***
Домик, купленный Эриком на окраине Гётеборга, очень скоро наполнился жизнью. Кристина позаботилась о том, чтобы вещи, которые они привезли из Франции, как можно скорее были разобраны и разложены, поэтому после завтрака она отправляла Матушку Валериус и Жана на прогулку вдоль морского побережья, а сама вместе с Эриком занималась уборкой. Ей хотелось самой заботиться о доме, о своей семье, поэтому она не покладая рук трудилась, разбирая их с Эриком гардероб, сундуки с книгами, или на кухне, готовя обед, совершенно себя изматывая. И только ранним утром, просыпаясь под щебетание птиц, еще до того, как все встанут, она позволяла себе закутаться в шерстяную шаль и прогуляться по каменистому пляжу, раскинувшемуся под окнами их дома, вдыхая свежий солоноватый воздух, любуясь холодным северным морем. Морем, которым так грезил ее отец и которое она сама часто видела во снах, когда жила в Париже. Вопреки ее страхам, Эрик после свадьбы остался собой. Он по-прежнему с большим трепетом касался ее рук, с упоением целовал ее, увивался за ней, если она собиралась сделать хоть шаг за пределы дома, и все так же неуемно ворчал, случись ей с ним не согласиться или, не дай Бог, начать спорить. Особенно он бушевал, когда заставал Кристину за работой по дому, и, бранясь, отбирал у нее тряпку или ложку и сам заканчивал все дела. Когда все самое необходимое и важное было обустроено, они вдвоем стали выходить на прогулки в город. Днем они бродили по местным магазинчикам и старинным лавкам, покупая вещи для дома, обедали в ресторане, а вечер проводили в Большом театре, который местные жители называли «Stora Teatern». Эрик, не изменяя своим принципам и ненависти к своему лицу, неизменно скрывал его за черной маской, а когда не носил парик, голову прятал под черной шляпой и ходил за женой мрачной тенью. Ему доставляло большое удовольствие пугать продавцов, протягивая им деньги бледной костлявой рукой, вдруг выныривающей из длинного болтающегося вдоль тела рукава, и он всегда заливался хохотом, когда они с Кристиной, оплатив покупки, выходили на улицу. В театре он безбожно критиковал всех и вся: и неудобные кресла, и неумех певцов, и маленький зал, с тоской вспоминал свои подвалы под Парижской Оперой. Из всего он был доволен, пожалуй, только обществом Кристины, умеющей умилостивить его одним ласковым взглядом, и игрой оркестра. Ему так понравилось, как он исполнял «Фауста» Гуно, что однажды придя на концерт симфонической музыки вместе с мужем, Кристина не удивилась, когда услышала знакомые ноты — Эрик все же снизошел до простых смертных и подарил театру свое произведение, написанное неровным детским почерком, которое назвал «Морская дева». Его он посвятил, конечно же, жене. Он продолжал учить ее и никогда не облегчал ее занятия, не хвалил просто потому, что она его жена. Часто Кристина выслушивала от него нелестные отзывы, упреки, странные сравнения, но честно старалась совершенствоваться и радовалась, замечая значительный прогресс. Ей нравилось, что она может на достойном уровне озвучить произведения, которые ей нравятся, может доставить Эрику удовольствие своим пением, особенно если он в хорошем расположении духа. Теперь не только ее душа устремлялась в небо вместе с морским ветром, но и ее голос. До наступления холодов — часто поздним вечером — Эрик зажигал фонарь и они вдвоем с Кристиной прогуливались под руку по крутому берегу, о который грязной пеной разбивались волны. Кристина, балуясь, спускалась к самому морю, чтобы коснуться черных холодных гребней ладошкой и обрызгать взволнованно-сердитого Эрика. Иногда за ними увязывался Хёнке, и шустрой тенью он мелькал рядом, выискивая кого-то в кустах или траве. К великой радости Эрика, этот несносный кот больше не приносил дохлых мышей в их с Кристиной кровать, но пару раз его милая жена находила на ковре мелких рыбешек, а однажды Жану пришлось выносить на пляж живого и злого краба, который цапнул Эрика за палец. Палец тогда распух и Эрик не мог играть на фортепьяно целую неделю. Это время он провел самозабвенно поучая всех и вся. В подобных заботах и мелких происшествиях пролетел остаток лета и вся осень. Начались приготовления