Глупости

Это правда, что моя внешность странная, Но обвиняя меня, вы обвиняете Бога. Если бы я мог сотворить себя заново, Я бы вас не разочаровал. Если бы я мог дотянуться от полюса до полюса Или ухватиться за целый океан, Меня бы оценивали качеством души; Разум — признак Человека. Джозеф Меррик, «Жизнь и приключения Джозефа Кэри Меррика»

«Дорогая мама,       Я совсем перестала понимать, что происходит со мной, с моей жизнью и с его жизнью тоже… Я страшно запуталась, и с каждым днем ситуация становится все сложнее. Я готова клясться Богу своей жизнью, что раньше знала наверняка — я любила этого человека. Чувства, которые он пробудил во мне, не были похожи ни на что другое, что я когда-либо испытывала. Мне было страшно, волнительно и… и трепетно. Каждое его слово отзывалось во мне, в моем голосе, я слышала его в своих мыслях, в своем сердце. Но мне ведь было не на что надеяться… Нищая деревенская девушка, жалкая тень певицы, которой я хотела стать. Я старалась всю свою нежность перенести в помощь этому человеку, в уход и заботу о нем. Все мои мысли были заняты им одним, и только под вечер, к своему стыду, я вспоминала об отце и матушке Валериус. Это неправильно… Так не должно быть…       Я не знаю, кто из нас виноват в том, чем обернулись наши своеобразные отношения. Возможно, мы оба постарались, чтобы довести все до той точки, откуда нет возврата, есть лишь движение вперед, которое приведет нас к неизвестно какому концу. Теперь, когда он клянется мне в вечной любви, произносит все то, чего так жаждали слышать мои уши и сердце, я боюсь… Потому что месье Эрик пугает меня своим несдержанным характером, своей необузданной яростью.       Мы мучаем друг друга, потому что оба упрямы и не можем отступиться от своей мечты, но, думается мне, месье не стоит перед выбором: Ангел Музыки или любовь. Ах, мама, как бы я хотела сделать выбор в пользу второго, пусть месье и обладает несносным характером, — я знаю, что он может быть и добрым, и заботливым, и нежным. Но Ангел запретил мне любить земного мужчину, и он непременно уйдет, если я нарушу свою клятву. Поэтому я вынуждена идти против своего сердца.       Ваша Кристина       12 февраля 1880 год»       Кристина на мгновение спрятала лицо в ладонях, пытаясь привести себя в чувства. Неожиданная слабость накануне вечером, которая так вовремя лишила ее сознания, все еще эхом отдавалась во всем теле. Крепкий сон не до конца прогнал усталость многих недель.       Мягкая кровать с тяжелым впитавшим в себя тепло тела одеялом заманчиво манила, но Даэ удалось побороть внезапный соблазн понежиться подольше, и она отбросила одеяло в сторону, чувствуя, как прохлада комнаты тотчас забирается под сорочку.       Стараясь игнорировать желание вернуться в постель, Кристина поднялась на ноги, потянулась, а затем собрала дневник и письменные принадлежности и спрятала их в стол — в надежное, как ей казалось, место.       Мысли о доме и родителях снова вернули ее в меланхоличное состояние, вязкое, как тучи, собиравшиеся за окном. Следом родились другие, более печальные размышления о несправедливости и в частности — о несправедливости к ней Эрика. Почему она всегда виновата? Почему никогда не бывает угодна? Почему всегда обречена страдать? И почему любые попытки это исправить неизменно приводят к новым и новым неудачам?       Свою мать Кристина помнила смутно, каким-то светлым рассеянным очертанием: теплые ласковые руки, темные волосы и большие карие глаза. Абель умерла, когда Кристине было только пять лет, но в своих мыслях, в своих судорожных, почти всегда взволнованных записях дневника Даэ обращалась к ней, с детской искренностью веря, что мама на небесах читает ее записи, радуется, если у Кристины с отцом все хорошо, и грустит, если дела идут не очень.       Густав Даэ, в волосах которого запутался солнечный луч, а оттуда проник и в сердце, всегда был ласков с дочерью. Долгое время, что они странствовали по деревенским ярмаркам, он был ее единственным другом. И неважно было — в хлеву им приходилось ночевать на колючей соломе или в теплой комнате радушных хозяев, приходилось ужинать коркой хлеба или кашей и молоком — отец неизменно потчевал ее сказками. Многие из них навсегда отложились в памяти Кристины, и она мечтала, что когда-нибудь будет рассказывать их и своим детям.       Профессор Валериус и его жена появились в их жизни внезапно, а потом все как-то стремительно понеслось вперед: переезд в Париж, новый язык, новые правила, манеры, собственная комната, платья, какие носили все юные барышни, словом, — новая необыкновенная жизнь встретила Кристину. И она продолжала быть счастливой, пусть и немного иначе. Но никакие правила, никакие корсеты не могли изгнать из этой искренней и нежной души всю ту живость, мечтательность и вдохновенность, что были с таким трепетом взращены в ней.       Кристина всегда была счастлива, а потому вдвойне удивительно было ей теперь чувствовать на себе все тяготы несправедливости, все эти страхи и печаль.       Поездка в Оперу не поднимала настроение и не будоражила воображение, как это было в прошлый раз. Сердце сжималось от нехорошего предчувствия, но разве она могла что-то сделать? Разве могла отказать Эрику, которому по-прежнему служила? Она была обязана сопровождать его везде и всегда, когда бы он ни попросил об этом — таковы были условия, на которых он принял ее на эту важную должность.       Неуверенно и робко Кристина поглядывала на новое платье, которое Эрик оставил, по всей видимости, еще накануне в ее кресле, но которое она заметила только при свете дня: небесно-голубое, с тонкими нитями орнамента на рукавах, с серебристым отливом у подола и изящной шнуровкой на спине — от него было невозможно отвести взгляд. На ощупь оно напоминало тонкую паутинку — коснешься, и она тотчас порвется. Даэ, не пытаясь обманывать себя, признала, что это самая великолепная вещь, которую ей доводилось видеть, но надеть ее она не решалась и обходила кресло кругом, словно платье могло внезапно взбеситься и напасть на девушку. — Кристина, вы будете завтракать?       Не столько сам этот вопрос привел Кристину в возбужденное состояние, сколько то, что произнес его Жан, который со своим больным коленом… добрался до ее комнаты? Из-за своего обморока она не сразу вспомнила о том, что произошло до того, как Эрик спустил ее в подвал, но вместе с ласковым голосом камердинера в ее сознание ворвался поток воспоминаний, в которых мужчина, как подкошенный, падал в снег, хватался за больную ногу.       Накинув неглиже, она мельком оглядела комнату в поисках забытых предметов, которые мужчине видеть недопустимо, и, не обнаружив ничего подобного, тихонько приоткрыла дверь.       Жан не выглядел уставшим, изнемогающим от болей или печальным, как было в последние несколько дней, хотя на себя он был не похож: обычно гладко причесанные волосы теперь лежали на затылке беспорядочными вихрами, воротничок рубашки был застегнут невпопад с пропусками пуговиц, жилет казался помятым. Какую-то секунду Кристина была не в силах отвести взгляда от этого зрелища, чувствуя свою вину в произошедшем, но потом вздрогнула, словно опомнившись, и с беспокойной улыбкой поинтересовалась самочувствием мужчины. — Благодарю вас, милая. Вчера я воспользовался теми травами, что мы купили у крестьянки, и сегодня утром мое колено не болит совершенно. Снова чувствую себя молодым. Вальс станцевать не обещаю — танцы мне никогда не удавались, — но передвигаться по этому проклятому домище могу теперь свободно, — важно заявил он, хлопая себя по груди.       