Ели влюбляются в звёзды

Чимин забегает внутрь с мороза: с раскрасневшимися, румяными щеками, инеем на воротнике и с детской радостью в глазах. - Тэхен-и! Почты не было? – с порога кличет он, наскоро стуча ботинками об порог и подходя к прилавку. - Эй-эй, поаккуратнее, я только что пол помыл! Вон, уже наследил! Тэхён лениво потягивается, вставая с насиженного, нагретого места, поправляет свитер и подходит к деревянному стеллажу. Недолго роется среди пакетов и кульков и достает небольшой сверток. - Эй-эй-эй, куда ручонки потянул? А расписываться кто будет? - Бука! Чимин дует губы, но всё же щелкает ручкой и начинает заполнять бланк. Пыхтит, выводит буквы, чуть ли не язык высовывает от старания. В тепле щёки его становятся еще розовее. Иней на ресничках тает, крошечные капельки блестят вокруг глаз, точно бисер. - Готово! Чимин отдает листочек Тэхену, протягивает вперед ладошку и выжидающе смотрит. - А теперь – посылку! - Ой, да пожалуйста, как будто мне оно надо... Чимин жадно выхватывает сверток из рук работника почты. Тэхен посмеивается и усаживается на прежнее своё место, притягивая к себе кружку с недопитым чаем. - Ой, а у тебя ножниц нету? - Посмотри за прилавком, мне лень подниматься. - Фу, какой ты скучный! Тэхен отхлебывает чаю и испод ресниц наблюдает за гостем, спешно разрывающим жесткую бумагу. -Ах!.. - Чимин восторженно выдыхает, глядя внутрь. Глаза его блестят, лучатся светом. - Ну, и что там на этот раз? - Тебе все и скажи, любопытный! - дразнит Чимин. Быстро-быстро заворачивает упаковку обратно и прижимает драгоценный свёрток к груди. - Завидуй молча. - Было бы чему! Чимин гордо задирает носик вверх. Улыбается до ушей, светится весь, как будто солнце проглотил. - Я позвоню? – указывает он на таксофон на стене. Тэхен закатывает глаза. - Господи, звони своему женишку сколько влезет, главное, заплати! - Ой, да иди ты! Чимин показывает язык и подходит к таксофону. -У тебя, Тэхен... Металлическая коробка проглатывает одну монетку за другой, и те ударяются о жестяное дно глубоко внутри. - …с возрастом... Кнопки набора быстро стучат. Чимин делает паузу, чтобы свериться с маленьким засаленным листочком, на котором написан номер – на всякий случай. - …или от скуки на этой дурацкой работе... В трубке раздаются глухие, долгие, далекие гудки. - …совсем испортился характер. Гудок бежит по проводам, по воздуху, далеко-далеко, на километры отсюда. Еще один. И еще. Щелчок где-то там, на линии. - Алло? Голос, просочившийся сквозь тишину бодрый, молодой. Так далеко, и в то же время – так близко, из черной телефонной трубки всего в паре сантиметров от лица. Шумный вздох. - Алло, а это же… Чон Чонгук? - А-а-а, Чимин-а! здравствуй! Как ты? Ты получил мою посылку? - Да, только что забрал, спасибо большое! – с придыханием лопочет парнишка в трубку, усиленно поворачиваясь спиной к Тэхёну и прикрывая рот ладошкой, будто говоря что-то секретное. – У меня всё замечательно, очень по тебе скучаем, на выходных столько снега выпало… Чимин переминается с ноги на ногу, накручивает телефонный провод на палец, щебечет что-то глупое. Отвернулся к стене, а всё равно видно, как порозовели кончики его ушей. И мордашка сейчас наверняка вся пунцовая. Тэхён хмыкает и одним глотком допивает остывший чай. *** Чайник истошно свистит. Кутаясь в серый шерстяной платок, Юнги подходит к плите и выключает газ. Снимает чайник с конфорки и разливает кипяток по железным кружкам. Вода, едва соприкоснувшись с заваркой, начинает стремительно насыщаться ярким, пунцовым цветом. В воздухе густеет аромат малины. Сладкий, летний, с едва заметной кислинкой. - Погоди, не трожь… - Айщ! Намджун дует на обожжённую ладонь. - Я же сказал. Юнги тянется к дверце морозильника и достаёт оттуда пакет замороженных ягод брусники. - Приложи, а то будет как всегда. Намджун кладёт руку на холодный пакет и облегченно выдыхает. Холод немного снимает боль от ожога. Сидящий напротив Юнги сильнее кутается платок, греет пальцы над паром, поднимающимся от кружки. Зябко. Сыро. Тусклый свет от одиноко горящей под потолком лампочки еле-еле освещает комнату: бревенчатые стены, дрова в углу, почерневшую печь, железную койку с наброшенным на неё облезлым пледом. В углу – беговые лыжи, на стене – громадная, вся испещренная пометками и булавками карта, на крючках возле двери – шуба и охотничье