к зиме. Жан и Матушка Валериус тоже принимали участие в домашних хлопотах, не желая больше слышать от Кристины «Отдыхайте, я сама». Работа вчетвером шла быстрее и веселее. Хёнке, по своему обыкновению, крутился в ногах, требовал внимания и еды со стола. Колбаса ему нравилась гораздо больше его похлебки, которую Жан старательно варил каждое утро. Жизнь шла своим чередом, до Рождества оставался примерно месяц, и женщины начали планировать угощение и домашние развлечения, которые будут ждать их по возвращении из церкви. Кристина, успевшая к этому времени поднатореть в изучении родного языка, с удовольствием воспользовалась помощью доброй соседки, которая пообещала научить их с мадам Валериус готовить некоторые шведские блюда. Поначалу Кристина с большим любопытством знакомилась с новыми рецептами и, выполняя обязанности хозяйки, руководила на кухне. Но к началу декабря она начала чувствовать сильнейшее недомогание и все больше времени проводила в гостиной, сидя с книгой или рукоделием у камина, или лежала в их с Эриком спальне, стараясь не думать о том, как ее выворачивает от всех этих запахов, доносящихся снизу с кухни. — Ты не говорила мне, что заболела, — раздраженно бросил Эрик, меряя комнату резкими шагами. — Кристина, ты понимаешь, как безответственно ты себя ведешь? Сначала изматываешь себя работой, как будто ты поломойка, потом это! Ты что, хочешь умереть? Хочешь оставить Эрика одного на этой грешной земле? Тем днем Кристина чувствовала себя особенно дурно. Еще с утра у нее болела голова, и девушка испытывала раздражение и легкую обиду из-за того, что Эрик не разбудил ее перед тем, как отправиться на почту и рынок. Но если тогда ей удалось успокоить себя чашкой ромашкового чая, то теперь все накопленные и с трудом сдерживаемые чувства прорвались градом слез, сквозь который она даже не смогла объяснить перепугавшемуся мужу, что с ней происходит. Врач, которого Эрик привел из города, не сразу понял, что случилось, а Эрик на пока еще ломаном шведском не сумел как следует объяснить, и доктор начал осматривать его лицо, решив, что его пациент потерял нос в результате какого-то досадного случая и жалуется именно на это. И только слабый женский голосок, донесшийся из вороха одеял на постели, избавил бедного доктора от потока брани, который Эрик едва не обрушил на его голову. — Gå ut genom dörren! Ut genom dörren nu! * — врач вытолкал взбешенного и недоумевающего Эрика за дверь и захлопнул ее прямо перед его носом. Через десять долгих минут, за которые на голове Эрика успело поубавиться волос, дверь наконец открылась. Врач коротко кивнул и сказал по-французски: — Я буду навещать вас раз в неделю, проверять самочувствие вашей жены. — И пресекая все попытки Эрика задать вопросы, он вскинул руку. — Идите к ней, о таких вещах должна сообщать жена, а не врач. Кристина, измученная симптомами, обессиленная, чувствовала себя невообразимо счастливой. В день ее свадьбы она думала: «Разве возможно чувствовать так сильно, так много?» Ей казалось, что ее сердце не выдержит всех тех чувств. Но оказалось, что возможно. Можно чувствовать гораздо больше, гораздо глубже, и с каждым днем она убеждалась в этом все больше. А теперь эта счастливая новость… Она положила руку на пока еще плоский живот и мечтательно прикрыла глаза, пытаясь осознать — ее малыш. Их с Эриком. Плод их любви, нежности, заботы друг о друге. Не это ли наивысшая радость в мире? Не это ли Божественное благословение? Их дом всегда будет наполнен светом, добром, нежностью. О, как они прекрасно заживут, как будут счастливы! А как обрадуется Эрик, у которого было так мало счастья в жизни! Мысль о возможных реакциях Эрика остро кольнула Кристину и вернула ее к реальности. Эрик никогда не беседовал с ней о детях, никогда не говорил, что хочет их. А если нет? Боже, а если он не любит детей? Кристина было приподнялась на локтях, желая поскорее встать, позвать мужа, развеять сомнения, но подкатил новый приступ тошноты, и девушка снова откинулась на подушки. Но ведь он не мог не знать, что у супругов рождаются дети и так бывает. Это обычный ход вещей, разве нет? Эрик определенно должен был хотя бы