В его веселости Кристина почувствовала желание поднять настроение ей и, заправляя за ухо светлую прядь, она неловко улыбнулась. — О, прошу прощения. По правде сказать, я пришел позвать вас к завтраку, а не отвлекать своей болтовней. Месье полтора часа перемывал мне кости на кухне и только теперь ушел, мы можем потрапезничать, — он умолк, чувствуя, что снова болтает лишнее.       Даэ при упоминании Эрика сначала порозовела, затем побледнела, а потом почувствовала, как у нее дрожат коленки. — В общем, поторопитесь, ваш кот уже давно на кухне ошивается.       Кристина собралась со всей быстротой, на какую была способна в своем состоянии. Надела одно из своих старых простеньких платьев — не назло Эрику (хотя знала, что его это взбесит, если ей не повезет столкнуться с ним), но потому, что знала: почти сразу после завтрака ей придется заняться подготовкой туалета к поездке в Оперу.       Мысли о вкусной еде, ожидавшей ее на кухне, о добрых разговорах Жана, о котенке, который успел от нее сбежать, если не поднимали настроение, то вселяли некую бодрость и уверенность. И все же Кристина улыбнулась.       Ей хотелось поговорить с Ангелом. Она пробовала позвать его, но он не ответил, как и вообще не отвечал в последнее время, только изредка появляясь ласковым голосом, когда ее светлая головка касалась подушки. Кристина понимала: у Ангела есть другие обязанности кроме нее, он занят, но неумолимая печаль поселилась в ее сердце. Музыка умолкла. Она пыталась петь сама, но свет, который всегда подпитывал ее, исчез, и как она ни старалась, не могла самостоятельно нащупать его и вернуть. — Я знаю, ты услышишь мои слова, — произнесла она прежде, чем ее рука коснулась ручки двери. — Мне сейчас очень нужен твой мудрый совет. Хотя бы услышать твой голос…       Она подождала пару секунд, все же надеясь услышать ответ. Затем вышла в коридор. — Вы обронили вчера.       Жан положил перед Кристиной ее очки, и она, забыв о стынущей овсянке, взяла их в руки в полном неверии. — Я думала… думала, что они навсегда утрачены, — прошептала она, глядя на Жана блестящими от радости глазами.       Решив утром сделать запись в дневнике и не обнаружив очков ни на прикроватной тумбочке, ни на столике, ни даже на книжной полке, Кристина пришла в полнейшее отчаяние, думая о том, как ей придется сообщить об утрате хозяину, вынудить его заказать новые очки… Так унизиться перед ним. — Мы с вами в одном котле варимся, Кристина. Я не могу допустить, чтобы вы попадали в затруднительное положение.       В голосе мужчины слышалось сочувствие и неприкрытая жалость — сколько он ни пытался, он все равно не мог уберечь девушку от всех невзгод, выпадающих на ее долю.       Чувствуя на себе ее пронзительный взгляд, камердинер отвернулся к кухне, где у него все кипело и скворчало, а из-под крышки огромной кастрюли что-то хотело выбраться. — Не понимаю… Почему вы не хотите уехать? Я вижу, как вы отвергаете мою помощь и защиту и снова бросаетесь в омут. Зачем? Вы так юны… Он так измучил вас и, я знаю, продолжит это делать. Кристина, честно говоря, даже я не представляю, на что это чудовище может быть способно… — сказал он в сосредоточенной, напряженной задумчивости, помешивая кофе в турке.       Его свободная левая рука легла на край столешницы и стиснула его что есть силы, но ни один мускул на лице Жана не дрогнул. — Жан! — возмущенно одернула его Кристина, но тут же осеклась.       Безусловно, Эрик был несдержан, груб и даже жесток, в нем таилась непомерная злоба на целый мир, и он не желал признавать своей неправоты, не желал отступаться, но он не был чудовищем. Он был человеком, с которым случилось много чудовищного, и который не знает, не умеет жить, как живут обычные люди.       На секунду Даэ задумалась, мог бы Эрик жить как обычный человек, правоверный христианин, согласись она стать его супругой. Мог бы он в точности следовать своим мечтам и фантазиям, вести тихую добропорядочную жизнь в кругу семьи? Щеки ее зарумянились, когда она представила тихий семейный вечер: она на диванчике в гостиной за рукоделием, а он читает вслух, или же играет на инструменте, а на полу рядом играют их дети. Нет, нельзя думать об этом.       Кристина понимала, что не может поддаться уговорам Эрика, согласиться на этот брак, пусть и такой желанный и притягательный. Мысленно она отругала себя за свое неуемное воображение, и тут же новая картина, еще более прекрасная, родилась в ее голове: солнечное летнее утро, обжигающее и душное, хотя солнце еще не достигло своего зенита; на небе ни единого облака, но изящные ласточки летают низко, и совершенно ясно, что к обеду придет матушка гроза. Эрик и двое подросших мальчишек идут чуть впереди, все аккуратно одетые, причесанные, сияющие, как новенькие монеты. И она, Кристина, чуть позади, за ручку с маленькой девочкой, обе они в беленьких пелеринках и парадных платьях — этим утром семейство направляется в церковь. — Не нужно так… — добавила она, немного погодя, когда пауза затянулась. — Месье… Я не могу объяснить вам своих мыслей, они непрерывным потоком посещают мой ум, и, боюсь, вас не порадует такой сбивчивый рассказ. Однако я могу попытаться объяснить вам, почему не могу покинуть этот дом, месье Эрика и вас, почему так крепко связана своим договором, а также, — глаза ее внезапно наполнились слезами, — чувством.       Жан разлил кофе по чашкам, одну поставил перед Кристиной, другую придвинул к себе, затем опустился на стул напротив и выразительно посмотрел на девушку, прося продолжить.       Вздохнув, Кристина обхватила чашку ледяными ладонями, грея их. — Я по-прежнему нуждаюсь, Жан. — Как же стыдно признаваться в этом, как тяжело под взглядом, преисполненным жалости. — Мой отец еще не поправился… и только я могу обеспечить ему должный уход, еду, лекарства и прочее.       Она видела по глазам камердинера, что этот ответ его не удовлетворил и что он собирается возразить ей. — В любом другом месте мне будут платить вдвое, а то и втрое меньше, чем здесь, и… — Она всхлипнула, но упавшая ей на плечо тяжелая ладонь камердинера помогла подавить эмоции. — А чувство… О, оно так мучает меня!       Она воскликнула со слезами на глазах и тут же устыдилась своей вспышки, но Жан продолжал смотреть на нее серьезно и невозмутимо, не упрекая и не осуждая. — Я не хотела бы открывать тайну своего чувства, но…       Кристина снова прервалась, чтобы утереть слезы, бегущие по щекам. Ей было стыдно из-за своей чувствительности и эмоциональности, но она не могла остановиться. — Знайте, я не могу… не могу оставить это место и из-за него тоже. Ой!       Тяжелый разговор, о завершении которого Кристина молилась, оказался прерван котенком, неожиданно забравшимся ей на колени. Маленький бесенок не показал никакой заинтересованности в хозяйке, но, кажется, учуял кашу и теперь силился дотянуться до тарелки.       