какая-нибудь скотина, как пить дать, поэтому спешить не хотелось — он и так слишком рано пришёл. И всё-таки, что было раньше — город или воспоминания? Что именно на него накатывает — романтика отношений или улицы сами по себе, независимо от того, что на них происходило? Где пили кофе, где — вино, где целовались и где плакали от счастья… Тряхнув головой, он запретил себе отвлекаться и быстрым шагом пересёк пустую улицу. Небольшой кусочек первого этажа — ветеринарная клиника, ключи от которой Робер заработал пару лет назад «за усердие», как выразился шеф, хотя на самом деле он просто стал приходить раньше всех.***
Мэллит он встретил в буквальном смысле на улице. Это была не та романтичная встреча, когда двое замирают на разных концах дороги и долго-долго смотрят друг на друга под совершенно не противным дождём, а ещё мимо никто не ходит, вовсе нет. Робер не сразу поверил своим глазам, он просто отказывался верить, что хрупкая богиня из другого мира оказалась без крыши над головой. Девочка была странной, она не просила милостыню и не сидела в коробке на улице, как брошенный котёнок или ребёнок; она стояла напротив дома (номер дома Робер помнит до сих пор) и смотрела в окно, но стояла… босиком. Зонт у Мэллит был, правда, с прорехами чудной формы, и не особо спасал от проливного дождя. Куртка — мужская, поношенная и на несколько размеров больше, стоптанные и натёртые, не говоря уж о грязи, босые ступни. Потусторонний взгляд и абсолютное внешнее безразличие к холоду и ужасу этого мира… Но как горели её медные волосы, как лучились широко распахнутые глаза! Роберу казалось, что он смотрит сквозь дождь, сквозь холод, боль и усталость, которые наверняка испытывала эта девочка, и видит богиню — ту, которой она непременно окажется, если только привести в тепло… И ведь оказалась. Роберу доводилось раньше носить девушек на руках, но он никогда не носил таких, как Мэллит. Пришлось искать общий язык. Пришлось её уговаривать. Девочка словно не понимала — он пробовал по-английски, самую малость по-немецки, других не знал, но ответила Мэллит по-французски: тихо и на удивление чётко. Она сказала «да» и «спасибо» и, наверное, что-то ещё… Некоторые вещи забываются, в ушах остался лишь шум дождя. Зонт бросили на бордюре, пропахшую неприбранной улицей куртку Робер тоже выкинул, хотя, кажется, Мэллит протестовала; отдал свою, взял девочку на руки и понёс, и как на них смотрели, он не видел — важным было лишь донести её до безопасного места, донести её домой. Своего дома у Мэллит не было и быть не могло. Потом Роберу выпал такой нагоняй от начальства, что он уже был готов сам отправляться на улицу в поисках удачи, но всё обошлось. Клиенты так-то и не предъявляли претензий, подумаешь — одного из врачей на месте не оказалось, незаменимых у нас нет, и это мнение для старших коллег оказалось решающим. Больше он так не делал, да и повода не было. Сирота? Нет. Нищая? Тоже нет. Сумасшедшая? Вряд ли, хотя злоязыкие соседи на то и намекают по сей день. Заблудилась? Отчасти… Мэллит сбежала из дома, и хотя она рассказала об этом лишь однажды, Робер запомнил на всю жизнь. Грустная история, но в моменты страсти он, признаться, был до безумия рад, что так вышло — ведь иначе бы они никогда не познакомились. Потом было стыдно за такие мысли, но только потом. Девочка была старше, чем казалась, но она не знала, куда идти, и бродила так несколько дней, пока не закончились карманные деньги и не начались неприятности на улице. Мэллит смотрела в окна, скромно и тихо мечтая оказаться внутри, и у Робера отчаянно забилось сердце, когда он впервые увидел её смотрящей в окно… из дома. Из своего дома. Да, в то самое окно, выходящее на улицу Корто; в окно, которое немного жаль менять, ведь того стекла ещё касалась Мэллит. Возможно, он побудет идиотом и сохранит какой-нибудь осколок, только чтоб никто не видел — это явный перебор… Мэллит прожила с Робером около года, и этот лучший год в его жизни словно продолжается до сих пор. Сейчас его возлюбленная живёт в общежитии при университете и по выходным приезжает в ставшие родными места. И он ждёт, и каждый раз она приходит, потому что иначе быть не может — так и поступают любящие друг друга люди, так будет всегда.***