догадываться, учитывая, что они были близки почти каждую ночь. А что если теперь Эрик ее разлюбит, что если не захочет ее видеть? — Кристина! — его сердитый голос, донесшийся из дверей, заставил девушку задрожать с новой силой и закрыть лицо руками. — Почему этот болван отказался говорить со мной? Что это еще за фокусы? Она почувствовала, что ее муж навис над ней угрожающей тенью, но ничего не могла поделать с охватившим ее испугом и нервной дрожью, пробиравшей ее. — Кристина? — теперь Эрик звучал встревоженно. — Кристина, что случилось? Его сильные руки ухватили ее за плечи. — Тебе плохо? Что сказал тебе этот шарлатан? Кристина шумно всхлипнула и обняла мужа за шею, вынуждая его опуститься к ней на постель. — Что такое? Ты плачешь? Это из-за того, что он тебе наговорил? Говори! Что он сказал? Ты больна? Кристина понимала, что поступает дурно, продолжая молчать, но она никак не могла успокоить свой внезапный приступ страха и грусти и внятно сформулировать то, что должна сообщить мужу. А еще у нее не хватало смелости. Да она умрет в ту же секунду, когда увидит, как Эрик скривится от отвращения. Ее сердце навсегда будет разбито. — Скажи хоть что-нибудь, умоляю… Обещаю, мы найдем выход, мы вылечим тебя. — Нет, нет… — она замотала головой. — Это смертельно? Кристина услышала, как задрожал его голос, и почувствовала, как напряглись его руки, обнимающие ее. — Я не больна, — шумно выдохнула она, размазывая слезы по щекам. — Это не болезнь. Это малыш. У нас будет ребенок. Тело Эрика окаменело на несколько секунд. Казалось, он даже не дышит, пытаясь осознать то, что только что услышал. — Нет. Не может этого быть… — оторопело протянул мужчина, отстраняясь от жены. От его взгляда, стеклянного и непроницаемого, сердце Кристины болезненно сжалось и слезы хлынули новым потоком. — Можешь не беспокоиться! — зло воскликнула она, ударяя его ладошкой в грудь. — У меня есть собственные сбережения, я сниму комнату и сама воспитаю своего ребенка. Раз он тебе не нужен… Стоило этим словам сорваться с ее губ, Эрик набросился на Кристину, одной рукой хватая ее запястья и перехватывая ледяными пальцами другой ее подбородок. — Ты сообщила мне такую радость и тут же отбираешь? Ты жена Эрика, а это ребенок Эрика! Ты не можешь уйти, не можешь оставить меня, забрать у меня мою жизнь! Из его глаз брызнули злые слезы. — Эрик ведь тебя так любит… Так любит. Все было так чудесно, так хорошо. О-о, Эрик ведь говорил, что никогда не покинет свою маленькую прелестную жену. Эрик будет ночевать под вашей дверью, будет следить за тем, как проходит ваша жизнь. — Он встряхнул девушку. — Эрику нужна его жена и нужен его ребенок… Неужели я настолько тебе противен? Неужели… — Пожалуйста, прости меня! — перебила его Кристина, накрывая его бледные губы ладонью. — Эрик, я не знаю, почему сказала так. Ты выглядел таким недовольным… Я решила, что ты не рад и что ты меня больше не любишь. — О, Кристина… — мужчина нервно хохотнул, прижимая заплаканную жену к своей груди. — Как Эрик может разлюбить Кристину? Как Эрик может быть не рад такому чуду? Что меня пугает, так это мое лицо. Кошмар, который может передаться ребенку и преследовать его всю жизнь… Только это. — Все будет хорошо, я тебе обещаю, мой дорогой, мой любимый, — зашептала девушка, ластясь к нему. — Мы будем любить нашего малыша, каким бы он ни родился, какой бы путь для себя ни избрал. — Ты не уйдешь от меня? — на всякий случай решил уточнить Эрик, целуя жену в шею. — Никогда.***
Роды, как и предсказывал врач, были тяжелыми. Худенькой маленькой девушке пришлось непросто, и Эрик, на протяжении всего времени сидящий за дверью, изнывал от ужаса и сострадания, слыша крики своей жены. Он был готов оторвать руки врачу и всем, кто взялся ему помогать, но вся его злость испарилась, когда, войдя следом за повитухой в комнату, он увидел блестящее от пота, измученное, но счастливо улыбающееся лицо Кристины. Сына, родившегося в конце сентября, назвали Оскаром. Белокурый, как его мать, малыш смотрел на окружавший его мир ясными голубыми глазками, постоянно распахнутыми от удивления, и радостно смеялся, когда Эрик, охваченный радостями отцовства, возился с ним, показывал