Хихикнув сквозь слезы, Кристина подсадила его на стол, поздно спохватившись, что так себя не ведут в приличном обществе. Она подняла заплаканные глаза на Жана, но, судя по его улыбке, он ничего против не имел. — Ничего, Кристина, пожалуйте булочку, — сказал он, протягивая Даэ так сильно пахнущую шоколадом сдобу. — А ты, обжора, смотри все не съешь.       Котенок и ухом не повел на столь возмутительное обращение и продолжил лакать кашу. — Вы дали ему имя? — спросил лакей, насмешливо наблюдая за разворачивающимся действием.       Кристина была благодарна ему за вопрос, который все дальше уводил их беседу от такой болезненной темы, но замешкалась — погруженная в заботы, она не успела придумать имя. Идея пришла почти сразу, и лицо ее озарила радостная улыбка — теперь такая редкая гостья. — Мы будем звать его Хендрик, это значит «правитель дома». Думаю, ему очень даже подходит. — Не думаю, что нашему взыскательному месье понравится такая трактовка, но, допустим, — заметил Жан весомо. — Не слишком ли величественное имя для эдакой шмакодявки? — Кратко будем называть его Хёнке, — Кристина взъерошила шерстку котенка на макушке, и тот оторвался от трапезы, чтобы смерить ее недовольным взглядом.       У Кристины не было особого желания прихорашиваться — мысли ее были заняты совсем другим, а кроме того, она не хотела идти на поводу у Эрика, который, казалось, только и жаждал того, чтобы пожирать ее взглядом. Но когда она облачилась в невероятное небесно-голубое платье из тонкого кружева, ноги сами подвели ее к туалетному столику, а руки потянулись к расческе. Какой-то неясный порыв вдохновения призвал ее к экспериментам, и вместо того, чтобы убрать волосы наверх, как она делала это всегда, Кристина оставила их распущенными, собрала только боковые пряди и аккуратно заколола сзади изящными заколками в виде голубых бабочек, которые нашла в маленьком свертке рядом с платьем. Ее локоны заструились по спине золотым каскадом, и Даэ невольно залюбовалась своими кудрями, крутясь перед зеркалом.       Кристина никогда не пользовалась косметикой, ее у нее и не было — непозволительная роскошь для горничной, содержащей больного отца, — поэтому, вдруг отчего-то раззадорившись, Даэ поступила, как делала раньше, когда они с отцом готовились к выступлению на том или ином празднике: пощипала себя за щеки и как следует покусала губы. Глаза засияли от предвкушения — она снова будет в Опере, снова будет наслаждаться музыкой и… пусть это и странно — компанией Эрика, хотя бы так.       Сердце больно трепыхнулось робкой надеждой: быть может, Эрик разрешит ей навестить отца до начала спектакля? Конечно, надеяться было опасно, особенно учитывая то, как они расстались минувшим вечером, но попытаться стоило, ради отца…       Она, было, направилась к выходу, но замерла в нерешительности, заметив Хёнке, который улегся прямо перед дверью, как сторожевой пес. Стоило ли прямо сейчас идти и искать Эрика? Вся сущность Кристины, обиженная и возмущенная, протестовала против этого смелого шага, задетая гордость болезненно изнывала. И наконец решение было принято: вздохнув, Кристина опустилась на кровать, прижимая ладони к груди, где так неистово колотилось сердце.       Добрых три часа Даэ пыталась занять себя чтением, вышивкой и даже пением. Туго стянутый корсет сильно мешал при музицировании, и в какой-то момент Кристина пожалела, что решила собраться заранее. Без пяти четыре в дверь раздался стук, и затем тихий, как шелест бумаги, голос Жана произнес: — Мадемуазель, пора.       Что-то внутри похолодело и к горлу подступил тяжелый ком — Кристина вовсе не боялась, она только слегка нервничала. Что она скажет Эрику при встрече? Или… что он скажет ей? И о чем они будут говорить в коляске? Будут ли вообще говорить? Удастся ли ей озвучить свою смелую просьбу? И наконец — что все-таки задумал месье?       Последний вопрос вертелся в голове девушки с самого утра. Ведь он не просто так озвучил свое пожелание ехать в Опера именно минувшим вечером, когда покидал ее спальню…       Взволнованно встрепенувшись, Кристина бросила последний взгляд в зеркало и, не найдя никаких изъянов (разве что чересчур уставший взгляд), направилась к выходу.       Проходя мимо изящного столика с секретером для письменной работы, она погладила Хёнке, устроившегося в одном из ящичков, так удачно оказавшемся открытым. — Не слишком сильно надоедай Жану, ладно? — хихикнула она, чувствуя, как нежная любовь к этому маленькому существу согревает ее сердце.       Хёнке только лениво приоткрыл один глаз, затем снова свернулся в клубок и засопел.       Коридор никогда прежде не казался Кристине таким длинным, даже когда порой ей приходилось преодолевать его ночью с одним огарком свечи с дрожащим на ветру пламенем на кончике фитиля. Платье с пышной сверкающей юбкой шуршало и мешало миновать дверные проемы — очевидно, хозяин при проектировании собственного дома не рассчитывал, что в поместье будут обитать барышни.       В холле Кристину встретил Жан, дружелюбно и одновременно как-то обеспокоенно улыбающийся; его руки, сцепленные на чуть полноватом животе, подрагивали. Когда Даэ приблизилась, он расцепил пальцы и взял ладошку Кристины в свои. — Единственное, о чем я прошу вас, Кристина, — будьте осторожны. Если что-то пойдет не так… — на мгновение он задумался. — Если месье будет странно себя вести, постарайтесь все довезти до дома, здесь проблемы решить будет легче.       Она не очень поняла, что Жан имеет ввиду, но он казался таким огорченным, таким не на шутку встревоженным, что Кристина просто благодарно улыбнулась, желая успокоить мужчину.       Пока Жан открывал двери, Даэ вертелась, пытаясь справиться с шарфом, который никак не желал красиво лежать на плечах. Очень скоро она, раздосадованная, решила отказаться от шарфа вовсе, уже заранее предвкушая реакцию на это Эрика.       Минуя Жана, она поплотнее запахнула ворот накидки и, переступая порог, не обернулась — она испытала чувство сродни стыду за свою детскую выходку с шарфом. Но ведь он не завязывался…       На улице ее встретил сильный, но не холодный ветер — это было первое дуновение весны, запах оживающей природы, и Кристина растворилась в нем.       Коляска уже стояла на подъезде у ворот. Рядом виднелась высокая темная фигура, и вид у нее был в крайней степени раздраженный. Сглотнув, Кристина сделала шаг с последней ступеньки на дорожку и тут же поскользнулась. Она чудом удержалась на ногах, ухватившись за перила, потом, покраснев от стыда, подняла голову. Фигура не сдвинулась. Даэ показалось странным, что Эрик никак не отреагировал на ее триумфальный спуск — тот самый Эрик, который реагировал на любой ее вздох, не говоря уже о падениях. — Вы снова планируете побег? Кристина, я вас умоляю, такими темпами вы только все зубы пересчитаете.       Ответ на волновавший ее вопрос дал сам Эрик, выросший из ниоткуда.       Кристина взвизгнула, и ноги ее снова разъехались. — Какая вы неосторожная, — мужчина вздохнул, возвращая девушку в вертикальное положение, — неосторожная и… красивая…       Его пристальный взгляд заскользил по лицу Кристины, окрашенному ярким румянцем, появившимся не то от холода, не то от ужасного смущения, охватившего ее. Золотые глаза задержались на распущенных кудрях, затем переметнулись к обнаженным ключицам — поскользнувшись, Кристина забыла про воротник накидки, и он распахнулся, запуская вечернюю прохладу. — И вы забыли ваш шарф. — Кристина наконец осмелилась поднять взгляд к лицу Эрика и увидела, как странно заблестели его глаза под черной маской при этих словах. — Эрик сходит за ним, как настоящий джентльмен. Эрику будет приятно поухаживать за Кристиной.       