™™™
В тихой квартире горит свет, с кухни доносится запах лекарств и успокоительных. На вешалке висит пальто папы и его куртка. Чонгук устало прислонился к стене, готовый рухнуть замертво от усталости и переизбытка чувств, нервов, адреналина. Мэй прибежал в прихожую, как только услышал хлопок двери. В его руке был зажат телефон, плечи, на которые накинут его обычный розовый кардиган, дрожали, как и ладони. Он с тревогой, выжившей из его лица все соки, смотрел на Чонгука, накинувшись и крепко обнимая. — Где ты был? Я.. Я не знал уже, что думать. — Мэй перевел дыхание, беспокойно оглядывая его белое лицо, бледнее, чем обычно. — Чонгук, что с тобой случилось? Чонгук прикусил губу, выдавив улыбку и сжав руки папы. — Я напутал дорогу и пришлось ходить кругами. — не краснеет, отчасти правду говорит, ведь до дома был час ходьбы, содравший ему ноги. Мэй хмурится, но молчит, принимая пакет с лекарствами. Он знает, что его мальчик разбит внутри и снаружи, но помочь ему не позволяют. — Ты замерз, — сказал Мэй, делясь теплом своих ладоней. — Переоденься и быстро пить горячий чай. Чонгук слабо улыбнулся, проходя в свою комнату. Кровать у стенки была застелена пушистым белым одеялом, на тумбе рядом включена настольная лампа и лежит книга «Дневники» Франца Кафки. Он бросает домашнюю одежду на кровать, оседая и смотря в одну точку, сжав в руках растянутый небесный свитер. Если бы Чонгук отдавал каплю крови за каждую мысль о Тэхёне, его тело иссохло бы давно. Если бы его слезы стали росой, они блестели бы на тысячи лепестках ранним туманным утром. Если бы его чувства стали водой, они вылились бы в моря, затем в океаны. Чонгук ненавидит их сильнее, чем демона, ненавидит все, что он заставляет чувствовать, его власть над собой, его влияние, невозможность высечь его из сердца. Хантер топтал в грязь все светлое, что есть в нем, его эмоции, его готовность умереть за него — отголосок насмешливой шутки. Чонгук хочет спасти того, кто не хочет вырваться из клетки собственной жестокости к себе и миру. Чонгук хочет осветить его тьму, вырвать из нее потерянную душу демона и заставить умершее сердце забиться вновь. В ритме со своим, кожа к коже, вены в вену. Раскат грома ударяет в стекло, сквозь шторы видны густые тучи и сильный дождь. Он выдыхает переживания, удавкой стягивающие глотку, и идет на кухню, кутаясь в теплый свитер. Мэй с улыбкой смотрит на него, расставив на столе ужин и разливая чай. Чонгук садится на высокий стул, ковыряясь вилкой в тарелке: комок в горле тяготит, желудок наполняет так, что от вида еды мутит. Он хочет спросить про отца, вернулся ли он сегодня, но ответ и сам знает. Волнение за него сдавливает грудь, там, где сердце беспокойно бьется, побаливая за него каждый миг. И расстраивать папу переживаниями еще больше не хочет совсем. Мэй устало подпирает щеку ладонью, наперекор всему улыбаясь сыну и глотая горячую жидкость, вгоняющую в сон. Чонгук под надзором его съедает немного, пытаясь отвлечь обоих разговорами о школе, друзьях и мечтах о будущем. Доверяет ему больше, чем себе, но своим секретам и чувствам даст сожрать себя изнутри, только бы не выливать их на близких. — Отдохни, пап, я уберу все и доделаю уроки. — мягко улыбнулся Чонгук, растопив сердце родителя вмиг. — Не засиживайся. — произнес Мэй, поцеловав его в лоб. Чонгук прикрыл глаза: касания его — панацея для болящей души. Ночь вступала в права, дождевые капли беспощадно били о стекла, но дома было тепло, уютно. Чонгук зажал между губами кончик карандаша, в полной тиши заканчивая тест на завтра. Он собрал книги, по пути заглянув к папе, который крепко спал, и, улыбнувшись себе, пошел в комнату. Горячая вода бежала вдоль по телу, напоминала о табу, самом запретном. Чонгук ощущал, как губы дрожат, мурашки ходили по коже наперекор высокой температуре. Мысли казались водоворотом, затягивающим его обратно, как только он глотнул воздуха, понадеявшись на спасение. Они липли к нему со всех сторон, сжимали, ему оставалось только кричать, выпустить все терзания наружу, но он не мог. Чонгук был пленником собственной боли. Она давила ему на виски, резала по легким, ломала кости, не давала провалиться в сон. Он должен был жить ночью, когда она проявляла всю свою