сыну игрушки, которые мастерил сам. Первые дни материнства проходили для Кристины тревожно. Эрик запрещал ей вставать с постели, а сына приносил совсем ненадолго, объясняя это тем, что девушке необходим отдых для восстановления. — Ну-ну, не делайте такое сердитое лицо, моя дорогая. Вся эта строгость для вашего же блага. Я надеюсь, она мотивирует вас скорее поправиться, — объяснял он, забирая маленького Оскара от груди матери. Кормила Кристина сама, решительно отказавшись от всех поступивших предложений взять в дом кормилицу. Ее мать выкормила ее, и Кристина не могла себе представить, чтобы чужая женщина взращивала теперь уже ее сына своим молоком. Следуя этому же принципу, она отказалась от няни и встретила поддержку в лице мужа. Они не вращались в свете, не путешествовали, вели тихую размеренную жизнь, зачем им няня? Оба образованные, культурные, родители сами могли воспитать и научить своего драгоценного сына всему, что нужно. А если бы им захотелось отлучиться, устроить свидание, погулять по городу, Жан и Матушка Валериус всегда были рады присмотреть за Оскаром, которого воспринимали не иначе, как внука. Кристина самозабвенно отдавала себя воспитанию сына. Невозможно было найти более внимательную, чуткую, добрую и ласковую мать, чем она. Она брала его с собой к морю, показывала насекомых и рыб, мелких зверушек, учила читать, рассказывала ему сказки, доставшиеся ей в наследство от отца, и постоянно ему пела. Эрик, наблюдая за тем, как его возлюбленная прогуливается с бодро вышагивающим по дорожке сыном, иной раз не решался нарушить их святое уединение, и, не скрывая слез искреннего счастья, набрасывал схему новой игрушки, нового предмета мебели, нового… Сам Эрик учил малыша по-французски, очень аккуратно, надеясь привить ему понимание второго языка. Это он научил его читать и понимать ноты, он сажал его на колени и позволял нажимать случайные клавиши фортепьяно, громкие звуки которого так смешили Оскара. Он развлекал его чревовещанием, фокусами и благодарил небо за то, что наконец-то у него есть, кому показывать все его таланты и умения, употреблять их не во зло, а во имя радости, во имя любви. Заговорил Оскар рано, и несмотря на то, что своим нежным, ласковым складом характера напоминал Кристину, выражался он как отец, что стало настоящей проблемой для всего дома, раз услышавшего заковыристое ругательство, произнесенное детским голоском. Эрик, смеясь, потрепал сына по макушке, но тем вечером выслушал от жены несколько нелицеприятных замечаний. Хёнке всегда и везде теперь следовал за малышом и приглядывал за ним. Так родители были спокойны, когда Оскар оставался один в гостиной или выходил на птичий двор, который пристроил к дому Эрик. Хёнке отгонял всех гусей и уток, решивших поближе познакомиться с мальчиком, и злобно шипел на них. Эрик, всеми проклятый, отовсюду гонимый, никогда не смел и мечтать о подобном счастье и теперь с содроганием вспоминал свои ужасные мысли — силой взять Кристину в жены, удерживать ее подле себя. Бедняжка бы наверное умерла от отчаяния и отвращения через несколько лет. Но нет… Бог милостив — так осчастливить бедного Эрика!***
— Ангел мой, я хочу еще детей… Сказано это было полушепотом одной из белых ночей, что опускались на Гётеборг летом. Белокурая головка Кристины покоилась на груди Эрика, и мужчина был не вполне уверен, что его жена на самом деле произнесла эти слова. Может, он задремал? А может, она говорит во сне? Он взглянул на часы, висящие напротив, — двадцать минут четвёртого. Должно быть, они и правда уснули, шум морского прибоя убаюкал возлюбленных. Эрик помнил, что когда они закончили, была только половина второго. — Детей?.. Кристина шевельнулась и медленно села в кровати, откидывая волосы на изящную спину. Эрик знал каждую родинку на ней, каждую он целовал. — Я хотела… Я надеялась, у нас будет большая семья. Несколько детей… Белый свет, проникающий в спальню через окно, был неспособен скрыть от глаз мужа смущение девушки. Голос ее звучал взволнованно и чуть испуганно — она всегда оставляла последнее слово за Эриком, и не всегда его решения ей нравились. Эрик усилием воли подавил в себе желание снова