И он действительно пошел в дом. Кристина слышала, как Жан громко о чем-то спрашивал Эрика и как тот отвечал ему что-то резкое. Она обернулась к коляске, чувствуя какое-то неясное беспокойство: ей хотелось понять, что за странный силуэт она видела. Так далеко разглядеть она не могла, поэтому, пересилив свой страх и суеверность, сделала несколько нерешительных шагов по направлению к калитке. Холод, исходящий от земли, кусал ноги, обутые в изящные туфли, не предназначенные для долгого стояния зимой на улице.       То, что Даэ изначально приняла за фигуру Эрика, оказалось… деревом. Нервный смешок вырвался у Кристины, она вздрогнула и быстрым движением провела ладонью по векам. Дерево никуда не исчезло. Значит, дело в ее близорукости.       В прихожей снова раздались голоса, и девушка поспешила назад, туда, где она стояла, чтобы у Эрика не возникло лишних вопросов. Злить его она уж точно не хотела.       Когда он спускался к ней с заветным синим шарфом в руках, Кристина затаила дыхание. Каждый ее нерв изнывал от страха и томления, и все ее существо сжалось, когда он приблизился к ней.       Его длинные пальцы, облаченные в черные кожаные перчатки, пробежали по ее плечу, убирая светлые кудри, и Кристина невольно залюбовалась этим гармоничным контрастом. В глазах Эрика читалось такое неизъяснимое удовольствие, что Даэ не решилась воспротивиться этому проявлению заботы, да и зачем, если ей самой приятно?       Мужчина наклонился, чтобы завязать шарф у нее под подбородком, а взгляд Кристины опустился на его бескровные губы. — Кристине тепло? — обеспокоенно спросил Эрик, беря ладони Кристины в свои. — Д-да…       Он повел ее к коляске, запряженной двумя черными лошадьми. Теперь Кристина с трудом могла вспомнить, как хотела всячески игнорировать заботу и ухаживания Эрика, как хотела держаться с ним холодно и отчужденно. Ее задетая гордость все еще испытывала болезненные уколы, но разум больше не слушался.       Даэ оперлась на руку Эрика, когда поднималась внутрь экипажа, и вежливо улыбнулась ему, когда он помог ей устроиться.       Эрик дал кучеру знак трогаться, и только тогда, вместе с дорожной качкой, Кристина немного пришла в себя и передвинулась поближе к окну, чтобы занять себя разглядыванием пейзажей, которые они проезжали, и чтобы подготовить себя к смелой просьбе, которую она собиралась озвучить.       Неловкий момент, настигший их в коляске во время предыдущей поездки в Опера, повторялся снова, и воцарилась тишина, прерываемая стуком копыт, скрипом дерева и редкими окликами кучера. В отражении стекла Кристина видела, как Эрик достал из кармана маленькую записную книжечку: он делал вид, что что-то читает, но время от времени смущенно косился в сторону девушки, вынуждая ее нервно ерзать на своем месте. — Месье, — наконец Кристина не выдержала, — могу я… Могу я вас попросить кое о чем?       Она постаралась придать своему голосу кокетства, как делали те барышни в романах, которые она читала, когда им было что-то нужно. Эрик оказался удивительно восприимчив к такого рода вещам и сразу сказал: — Если Кристина что-то хочет, она может прямо сказать об этом Эрику, Эрик сделает. Но Кристина не должна прикидываться дурочкой, это ужасно портит ее.       Устыдившись, Даэ несколько минут молчала, ища в себе силы продолжать. Мужчина не торопил ее, но его тяжелый паучий взгляд неусыпно ловил каждое движение ее ресниц, каждый ее вдох. — Месье Эрик, разрешите мне заглянуть к отцу и проведать его до того, как мы пойдем в Опера, — попросила она дрожащим голосом. — Он тяжко болен, я бы хотела… — Полчаса, — мрачно бросил Эрик, с трудом отворачиваясь от ее светлого лика. — Что? — У вас будет всего полчаса, затем вы должны вернуться в фиакр к вашему Эрику, и мы поедем в Оперу. Если по прошествии получаса вас не будет… — мужчина тяжело вздохнул. — Знаю-знаю, — Кристина почти весело улыбнулась, — вы уедете без меня. — Нет, моя дорогая, — произнес он с плохо скрываемым обожанием в голосе. — Я приду за вами.       Фиакр остановился на улице Нотр-Дам де Виктуар, когда уже заметно стемнело. Кристина, заприметив дорогое сердцу место, нетерпеливо заелозила и облокотилась на дверцу, прижавшись носом к стеклу. — Кристина, если вы хотите снова выпасть из коляски, вы двигаетесь в нужном направлении.       Даже через несколько слоев ткани платья и теплую накидку Кристина почувствовала его ледяное прикосновение, когда он положил руку ей на плечо, принуждая сесть на место как полагается. — В самом деле, вы как ребенок. Ничему не учитесь.       Несколько секунд Кристина смотрела на него, наморщив от возмущения нос. Потом черты ее лица разгладились и она радостно улыбнулась. Ее правая ладонь сама собой опустилась на руку Эрика и чуть сжала ее. В этом жесте благодарности читалось такое счастье, что на мгновение мужчина потерял дар речи, не зная, что ему делать.       Наконец, неловко прокашлявшись, он надвинул шляпу на глаза и открыл дверцу. — Я провожу вас до двери, — смущенно сказал Эрик, помогая Кристине выйти.       В Париже было еще теплее, чем за городом, и Даэ, к неудовольствию Эрика, чуть ослабила узел шарфа. — Вы не зайдете со мной? — спросила она наивно, даже не подумав о том, каким неудобным может быть это предложение для мужчины. — Э-эрик останется в фиакре и будет ждать Кристину ровно полчаса, — невпопад отозвался он, беря девушку за руку и смущенно отворачиваясь.       Кристина заметила, как его шею и подбородок залила краска, и хихикнула.       Эрик в самом деле только подвел ее к дому, а затем так быстро, как только мог, перебежал дорогу обратно и скрылся в коляске. Вздохнув, Даэ обернулась к массивной деревянной двери и постучала что есть силы, зная наверняка, каким слабым отозвался стук по обратную сторону.       Всего полчаса… Какой маленький промежуток времени был отведен ей на общение с самыми родными и близкими. Кристина отвечала на бесконечные вопросы о своей нелегкой жизни, параллельно разводя огонь в давно потухшем камине и вздрагивая всякий раз, как ее отец заходился новым приступом кашля. — Мы не знали, что ты сегодня придешь, да еще и в таком платье… Знали бы, прогрели бы комнату, приготовили бы что-нибудь, — улыбнулся Густав, чуть приподнимаясь в кресле, чтобы получше разглядеть свою дочь, напоминающую ему теперь добрую колдунью из старой сказки про фею и волшебный наперсток. — Комната всегда должна быть прогрета, — холодно заметила Кристина, не оборачиваясь.       Ее ранимое сердце билось ужасно сильно, пока она произносила эти слова таким жестоким тоном, но что она могла поделать? Как еще повлиять на родных, если они не желают выполнять предписания докторов? — Сейчас уже становится тепло, это вовсе не обязательно, — нетерпеливо отмахнулся Даэ. — Кристина!       Она обернулась, все еще огорченная и рассерженная, но ласковый взгляд светлых глаз отца в одно мгновение успокоил ледяную бурю, бушевавшую в ее душе. — Не желаешь обнять отца? — Мужчина простер руки для объятий.       