силу, обрушиваясь на него истерикой. Чонгук закрывал глаза и видел демона, его зеленые глаза тянули к обрыву, губы шептали покончить с собой. Он на грани сам, балансирует между жизнью и смертью, не принадлежа всецело ни одной стороне. Свет Чонгука горел вопреки всем его желаниям, пылал солнцем над сумрачным городом. Его подпитывала энергия близких друзей, которые все роднее, ближе сердцу. Мутные дали заносят его в мысли о папе, трудящимся и живущим ради него. Годы не щадят его тело, покрывают лицо морщинами — Чонгук поцеловал бы любовно каждую из них. Они — его напоминание о том, что должен обнять, пока еще есть время. Ураганы мыслей крутятся вокруг отца, который до сих пор не вернулся. Каким бы разбитым и сломленным он ни был, какие бы рыдания и горечи ни доставлял семье — они его любили. Он был таким не всегда: Чонгук помнит его лучшим, добрым, веселым, чутким, родным. Жизнь сломала его по деталям так, что не склеить, не зашить, не исправить. Они протягивали руку помощи, но отец из ямы вытаскивать себя не хотел, погружался в подземелье все глубже, пытаясь себя потерять и быть забытым всеми. Чонгук протяжно вдохнул, выпутываясь из этих размышлений, стреляющим в самое больное. Из дыры в бездну: мысли теперь ходят ходуном вокруг главного проклятия в его жизни. Его «недоненависти» и посмертной зависимости. Минуты растягиваются в вечность; Чонгук дремлет на час, чтобы снова проснуться, обливаясь потом от кошмаров. Хантер владеет его сознанием, разрывая на части мрачными снами. Чонгук переворачивается на бок, мелко подрагивая и разлепляя глаза, когда на всю квартиру раздается трель домашнего телефона. Тело дрожало в холодке от недосыпа. Он накинул на плечи персиковый кардиган поверх пижамы, идя в гостиную. Мэй стоял у комода с телефоном, прижимая его к уху и говоря сонное «да, это я мистер Блоссэм», хмурясь все больше. Комната была приглушенно освещена лампой на тумбе, на стене мерно ходили часы. Чонгук подошел к родителю, кутаясь в кардиган и вслушиваясь в речь на том конце провода. — Ваш муж стал жертвой случайной аварии на проспекте, он был в нетрезвом состоянии. Приезжайте на опознание тела. Мэй роняет трубку на пол, грохот режет слух, сотрясая тишину. Он приоткрыл рот, качая головой, его глаза наливались слезами, душу затягивало в дыру из боли. Ноги Чонгука подкосились, он забыл, как вдыхать, сердце обливалось потоками крови от каждого слова. Оно затихало, его биты умирали, треть его оторвалась, разорвалась на куски и опала в мертвые руки отца, который сжать их больше не сможет. Не посмотрит снова в глаза, не тронет, не улыбнется. Чонгук в вакууме слышит надрывный плач папы, одинокие слезы катятся по собственным щекам. Они исходят из порубленной в месиво души, что мечется, задыхается, иссякает. Внутренности ноют, кричат, что кошмары стали реальностью, просят проснуться. Чонгук рад бы вырваться, но чувства слишком сильны, чтобы быть ложью. Кадрами из старой фотопленки проносится вся жизнь с его отцом, его мужские объятия, его обещания наказать всех обидчиков, которые дразнили в детстве. Чонгук сам ручается защитить его от любой беды, разделять с ним радости и горести, согласен никем ему стать, но только бы его пульс забился вновь. Чонгук падает на колени рядом с папой, обнимая за плечи и пряча голову у его шеи, дрожит сам каждый раз, как содрогается его согнутая спина. Утрата режет по швам, волнами свежей боли заполняет их нутро, колет иглами сердце. Они вынуждены научиться существовать с этой болью, ее не обмануть, не пересилить — только смириться, ждать, когда время водой унесет ее обратно в океаны.™™™