прижать к себе жену и не отпускать до утра, до того самого момента, когда она соберется накинуть неглиже и пойти проверить Оскара в детскую. Кристина, его маленькая милая жена, хочет еще детей — от него, такого уродливого, такого… Нет, нет, нельзя позволять этим радостным, этим желанным мыслям проникать в его сознание. Он должен быть строг и сдержан, чтобы уберечь семью от беды, уберечь Кристину. — Ты же помнишь, что сказал врач: это опасно. Даже один ребенок — большой риск. Ты такая маленькая, такая хрупкая… Она обернулась к нему, и Эрик увидел, что в ее глазах стоят слезы. — Иди ко мне. Кристина послушно вернулась в его ласковые объятия, его заботливые руки, всегда дарящие такое сильное чувство безопасности, уюта. — А ты?.. Ты не хочешь?.. Эрик бережно закутал жену в одеяло, предчувствуя холодное утро. Его самого колотила мелкая дрожь от этого разговора. Он ведь ждал его, знал, что однажды Кристина поднимет этот вопрос, и боялся. Боялся, что не сможет отказать ей, поддастся слабости, ее слезам, своему собственному желанию. Да! Он хотел бы детей, много детей, большую и дружную семью. Но он уже получил от жизни больше, чем ему полагалось. Эрик боялся, что если попросит больше, это обернется невиданной катастрофой. — В первую очередь Эрик хочет, чтобы его жена была жива и здорова и чтобы у его сына была мама. Если тебе не нравится способ, которым мы… Я могу выписать из Франции… — Нет, Эрик! — перебила его Кристина, хмурясь. — Дело не в… Я просто… Я так тебя люблю. Разве можно не желать детей от мужчины, которого так сильно любишь и которому отдаешь всю свою жизнь?***
Никто не знал, как это произошло, но несколько месяцев спустя после того животрепещущего разговора Кристина узнала, что снова ждет ребенка. На этот раз Эрик не радовался, не благодарил небо за чудо. Он обнимал жену и рыдал, боясь, что этот ребенок унесет жизнь его прекрасной феи. Его обычная забота превратилась в маниакальную: он ревностно следил за тем, что Кристина ест, за тем, сколько спит и как, достаточно ли она бывает на свежем воздухе и не продувает ли ее северным ветром. Однажды вечером он перешел все мыслимые и немыслимые грани, объявив жене, что будет спать у нее в ногах, на кушетке, чтобы случайно не толкнуть Кристину во сне. — Ни разу ты не бил и не толкал меня, пока спал. Что еще за глупости? — А если это случится, что тогда? — А если завтра в дом ударит молния? А если начнется эпидемия страшного заболевания? А если?.. Эрик, невозможно жить, постоянно думая о том, что может произойти, а может и нет. Едва она закончила говорить, ее тело сотрясли рыдания, до времени копившиеся в ней, и девушка опустилась на кровать, зажимая себе рот руками. — Я д-думала, если я позволю т-т-тебе так оп-пекать меня, т-то тебе станет спокойнее, но становится хуже. А мне не нужно все это! Я хочу, чтобы мой муж просто был рядом, чтобы спал со мной в одной кровати. Эрик подошел к ней и, увидев ее лицо, не смог сдержать удивленное и испуганное восклицание. Свежие краски исчезли с ее лица, которое всегда было таким очаровательным и нежным, светившимся безмятежным изяществом и кротостью духа, — теперь же мертвенная бледность охватывала ее черты. Какую муку они выражали! А под ее прекрасными глазами залегли черные тени. — Прости Эрика, прости… — в отчаянии шептал он, прижимая ее ладони к своим бескровным губам. — Я так тебя люблю, так боюсь потерять. Эрик узнал, что у него родилась дочь, в тот момент, когда мимо него проносили жестяной таз с окровавленными полотенцами. У него подкосились ноги. Схватки начались рано утром, и весь день, до самого вечера Кристина боролась за две жизни — свою и ребенка. Ее крики, слабые просьбы — Эрик слышал все, и каждое слово, произнесенное ей, запечатлевалось в его памяти. Так страшно. Так страшно слышать, осознавать, что твоя жена, твое спасение, надежда и любовь страдает, терпит невыносимые муки, а ты не можешь ничем ей помочь, не можешь ее спасти. Мадам Валериус с утра увела Оскара на прогулку по городу — детям очень легко передаются переживания взрослых, а этого никто не хотел. Эрик же не находил в себе сил ни на что, он только сидел за дверьми своей спальни и