И Кристина бросилась к нему под радостный смех Матушки Валериус и устроилась с ним в кресле, в его крепких теплых объятиях, как раньше. Они говорили, говорили бесконечно и так мало… Отведенное Эриком время подошло к концу — Кристина услышала, как на улице хлопнула дверца коляски.       Когда Даэ целовала отца и Матушку на прощание, на глаза ее навернулись слезы, и она поскорее ушла в прихожую, чтобы родные не видели, какую боль ей причиняет разлука с ними.       На улице дышать стало легче хотя бы потому, что мысли девушки снова занял Эрик, встретивший ее под самой дверью. Очевидно, терпеливостью он не отличался. — Кристина, у вас грустный вид. Когда мы с вами ехали, вы казались значительно веселее. Возможно, что-нибудь… — начал он, с удивлением вглядываясь в побелевшее лицо Кристины.       Она протянула ему свою дрожащую руку и с мольбой в голосе попросила: — Пожалуйста, прошу, заберите меня.       Повторять дважды эту просьбу было не нужно — мужчина с заметным удовольствием принял маленькую ладошку Кристины и увлек девушку в сторону экипажа, дожидавшегося их.       Дорога до Оперы не принесла Эрику наслаждения: он гадал о том, что могло расстроить Кристину, и большим пальцем гладил в кармане пиджака заветную бархатную коробочку, ради содержимого которой был затеян весь этот вечер.       Его израненное сердце болезненно сжималось всякий раз, как картина отказа всплывала в его воображении. Но Кристина не такая… Она не станет мучить его, она согласится… Точно согласится. Эрик знал, чувствовал: в ее улыбке, в ее взгляде — в них было что-то, что он никогда не чувствовал по отношению к себе со стороны других людей. И это давало надежду.       Когда он увидел ее днем раньше, весело болтающую с мальчишкой, — о, как он обезумел от ревности. Одна мысль, что какой-то бестолковый, глупый сын мельника мог завладеть ее мыслями, ее сердцем, приводила его в отчаяние. Ее любовь и нежность должны были всецело принадлежать ему, и Эрик пообещал себе, что сделает все для этого.       Мягкое прикосновение вывело его из состояния задумчивого оцепенения. Он посмотрел на ладонь, опустившуюся на его руку, а затем медленно поднял глаза. Кристина улыбалась ему грустно и ласково. — Мы приехали.       Эрик вздрогнул и смущенно обернулся к окну. Он и не заметил, как фиакр остановился на площади, возле самого здания Опера. — В самом деле, — мужчина распахнул дверцу, запуская внутрь коляски вихрь снежинок. — Кристина, прошу.       На улице он позволил себе неслыханную дерзость — приобнять девушку за талию, но только потому, что она едва не попала под колеса проезжающего мимо омнибуса, задумавшись о чем-то. На ее изумрудную накидку падали снежные хлопья, и они не таяли в ту же секунду, а собирались в великолепное сверкающее кружево. Снег оседал на ее длинных светлых ресницах, таял на приоткрытых розовых губах, на разрумянившихся щечках, и Эрик не мог отвести от Кристины взгляд.       Она заметила, что за ней наблюдают, и смущенно потупилась. — Месье, сколько времени осталось до начала спектакля?       Даэ прижала ладони к груди, пытаясь унять трепещущее сердце. Она не понимала, что происходит с ней, отчего ей то невыразимо грустно, то так сладостно и тепло. — Еще достаточно, если вы желаете подышать воздухом.       Она не знала, зачем спрашивает у него эти глупости, когда на языке вертятся совершенно другие вопросы. Но какое-то смущение сдавливало ее, и Кристина в нерешительности ковыряла каблучком след, оставленный на снегу, пытаясь собраться с духом. — Месье, а на какую оперу мы идем?       Всего на мгновение она подняла глаза — светло-лазурные зеркала цвета неподвижных мечтательных озер, обращенных к северу, спокойное отражение ее чистой воды, — и больше она не могла отвести их в сторону. Неподвижный, тяжелый взгляд Эрика удерживал ее, смущал и нервировал. — Сегодня дают «Гамлета» Амбруаза Томаса. Вы знакомы с одноименной пьесой Шекспира?       Эта светская беседа не имела смысла, и Кристина отчетливо чувствовала всю ее нелепость. — Да, месье. — Пойдемте.       В этот раз Эрик не позволил Кристине глазеть по сторонам: при входе он помог ей снять накидку и шарф, а затем схватил за руку и повел через залы к лестнице. Даэ недоуменно смотрела на него из-под опущенных ресниц, едва успевая перебирать ногами, но не смела ничего возразить.       Мужчина, как он ни старался не привлекать внимания, все равно собирал несколько десятков любопытствующих взглядов. Кристина понимала, что истинная причина такого их успеха, как темы бесед многих светских дам и джентльменов, заключена в странном поведении Эрика, утаскивавшего ее в их ложу, но никак не в его маске. — Месье, вы чем-то взволнованы? — наконец спросила она, забегая на ступеньку вперед и вставая перед Эриком. — Кристина, моя заботливая малышка, я предпочел бы обсудить это в нашей ложе, тет-а-тет.       Ее бледный лоб залился розовой краской смущения, а сердце замерло от какого-то предчувствия — хорошего или нехорошего, она понять не смогла.       Эрик взял ее за плечи и отодвинул в сторону, как хорошенькую статуэтку, освобождая себе путь. К дверям в ложу он повел девушку длинными петляющими путями: сначала Кристина довольствовалась тем, что разглядывала скульптуры богов Древней Греции, нимф и пухленьких Амуров, прячущихся за множественными колоннами и в нишах, но потом из поля зрения исчезли и они. — Эрик… — протянула Кристина неуверенно, покрепче берясь за его руку.       Она не была вполне уверена, что им можно было здесь находиться, и с каждым новым шагом она сомневалась в этом все больше. Ей казалось, что их могут задержать в любой момент, в любую секунду, и тогда… Она не знала, что будет делать. — Не волнуйтесь, любовь моя, — тихо отозвался он, чуть сжимая ее ладошку. — Мы почти пришли. Эрик хотел показать вам короткий путь до его ложи. Путь, которым вы всегда можете воспользоваться в случае опасности.       Наконец Эрик остановился, и Кристина за ним, но это не был вход в ложу №5: перед ними простиралась пустая стена, возле которой стоял один несчастный столик и пыльная ваза с засохшим цветком на нем.       Мужчина поднял руку, призывая Кристину сохранять тишину и внимательно наблюдать. Какая-то неведомая идея овладела им, и Даэ не знала, стоит ли ей волноваться. Эрик вел себя очень странно в этом здании, что в прошлую их поездку, что в эту… — В мою ложу есть три входа: главный — через двери, через колонну — ты еще не обладаешь той осторожностью и внимательностью, которые нужны, чтобы запомнить трюк с колонной, — а есть этот. Им нужно пользоваться только в крайнем случае, если тебе угрожает опасность, поняла?       Голос Эрика звучал пугающе сурово и напряженно, а еще он выпрямился во весь свой непомерный рост, что делал крайне редко и только когда нервничал. Кристина поскорее кивнула, чувствуя, как начинает зябнуть в этом коридоре. — Одну руку кладешь на стену, вот так…       Он сделал шаг назад и придвинул Кристину ближе к стене. Его левая ладонь опустилась на ее талию, отчего Даэ невольно вздрогнула, правая же управляла ее правой рукой. Когда под своими пальцами Кристина ощутила шероховатую поверхность стены, рваный выдох вырвался у нее из груди. — Не волнуйтесь, я рядом, — его бархатный баритон обжег ее затылок и шею. — Другую руку сюда… Под столешницей нащупайте маленький рычаг, надавите, как будете готовы.       