ружьё. Тихо. Тихо до невозможности. Не ворчит кипяток в чайнике, не капает вода из умывальника, не скребёт ель пушистой лапой по кровле, даже часы на тикают на стене – давно остановились. Замер в безмолвии радиоприёмник на столе, большой, красный и бесполезный. Откуда-то издалека, из еланника доносится долгий, протяжный, тоскливый вой. Юнги без интереса поворачивается к окну. - Волки… Намджун, наконец, осторожно берёт чашку в руки и делает глоток. Горячий чай обжигает нёбо и согревает нутро. - Как у тебя дела с этим?.. - Дела идут. - Послушай, Юнги, я просто… - Разберись лучше в себе, Намджун. Мужчина поджимает губы и делает еще один глоток. Юнги медленно встает, ковыляет к стене, натягивает шубу, не глядя берёт с тумбы сигнальный пистолет и выходит прочь. Намджун смотрит ему вслед, в окно. От окна по подтаявшему снегу тянется светлое пятно. Юнги стоит поодаль, в темноте, спиной к дому, лицом к лесу. Ночь черная, непролазная и сырая от внезапной оттепели. Дрожат на ветру продрогшие ели, устремившись пиками своими к звёздному небу. Впереди – чернеет сквозь ночь, поднимается над лесом, пытается дотянуться до небесной тьмы такая же тёмная, такая же громадная, как это небо, гора. Юнги запрокидывает голову вверх, к холодным, неприветливым звёздам. Жмурится. Глубоко вздыхает, будто шепчет что-то одними губами, туда, в эту тихую, звёздную полночь. Южный ветер вновь доносит со стороны горы протяжный волчий вой. Юнги вскидывает заряженный пистолет вверх. Красный, искрящийся сноп сигнального огня с визгом взмывает вверх, в темноту. Шипя, рассекает ночное небо рыжим своим хвостом, взрывается грохотом, эхом прокатывается по лесу, а затем – сгорает в темноте, гаснет, будто его и не было никогда. Где же ты, солнце? В какой чащобе затерялось? В какой трясине увязло? В каких горах заплутало? Где ты, солнце? - Где же ты, Чон Хосок? *** Светофор на переходе зияет красным, злым своим глазом. Итерично звенит предупредительный сигнал. Товарный поезд мчится перед глазами в ночной темноте, ревя, содрогаясь всей железной своей тушей и сотрясая воздух вокруг. От станции вдоль рощи до дома - десять минут пешком. Намджун звенит ключами в темноте и проскальзывает за дверь во втором часу ночи. В прихожей темно, лишь пробивается тонкой полоской свет с кухни. - Субин, ты чего ещё не спишь?.. - шепчет он мальчику лет шести, который сидит на табурете за кухонным столом, поджав под себя ноги. - Читаю. - А ну спать! Мальчик поднимается, берет книжку и молча уходит к себе, даже не взглянув на отца. Намджун тихонько приоткрывает дверь в комнату, молясь, чтобы петли не скрипнули. Сокджин спит на правой половине широкой кровати, прямо так, на застеленном еще с утра покрывале. Спит тревожно, поджав колени к груди. Свернувшийся клубочком в его ногах белый кот не дремлет, поднимает голову и внимательно смотрит на Намджуна своими своими янтарными, фосфорическими глазами. Одинокая лампочка ночника светит тоскливо и тускло, выхватывая из тени плечо в домашней футболке, усталый изгиб спины, чернявую макушку. Длинные тени деревьев за окном тянут руки свои в комнату, ползут по стенам, подбираются к изголовью. Намджун делает осторожный шаг ближе. Ещё один. И ещё. Паркет предательски скрипит под ногой. Намджун замирает в метре от кровати. Родинка на предплечье. Маленькая зелёная резинка, сцепившая волосы на затылке в крошечный хвостик. Голые ступни, которые сейчас наверняка мёрзнут, без носков и без одеяла. До этой спины, до этой родинки, до этих холодных ступней ему - один метр и дурные секунды. Так близко и так далеко. Кот недовольно щурится, пушистый хвост его бьётся, извивается, точно змея. Намджун уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Направляется в гостиную и ложится на диван, подложив под голову жёсткую, маленькую подушку и укрывшись покрывалом, слишком тонким и слишком коротким, чтобы согреть. Сняв наручные часы и заведя будильник, он закрывает глаза. Полудрёма подкрадывается к голове, постепенно стирая границы, размывая события прошедшего дня, забирая себе предметы в комнате, один за другим. Мысли, что вились в голове, точно змеиный клубок, распрямляются, вытягиваются, сливаются и исчезают, превращаясь, наконец, в тихий, глубокий поток, все слабее и слабее мерцающий во мраке. Темнота сгущается, обволакивая все вокруг и, в конце концов, поглощает без остатка.