машинально гладил устроившегося на его коленях Хёнке. Кот мурчал и сонно щурил глаза, будто бы подбадривая мужчину. Кошкам всегда известно немного больше, чем людям, разве нет? Кристина справилась и с этим. Его сильная маленькая жена выдержала все испытания, выпавшие на ее долю. Когда Эрик ворвался в комнату, она, ни кровинки в лице, держала на руках свою малютку и нежно ей улыбалась. — У тебя дочка, — прошептала она одними губами. На негнущихся ногах Эрик подошел к изголовью кровати. Он хотел что-то сказать, но слова застряли где-то глубоко в горле, его душили слезы. Жива. Жива! Как много историй он слышал о том, как женщины умирают в родильной горячке, как часто это случалось. Но Кристина… Сколько же мужества в этом хрупком на вид создании, сколько сил и смелости. Нет, воистину Бог оберегает их семью. Жена, сын, теперь и дочь, и все живы и здоровы. Дочь… Эрик опустился на колени и дрожащими руками откинул белую ткань, в которую был завернута малютка. У него вырвался вздох, полный ужаса, настоящего ужаса и боли. Проклятье… Его маленькая дочка, малышка, однажды должная стать очаровательной прелестной девушкой, как и все ее сверстницы, родилась, получив от него проклятье. Большие глубоко посаженные глаза, ее непропорционально худое тельце, тонкие синеватые губы — это все его вина, вина старого урода, возомнившего себя обычным мужчиной, обычным семьянином, который может завести обычных детей. Господи, почему она не могла родиться похожей на Кристину, почему… Девочке повезло лишь в том, что у нее был нос, прелестный маленький носик, доставшийся ей, по всей видимости, от кого-то из родителей Эрика, которых он не помнил. И все же она была такой трогательной, такой беспомощной, такой маленькой и беззащитной… Он взглянул на Кристину затуманенными от слез глазами. Уголки ее губ, приподнятые в ласковой улыбке, медленно опустились. Несколько секунд она с тревогой вглядывалась в лицо мужа, а затем расплакалась сама. Реакция Эрика заставила ее вспомнить о всех тех первых тревогах, которые мучили ее еще при беременности Оскаром. Он не рад, он не хотел девочку, не хотел второго ребенка… Слезы сотрясали ее тоненькое бледное тело, еще не успевшее оправиться и отдохнуть после родов. Кристина держала дочку у груди, как самую главную драгоценность мира, и все ее отчаяние, выраженное в этой позе, говорило о том, что эта мать будет до последнего вздоха бороться за своего ребенка. Эта картина отрезвила мужчину, и он осознал, что только что едва не совершил непоправимое. Несколько его слов могли убить все, что у него было, все, что было ему так дорого. Из-за чего? Из-за того, что его дочка родилась меньше обычных детей и с глубоко посаженными глазами? И он собирался высказать это Кристине, едва не отдавшей свою жизнь за то, чтобы родить ему дочь, собирался сказать матери, что его ребенок недостаточно красив… А что если он ошибался? Что если все обойдется и его дочка не вырастет похожей на него, она ведь еще такая маленькая, еще такая крохотная, невозможно ничего предсказывать. Жуткое чувство стыда окатило мужчину, ужас, ужас от того, что он своим угрюмым молчанием убивает Кристину… Неблагодарная мерзкая тварь. — Прости меня, прости. Не плачь, моя птичка, моя песенка, — зашептал он, осторожно подсаживаясь к ней и заключая ее и малышку в объятия. — Я был так испуган, так переживал за тебя. А ты снова… снова делаешь Эрика счастливым. Эрик гладил Кристину по спине, волосам, осыпал ее плечи поцелуями, пока ее дыхание не выровнялось и слезы не утихли. Он осторожно уложил ее на подушки и укрыл одеялом, не забыв его подоткнуть, боясь, как бы зимний шведский ветер не заморозил его жену. — Тебе нужно поспать. Отдыхай и набирайся сил, — промурлыкал он, целуя девушку в висок. — Мы с Ингрид пока поговорим с доктором, а потом вернемся и будем ждать твоего пробуждения. — Ингрид? — бледные губы Кристины тронула слабая улыбка. — Тебе нравится? Красивое имя для такой милой малютки. — Чудесное, — отозвалась Кристина сквозь сон, в который начала проваливаться.***