Собравшись с духом, Кристина надавила большим пальцем на какую-то… Этот «рычаг» напомнил ей клавишу пианино — нажатие было легким и не таким пугающим, как ожидалось. — А теперь ударьте носком туфли по стене. Бейте же!       Кристина, никак не ожидавшая, что от нее потребуют таких странных действий, совершенно растерялась, и только довольно громкий приказ Эрика заставил ее слепо подчиниться.       В эту секунду что-то определенно произошло: Кристину круто развернуло — она успела увидеть невозмутимую фигуру мужчины, — затем стена сомкнулась, и девушка провалилась куда-то в темноту. Она падала так долго… прежде чем поняла, что вовсе никуда не падает, а всего лишь стоит за колонной, зажмурившись и обняв ее дрожащими руками. — Эрик… — осторожно позвала Кристина и тут же зажала себе рот ладонью.       В какой момент она перестала обращаться к нему как подобает согласно ее положению и статусу?       Ответом ей была тишина в ложе. Только в зале раздавался какой-то шум, и, по всей видимости, за кулисами, где шла подготовка к спектаклю. — Раз здесь никого, кроме меня, нет… я полагаю… я могу занять свое место?       Кристина сделала один осторожный шажок вперед, по направлению к креслам, боясь, как бы что не выскочило на нее из того самого угла, откуда пришла она. Еще один шаг дался ей намного легче, а потом она и вовсе расслабилась, миновала зеркало, столик и двинулась прямо к местам. Если Эрик решил очень остроумно подшутить над ней… О, она не собиралась играть в его игры, она не боялась оставаться одна. А рано или поздно хозяин должен вернуться, не будет же он весь спектакль бродить по коридорам Опера. Или будет?       Пока Кристина выбирала, на каком кресле ей расположиться, и обдумывала, на что все-таки способен Эрик, длинная тень вышла из-за занавески и приблизилась.       Сначала она почувствовала на себе ее дыхание — легкой дрожью оно пробежало вдоль ее изящной шеи. Затем с запозданием появилось предчувствие, на все лады возвещающее об опасности. И наконец — прикосновение. Прикосновение черной тени отозвалось в теле Кристины болью натянутых от напряжения нервов. Она взвизгнула, тут же привлекая к ложе №5 постороннее внимание, насколько это было возможно, и тень разразилась смехом. — Эрик! — Возмущению Кристины не было предела. — В какое положение вы меня поставили… Вы… напугали меня.       Она посмотрела на него с таким выражением суровой обиды на юном личике, что Эрик не выдержал и снова расхохотался. — Мне нравится, когда ты называешь меня просто Эрик, — сказал он, успокоившись и теперь со всей серьезностью глядя в ее голубые глаза. — В сущности… я ведь просто Эрик.       Какой-то неясный порыв заставил его поднять руку, облаченную в перчатку, и коснуться выпавшего на лоб Кристины светлого локона. Она не шелохнулась, только затаила дыхание и молча следила за каждым действием мужчины. Не торопясь, словно зачарованный запахом ее духов, взглядом ее прекрасных глаз, нежным голосом, Эрик убрал локон назад, затем коснулся ее щеки. — Я не вижу у вас сережек, Кристина, — надломившимся голосом произнес он. — Но уши у вас проколоты…       Облизнув пересохшие губы, Даэ ответила, стараясь не выдавать своего страха: — Матушка… Она проколола мне уши, когда я только переехала в Париж, и подарила пару замечательных сережек… Но…  — Но?       Они говорили почти шепотом, приблизившись к друг другу так тесно, что это выходило за рамки всех приличий. Но Кристина не замечала этого. По-кошачьи желтые гипнотические глаза Эрика притягивали ее, и она приближалась к этому свету, как мотылек. — Мы заложили их… — Я подарю вам новые, Кристина.       Кажется, он хотел сказать что-то еще, но вместе с первым звонком пришла ясность ума, и Кристина отшатнулась назад, к своему креслу.       Опера началась со сцены в парадном зале королевского дворца Эльсинор, где короновали дядю Гамлета, женившегося на вдовствующей королеве, его матери. Гамлет размышлял о неверности женского рода, и Кристина совсем его не понимала, но оттого не переставала с восхищением ловить каждую музыкальную фразу. Музыка вернула ей то чувство возвышенного экстаза, при котором Даэ переставала вообще мыслить о чем-либо: спроси ее в эти моменты, сколько будет дважды два, она ответит — семнадцать.       Когда произошла встреча принца и Офелии, которая печалилась от того, что Гамлет покидал двор, и думала о том, что юноша ее разлюбил, чуткое сердце Кристины трепетало. Она, сама того не заметив, взялась за руку Эрика.       Даэ читала пьесу, но переживала, как впервые. Несколько раз Эрик замечал на ее щеках и ресницах слезы.       Мужчина заставил Кристину посмотреть на него, когда та, спрятав лицо у него на плече, разрыдалась во время сцены деревенского праздника в честь прихода весны. Эрик хорошо знал, что эта сцена так подействует на впечатлительную девушку, живое воображение которой с детства было щедро раскормлено сказками, мифами и преданиями. И все это было организовано только ради одной цели — ради этой самой минуты…       Обезумевшая Офелия покончила с собой, и Кристина искала утешения только в Эрике, который был рядом. — Кристина, мой светлый Ангел, посмотрите на меня. Я… — он сглотнул скопившуюся от волнения слюну. — Я должен сказать вам что-то…       Сцена завершалась нежной мелодией, и сразу, как она затихла, Даэ подняла на Эрика мокрые от слез глаза. — Кристина, прямо сейчас я хочу сказать вам… Я хочу предложить вам…       В эту секунду, когда сердце Кристины, все еще изнывающее от пережитого потрясения, сжалось от нехорошего предчувствия, Эрик соскользнул с кресла на пол, опускаясь перед ней на колени.       Он стянул перчатки, обнажив свету свои длинные белые пальцы, созданные Господом Богом для того, чтобы творить гениальную музыку. Этими пальцами он взял Кристину за запястье и положил ее руку себе на грудь — туда, где так неистово стучало его собственное сердце.       Он дрожал от волнения и никак не мог успокоиться. — Кристина. — Свободная рука нащупала бархатную коробочку в кармане. — Вы любовь всей моей жизни, будьте моей. О, я молю вас, осчастливьте бедного Эрика! Станьте его женой!       Даэ, не осознавая происходящего, бросила взгляд на сцену, где начинало развертываться новое действие — на кладбище. — Кристина! — позвал Эрик, и она обратила к нему затуманенный слезами взор. — Я не могу…       Страшные слова… Господи, за всю жизнь он не испытывал такой сильной боли, как теперь. Сколько физических истязаний ему пришлось вынести, и ни одно из них не было хоть сколь-нибудь похожим на это, самое главное мучение его жизни.       Его разум затуманила слепая ярость — догадка. Эрик схватил Кристину за руки и стащил девушку с кресла. Он втолкнул ее в небольшую прихожую и закрыл занавески, чтобы ни одна живая душа совершенно точно не увидела их «разговора тет-а-тет». — Ты любишь мальчишку? — прошипел он ей в лицо, вжимая Кристину в стену. — Нет! — испуганно всхлипнула она, цепляясь за его руку. — Нет! — Тогда в чем дело? Ты ненавидишь Эрика? Он тебе отвратителен?       