Короткий телефонный разговор с Мэллит безжалостно вырвал его из заканчивавшегося рабочего дня и перенёс в атмосферу сладостного ожидания. Она приезжала в пятницу вечером, осталось всего ничего, как раз успеют установить окно. Всё складывалось как нельзя лучше, не говоря уж о выздоравливающем лабрадоре — Робер не мог пройти мимо страдающего животного точно так же, как мимо одинокой и потерянной девочки на улице, искренне веря, что мы в ответе за тех, кого приручили, даже если это причиняет нам боль. Ни лабрадор, ни Мэллит просто не были способны навредить, даже если бы хотели… Ладно, лабрадор, пожалуй, мог… Но не кусал — знал и помнил, кто выправил ему больную лапу. Так или иначе, сочетание удач на рабочем месте, скорого приезда девушки в гости и хорошей, приятной вечерней погоды способствовало идеальному настроению. Чересчур идеальному, но Робер загнал эту мысль куда подальше и отправился домой другой дорогой, через продуктовый магазин. А вселенная, в отличие от Робера, о законе подлости не забыла: неприятности начались, нахально наплевав на его хорошее настроение. — Ну что за чёрт… — В начале улицы он традиционно собирался закурить, но споткнулся и замер, прикусывая зажжённую сигарету. У какого-то окна собралась маленькая толпа, окно, разумеется, вело в комнату Робера, а толпа выглядела отнюдь не жизнерадостной. Ускорив шаг, он подошёл, чтобы знакомые соседи-зеваки расступились. Робер окинул скептическим взглядом пустую раму: стекла не было, заходи, кто пожелает! Хороши работнички, нечего сказать. И куда смотрел дядюшка Жиро? Для начала, где дядюшка Жиро? — Сынок! — из его же квартиры выскочила очередная соседка, которая с первого же дня переезда Робера окрестила его сыном. Как-то раз заезжала мама, и нельзя сказать, чтобы Жозина была в восторге от самозваной коллеги. — Я шла, значит, с Юбером прогуляться, а тут у тебя такое, ну такое… Юбер, соседский пудель, вертелся неподалёку от двери и показаний дать не мог. Какое «такое», Робер увидел сам, и настроение медленно, но решительно повернулось к нему задом. — А вы чего стоите? — не очень дружелюбно крикнул он зевакам. Те поохали-поахали и разошлись, соседушка, правда, осталась. — Так, говорите, когда вы шли?.. — Да только что! Слышала, ты дядюшку Жиро попросил остаться, так вот нет его, а дверь нараспашку… Нет, не такой идеальный вечер представлял себе Робер. Дверь в квартиру и вправду была не заперта, а внутри царил бардак. Перевёрнутые стулья, разбитые настенные часы, вывороченные ящики комода и шкафов, разбросанные подушки и под странным углом выдвинутый диван. К отсутствию окна Робер как-то привык за это утро, но остальное возмущало. — Ценности проверь, ценности и документы! — настаивала соседка, прыгая за его плечом. — Знаю я, — с досадой отозвался Робер. Соседку хотелось стукнуть. Причём тростью дядюшки Жиро. Как и ожидалось (хотя ему вовсе не хотелось ожидать именно этого), в квартире не было нескольких важных моментов: содержимого сейфа, одной дорогой бутылки коньяка, которую как-то привёз Мишель, и дядюшки Жиро. — Спёр, старый прохиндей! — не моргнув глазом, решила соседка. — Спёр! А мы в его хворости верили! Нет, постой… постой, сынок, грабитель забрал и дядюшку Жиро! Нет… — Её глаза округлились и стали напоминать здоровенное дно похищенной бутылки. — Они УБИЛИ дядюшку Жиро! Его же тростью, по голове. Бух — и насмерть. Бух — это хорошо, это эффективно, подумал Робер, с нарастающей злостью глядя на соседку. Женщина совершенно случайно вспомнила про пуделя, забытого ею на улице, и стремительно ликвидировалась до того, как Робер дал ей совершенно не соседского пинка. Что мы имеем? Окна нет, денег нет, кое-каких документов тоже нет, бутылка — чёрт бы с ней, вряд ли брат приедет и проверит наличие коньяка, а вот испорченного настроения жалко. Очаровательно. Робер какое-то время постоял посреди изуродованной комнаты, не чувствуя сил наводить порядок и звонить в полицию. Просто очаровательно. Со стороны входа раздался вежливый стук, и Робер обернулся, глупо надеясь увидеть дядюшку Жиро. — У вас в квартире снова был митинг, Эпинэ? — поинтересовался Рокэ, стоя на пороге квартиры в той же позе, что и сам Робер двенадцать часов назад на входе в подъезд. Робер несколько удивился, правда, потому, что за день успел напрочь забыть о его существовании, а теперь сама возможность такого забытья казалась нелепой. — Как вы, однако, оперативно работаете, — хмуро сказал Робер. — Я ещё не позвонил, а вы уже здесь. — Да, я такой, — улыбнулся Рокэ, и у Робера возникло дежа вю. Утреннее и кошачье. — И, раз уж я здесь, расскажите быстро и подробно об этом загадочном господине Жиро, о котором талдычит вся ваша улица. Даже если он окажется не вор, я по пути наслушался таких подробностей о самом Жиро и его чудодейственной трости, что хочу ещё.