Вопреки опасениям Эрика, Ингрид росла обычной девочкой, без каких-либо видимых изъянов, разве что поначалу она была несколько болезненной, что доставило Кристине немало хлопот. Малышка весила меньше положенного, много и громко плакала, постоянно кричала, но молодая женщина, заручившись помощью мужа, мадам Валериус и Жана, использовала все свои силы, всю свою любовь и заботу и выходила дочь. Несмотря на сильную привязанность к материнской ласке, на доверчивую, нежную любовь к брату, который всюду водил за собой сестренку, играл с ней и развлекал ее, самый больший интерес девочка питала к отцу, на которого походила буквально во всем. Она тоже обладала особой одаренностью: рано выучилась читать, рисовала задумчивые картинки и с детской непосредственностью делала много мудрых замечаний всем в доме. Она долгие часы просиживала в кабинете отца, слушала его рассказы и то, как он сочиняет музыку. То, что Эрик поначалу принял за проклятие, передавшееся ей от него, оказалось даром. Неказистая, нескладная кроха превращалась в красивую девочку с густыми темными волосами, которые мама каждое утро укладывала в прическу, с большими круглыми как будто вечно испуганными глазами. Это ее трогательное выражение лица никого не оставляло равнодушным, оно же и подарило ей прозвище «оленёнок» — так ласково ее называла мама. Ингрид была девочкой спокойной и тихой, но ровно до тех пор, пока кто-нибудь не переступал ту опасную грань, которую все прозвали «точкой кипения Эрика». Унаследовав от отца его временами вздорный нервный нрав, приветливая юная фрёкен превращалась в настоящую фурию во мгновение ока, стоило чему-нибудь выйти из-под ее контроля. И если пока она была маленькой, Оскар заявлял, что всегда будет защищать сестру, как настоящий рыцарь, то когда она подросла, стало понятно, что с большей вероятностью сестра будет защищать брата. У ее неуемного воображения не было мыслимых и немыслимых границ — внешняя задумчивость отражала ее внутреннее состояние. Она постоянно что-то придумывала, мастерила, строила, заставляя отца гордиться, а мать волноваться. Однажды она закидала мальчишек, с которыми играл на улице Оскар, галькой. В другой раз сунула одному из них за шиворот дождевых червей. Ей не влетело за все это только потому, что мальчикам было стыдно жаловаться на девочку, которая была вдвое меньше их. Но Ингрид не была жестокой, она была справедливой. Все ее поступки, все ее шалости имели определенную цель, будь то развеселить отца, поразить маму или защитить брата. Она хорошо знала, что те мальчишки, притворявшиеся друзьями Оскара, задирали его и брали в свою компанию только для того, чтобы ходить к ним в гости. Зачем беспокоить родителей, если проблему можно решить самой? Семейство в его полном составе часто ходило в театр, и пока дети с живостью смотрели спектакль, Кристина, опустив головку на плечо мужа, вспоминала, как он приглашал ее в Оперу, как она волновалась и суетилась, как смущенно краснела от его комплиментов и жарких взглядов. Вместе они прогуливались по вечерам вдоль морского побережья, Эрик рассказывал страшные истории, так пугавшие его милую жену и веселившие его детей. Не меньше отцовских дети любили слушать сказки, которые рассказывала им мама. Хором они упрашивали Кристину в очередной раз поведать им об Ангеле Музыки, который, по ее заверениям, и подарил ей ее чудесный голос, ее музыкальность, и самое главное — любовь. На будущий год они собираются поехать в Париж и провести там все лето и остаток года. Эрик обещал показать детям подвалы Оперы, провести экскурсии по музеям и по городу в целом, со скрипом он согласился с тем, что нужно навестить и Равеля, который в своем последнем письме сообщал, что недавно женился. Кроме того, Эрик собирался продемонстрировать Парижу все величие своего гения и подарить ему оперу, которую написал после рождения крошки Ларса — своего второго сына. Кристина, когда-то размышлявшая о существовании крайней степени счастья, теперь не сомневалась, что такой не существует. Все зависит от глубины человека, от его душевной чуткости и доброты. Она и Эрик обязательно станут еще счастливее, обязательно. И в таком же счастье они проживут еще долгие-долгие годы рука об руку, окружая друг друга самой нежной заботой и любовью, на какую способны человеческие сердца.