Задыхаясь от слез, Кристина ответила: — Н-нет…       Как же больно ей было сказать ему это «не могу». Не произнести — слова сорвались с ее губ сами собой в нужный момент, потому что внутренне эту сцену Даэ проигрывала бессчетное количество раз, — но больно было увидеть, пусть и мысленным взором (Эрик по-прежнему находился в маске), как исказилось его лицо. — Я мог бы сломать вас, как куклу. — Его ледяная рука взметнулась к ее шее, обжигая нежную девичью кожу смертельным холодом. — Если бы захотел, я мог бы сделать это. Но какой смысл, Кристина? Если я желаю владеть не только вашим телом, но и душой, сердцем. Зачем мне ломать вас, если это навсегда отвернет ваше сердце от меня?       Эти страшные слова, страшные размышления он озвучил таким спокойным тоном, словно говорил о погоде или последнем светском вечере в каком-нибудь салоне у знатной дамы. — Ангел! — воскликнула Кристина, жмурясь.       Эрик вздрогнул, и его хватка чуть ослабла.       Она позвала на помощь своего единственного друга и защитника. Ангел обещал, что всегда придет, чтобы спасти свою преданную ученицу. Ангел обещал… — Что? — Ангел обещал… Эрик, — взмолилась девушка, — выслушайте меня, прошу… Не надо…       Он понял, что, вероятно, переборщил, когда увидел, как Кристина дрожащими руками цепляется за ворот его пиджака. Что он только что сказал ей? — Так говорите, не томите, Кристина. У отвергнутых и униженных тоже есть свои дела, и время им так же дорого, — ядовито поддел он и в ту же секунду, глядя в глаза любимой, пожалел о словах, так просто вырвавшихся из его поганого рта. — Ангел Музыки… пришел ко мне, — прорыдала Кристина, и голос ее потонул в оркестре, обыгрывающем мучения совести Гамлета. — Пришел и сказал, что будет со мной, даст мне голос, но взял с меня обещание, что… — Она закрыла лицо ладонями, и Эрик больше не мог различить слов, которые она силилась произнести. — Кристина. — Я никогда не должна полюбить земного мужчину.       Каждая жилка в его теле запульсировала от злости и прежде всего — на самого себя. Как он мог быть так глуп, что позволил своей ревности еще тогда поставить перед Кристиной этот запрет. Во всей округе не было ни единого мужчины, который бы мог стать мужем для этой девушки, разве что Равель, но… Эрик бы вздернул его на ближайшем суку, стань он хоть сколь-нибудь опасным соперником. А теперь ложь Эрика обернулась против самого Эрика. И отчаяние, которое он испытал в тот момент, было настолько сильно, что он сделал то, что сделал…       Эрик выхватил нож, спрятанный у него под одеждой на непредвиденный случай. Сталь сверкнула в воздухе, несколько световых зайчиков пробежало по стене над головой девушки. — Идем! — рявкнул мужчина, хватая Кристину за плечо.       На протяжении всего пути, что Эрик тащил ее за собой, железной хваткой удерживая за руку, Кристина не пыталась вырваться. Эрик и его безумные выходки повергли ее в такой апогей ужаса, что ей стало все равно. Ее жизнь — пусть она принадлежит ему, пусть он делает с ней все, что хочет. Господь примет свою дочь в объятия, и Кристина будет в безопасности.       Она вспомнила, как Жан слезно умолял ее постараться отсрочить всевозможные выяснения отношений до дома, где она по крайней мере сможет найти какую-никакую защиту. Теперь Кристина сомневалась: была ли она когда-нибудь в безопасности вообще? Эрик был настолько умен, что научился даже ходить сквозь стены. И теперь этот нож… Наверняка он убьет ее.       Путь, по которому они пробирались вперед, изначально пролегал через колонну. Но они не оказались в подсобных помещениях, как в прошлый раз, а только шли и шли по черному тоннелю, бесконечному в своей протяженности.       Она поняла, что они добрались до нужного места, по восклицанию Эрика — яростному и торжествующему: — Идемте, Кристина, я покажу вам! Сейчас покажу!       Его рука легла ей на поясницу, и прежде чем Даэ успела возмутиться — а перед смертью она все же хотела сохранить достоинство и честь, — Эрик толкнул ее вперед, прочь из тоннеля, проход в который закрылся за их спинами.       Они оказались над сценой.       Ужас вновь зашевелился в Кристине, когда она взглянула вниз. Она прижалась к Эрику, закрывая глаза и пытаясь успокоиться. Волосы прилипли к мокрым щекам, дрожь сотрясала все тело. — Э-эрик, мне страшно, я боюсь высоты… — вскрикнула она.       Его ледяная ладонь вдруг с силой зажала ей рот. — Тихо! Пока здесь никого нет — эти идиоты оставили свои места. Но если ты продолжишь шуметь, сюда обязательно кто-нибудь придет, и тогда… Тогда мне придется убивать.       В его глазах не было больше веселья, не было намека на сарказм или ехидство — он констатировал факт. — Смотрите! Вы видите этот натянутый трос, Кристина, любовь моя, душа моя? — он подтолкнул ее чуть вперед.       Даэ запнулась и едва не упала, все так же продолжая плакать навзрыд, но сильные руки Эрика вновь удержали ее. — Стойте тут и не двигайтесь, а то вы точно упадете на сцену и разобьетесь. Я подойду.       Кристина обернулась к краю мостика и всего на секунду посмотрела в зрительный зал. Как высоко… У нее закружилась голова от одуряющего страха за собственную жизнь. — Этот трос… Кристина, вы невнимательны! — окликнул ее он с ревностью заправского школьного учителя или священника в церковной школе. — Он держит противовес вон той громадной люстры. Красивая, скажите!       Кончик его ножа указал на поражающее своими габаритами светящееся чудовище, висящее над зрительным залом, и смысл его речей начал потихоньку доходить до Кристины. Перед воображением стал живой образ охваченного пламенем здания, повсюду кричащие люди, всего-то пришедшие увидеть, как Гамлета сводит с ума обещание отомстить. — Кристина, смотрите внимательно, прямо сейчас… Конечно, потребуется чуть больше времени, чем я предполагал… нож не такой острый как хотелось бы… такой трос нелегко разрезать… Но, поверьте, я знаю, как это делать лучше всего! И я камня на камне не оставлю, можете быть уверены, моя дорогая, моя соблазнительная.       Его неистовство, с которым он крутился возле натянутого троса, перешло во что-то животное. Эрик перестал быть похожим на человека: в движениях его рук, ног, в постановке шага, повороте головы читалось что-то паучье; он напоминал хищника, подбиравшегося по собственной смертоносной ловушке к своей добыче — маленькой трепыхающейся бабочке. Его черная маска, через которую было видно одно лишь свечение глаз, усиливала это впечатление. — Вы согласитесь быть моей женой, наденете это кольцо на свой очаровательный пальчик, и через неделю мы станем супругами перед лицом Господа и законом. В этом случае — и только в этом — все люди в этом зале сегодня спокойно досмотрят спектакль и останутся живы.       Кристина хотела что-то сказать, но из приоткрытого рта вырвался только придушенный хрип. Она чувствовала, как отчаяние переполняет ее, любовь, злость, боль и горечь… Страх. Она чувствовала себя Офелией, обезумевшей, потерянной, раздавленной девушкой. — Если вы откажете мне в этом великом удовольствии, в моей единственной радости и мечте… — Кристина заметила с каким трудом Эрик удержал взрыв. — Я сброшу эту люстру.       В безмолвном ужасе она упала на колени, не веря, что она, Кристина — простая девушка из крестьянской семьи, девушка, чистая перед Богом, — оказалась в такой страшной ситуации, где от ее выбора зависит жизнь других людей. А если она выберет людей, то навсегда потеряет себя.       И вдруг, как луч света пробивается через тучи, ей пришло решение, правильный выход: Ангел Музыки, который взял с нее обещание никогда не любить земных мужчин и взамен обещал всегда защищать ее, не пришел спасти ее. Он оказался глух к мольбам своей подопечной. Тогда какой смысл держать свое обещание ему?       Кристина криво улыбнулась, и ее улыбка была страшной, почти безумной. Обидеться на Ангела Музыки? Возможно ли?       Послышался звон металла — Эрик ударил по тросу в первый раз — это был предупредительный удар. — Я согласна, — вскрикнула она, чувствуя, как новый поток слез заструился по ее щекам и подбородку.       Эрик замер. — Кристина… Ты… Ты согласна! Хорошая девочка! — в мгновение ока он очутился возле нее, помогая встать, осыпая ее заледенелые ладони влажными поцелуями — он теперь стал ее женихом, может себе позволить.       Эрик вынул кольцо, отбросив коробочку куда-то в сторону, и, едва держа его в дрожащей руке, надел на безымянный палец Кристины. Девушка глядела на это действо с ненавистью, хотя, впрочем, не сопротивлялась. — Даже если я и хотела выйти за вас замуж… — она всхлипнула. — Своими выходками… Боже мой, — ее голос сорвался на полубезумный шепот, — да вы только что грозились мне убийством всех этих людей.       Даэ отвернулась от него и подошла к краю мостика, руки ее легли на перекладину. На безымянном пальце левой руки теперь поблескивало колечко — маленькое, изящное, и… странное. Такое же странное, как человек, надевший его. Сплавленное будто бы из разных кусочков, оно напоминало лоскутное одеяло, чудовище Франкенштейна, что-то непонятное, найденное где-то в закромах театра. Но сердцем Кристина чувствовала — Эрик сделал его сам. — Что вы сказали? — отрешенно спросил мужчина.       Кристина на мгновение обернулась. Обе руки его безвольно повисли вдоль туловища, тонкие пальцы разжались и нож выпал.       Смирение и долгожданный покой, которые, казалось, наконец опустились на девушку, оказались сметены потоком гнева, впервые вырвавшимся из нее с такой поразительной силой.       Вытерев слезы ладонью, Кристина процедила: — Будьте уверены: все, что я чувствовала к вам, ушло навсегда. Вы подло вырвали у меня согласие, и я дала вам его, но не рассчитывайте на мое расположение.       Как только эти злые слова сорвались с ее языка, Кристина ощутила, какую сильную боль они причинили ей. Маленькая лгунья.       Эрика затрясло в страшных конвульсиях, а из-под маски, орошая воротник, жилет и скрюченные пальцы, градом закапали слезы. — Эрик исправит все… Еще не поздно… — жалобно начал он, пытаясь убедить неизвестно кого — Кристину или себя. — Эрик сделает Кристину самой счастливой женщиной, и она забудет обо всем плохом… Кристина любила Эрика, Эрик теперь знает это. И Эрик сделает все, чтобы вернуть себе ее любовь.       Оркестр доигрывал финал, на служебной лестнице сбоку послышались громкие голоса. — Кто это там? Эй, а ну сюда живо! Там нельзя ходить!       Эрик преобразился за секунду. От растерянного, убитого последствиями своих шалостей мальчика не осталось и следа. — Кристина, быстро, идемте.       Опираясь на костлявую руку жениха, Кристина следовала за ним узкими плохо освещенными коридорами. Платье путалось в ногах, красивая ткань цеплялась за старую занозистую мебель и рвалась на самых видных местах — починить уже не удастся. И Кристина плакала — от жалости к красивому наряду, от жалости к себе, от жалости к своей любви и от усталости. Ей хотелось поскорее очутиться дома, в своей комнате, закрыться и забраться под одеяло. Сил не осталось ни на что, и, скорее всего, она просто уснет, забудется до утра.       Было страшно. Что если эти люди догонят их? Сколько их? — Сюда.       Голос Эрика, такой тихий, но в то же время пронзительный, почему-то вселил некоторое успокоение. Уж он-то знает, что делать, он вытащит их.       Они миновали еще несколько пролетов, и только потом мужчина сбавил темп — больше за ними никто не гнался.       Кристина смутно помнила, как они спустились по парадной лестнице вниз, как прошли к выходу, как Эрик старательно помогал ей одеться. Он касался ее так робко, трепетно, словно боялся сломать. «Раньше не боялся», — подсказало невеселую мысль сознание.       Когда они сели в фиакр, кучер которого любезно согласился отвезти их в такую даль, Кристина почувствовала, что больше не может держаться. Обида и боль все еще жгли ее, зияли страшной дырой в чистом девичьем сердце, но она так устала…       На холоде ее мокрое от слез лицо быстро обветрилось, и как приятно было оказаться в тепле коляски. Тело предательски подвело, и через несколько минут Кристина задремала, откинувшись на Эрика, который бережно принял ее в свои объятия, закутал в свой плащ.       Он знал, что допустил очень серьезную ошибку — не просто досадный промах, а настоящую катастрофу. Когда-то он признался самому себе, что игра в Ангела и его ученицу не приведет ни к чему хорошему, и теперь он мог прочувствовать это в полном объеме. Но он все исправит… Он окружит свою Кристину той любовью, какую она действительно заслуживает, он будет любить ее, как самый преданный пес, будет носить на руках…       Девушка шевельнулась в его объятиях и причмокнула губами во сне. Боже, каким ангелом она была. И что он собирался с ней сделать? Жениться и любить ее? Лжец. Он понимал, что ему всегда будет мало, ему будет недостаточно кольца на ее пальце и пары слов за завтраком и ужином. Даже если ему удастся вернуть ее расположение, ему будет недостаточно жить с ней в любви брата и сестры — он, мерзкое, уродливое чудовище, старше ее как минимум на двадцать лет, жаждет получить всю ее, и даже теперь, когда он так перед ней виноват… так измучил ее.       Он прикрыл слезящиеся глаза и откинулся на спинку кресла, вслушиваясь в стук копыт и стук собственного сердца. Рано или поздно он найдет выход. Сможет донести до Кристины глубину своих чувств. — Мы приехали, — донесся до ее затуманенного сознания голос. — Хорошо, — вяло отозвалась Кристина, устраивая отяжелевшую голову поудобнее на чем-то мягком. — Кристина, — повторил голос настойчивее.       Она вздрогнула всем телом и тут же выпрямилась. Мир перед глазами тут же зашатался и поплыл. — Осторожно, Кристина, ты слишком слаба, чтобы так… — предупредил голос Эрика. — Да? — морщась от неприятных ощущений во всем теле, переспросила Даэ. — А по чьей вине?       Она почувствовала, как его руки легли на ее спину — он пытался помочь ей подняться. — Не нужно, — Кристина резко отодвинулась. — Я справлюсь сама.       Когда она выходила на улицу, видела, как опустились плечи мужчины, как он пытается подавить то ли слезы, то ли очередную вспышку гнева.       Не оборачиваясь назад, она направилась к крыльцу на дрожащих от долгого сидения ногах. Встретить их вышел взволнованный Жан, и, кажется, Кристина заметила вздох облегчения с его стороны, когда он увидел, что все целы и невредимы, но стоило девушке подойти ближе, а свету керосиновой лампы озарить ее заплаканное лицо, как все тайное стало явным. — Вы плакали? Кристина… — Опешивший Жан уступил девушке дорогу, не сообразив задержать ее. — Что случилось? — окликнул он ее, когда Даэ уже заворачивала за угол. — Спросите у моего жениха! — Жени…кого?