Призрачный туман стоит над городом, скрывает кроны деревьев, что теряют пожелтевшие и коричневые листья, уносимые сильным ветром. Кладбище заполнено серыми надгробными плитами, земля стала постелью для тел. Над одной из плит стоит Мэй с Чонгуком, смотря на имя и дату жизни мужа, утирая платком слезы. Порыв ветра сушит их сразу же, но раны на груди излечить не в силах. Чонгук прикрывает глаза, его соленые капли падают на надгробие, руки мерзнут, засунутые в карманы черного пальто. Его волосы колышутся под потоками ветров, накрывают мокрые ресницы. Запах ветхих цветов разносится по всему кладбищу, воздух отравлен смертью, пропитан им. Внутренности гниют от него, Чонгуку не по себе. Он стоит плечом к плечу с Мэем, не может поднять глаза с плиты, где навеки обрел покой его отец. Сердце без него нецелое, и никогда больше не исцелится. Чонгук глотает тяжелый ком, переводя взгляд в сторону и вяло, но с нотой мягкости улыбаясь. Чимин и Уён в черных одеяниях шагают к нему с бледными от волнения лицами. Они подходят ближе, выражая соболезнования Мэю и приобнимая его. Мэй благодарно смотрит на них, глубоко вдыхая и отходя. Чонгук кусает губы, когда Чимин и Уён обнимают его с двух сторон, обнимая обоих в ответ и позволяя себе пустить слезы. Слова кажутся пустым эхом, ненужным и глухим, их тепло ощущается глубже, легким наркозом накрывает сердце. Ветер гуляет по их волосам, вдоль позвонков и костей. Туман рассеивается медленно, в небе серо-грязные облака. Надежды на солнце нет. Они покидают кладбище, оставляя под толстым слоем почвы родных, растворившихся в вечности, нашедших себе пристанище в памяти ими любимых.™™™
В Чикаго идут проливные дожди, тучи не пропускают и проблеска света, дороги полны спешащих машин и людей, неприметно исчезающих, мелькнув на миг. Они заняты сотнями дел, забыв о главном. Они не живут — существуют. Во дворе школы ученики, прикрываясь зонтами и капюшонами, забегают внутрь. Со скамеек скатываются капли: под подошвой ботинок со хлюпом брызгаются в стороны грязные лужи. Чонгук подтягивает лямку рюкзака, глядя под ноги проходит по коридорам к шкафчику, складывая туда одежду. Чьи-то мягкие руки обнимают его со спины, и он улыбается краем губ: в нос ударили запахи сахарной пудры и кондиционера для белья, которыми всегда пахнет Чимин. Уён с улыбкой на все лицо стоит рядом, повисая на его шее и обнимая. Чонгука не было в школе три дня, не ходил бы еще сто дней, но родные стены давили непомерно, запах утраты витал в воздухе, сгущенном болью. — Ты все же пришел. — Чимин с грустью улыбнулся, сжав его плечо. Чонгук прислонился головой к шкафчику, прижав книги к груди, где ныли уродливые шрамы. Он борется с болью, пока силы не иссякнут, затем позволяет ей сожрать внутренности, грызть сердце. Устав плакать, он учится не выпускать наружу бой, гремящий в душе. Но знает, что копит тяжелый груз, что затем убьет в нем все. Все, что заставляет жить. — Я не смог бы остаться там. — выдохнул Чонгук, любовно посмотрев на друзей. — Спасибо, что не оставили меня. Уён умиленно приобнял его, переглянувшись с Чимином. — Мы твои друзья, забыл? Теперь нас раз, — он указал на себя. — Два, — затем на улыбнувшегося Чимина. — И три. — он ткнул пальцем в грудь Чонгука, заставив его тихо рассмеяться. — Ты снова сегодня останешься в библиотеке? — спросил Чимин, открывая свой шкафчик. — Да, наверстаю упущенное. — Чонгук кивнул, словив то, как Уён закатил глаза. — А я думал, это Чимин играет роль заучки. — безобидно прыснул Уён, получив толстой книгой по плечу от друга. Чонгук улыбнулся на их поведение: скучал, не понимая до этого, как сильно. — Мы посидим с тобой. — предложил Чимин, тепло посмотрев на него. Уён согласно кивнул. Чонгук мягко взял их за руки, с благодарностью взглянув в глаза. Он знает, что у самих дома куча проблем, и оставаться здесь так долго они не могут — нельзя. — Не нужно, я быстро закончу и пойду домой. — он выдавил улыбку, убедительно глянув на них. Уён цокнул, пнув его и посмотрев на электронные часы на панели школы. — Вот черт, я сбегаю за конспектами, подождите меня. — впопыхах сказал Уён, побежав верх по лестнице. Друзья смотрели ему вслед, и Чимин подошел ближе, настороженно глядя на него и говоря негромко: — В банде Хантера волнения. Тэхён ходил, как зверь на привязи. Вы не пересекались? Чонгук прикусил губу, доверяя всецело, но не зная, как рассказать про свой дикий страх, адреналин и безумное, порочное желание, вспыхнувшее в ту ночь, когда губы демона были так близко. Чимин бегал глазами по его лицу и, видя его замешательство, нежно тронул руку. — Расскажешь потом все. — произнес Чимин, и Чонгук благодарно выдохнул. — Уён убьет нас, если пропустит. — хохотнул он, накинув на плечи портфель. Чонгук откинулся от шкафчика, посмотрев в сторону, взглядом пересекнувшись с Хосоком, который проходил с Джином и Юнги. Чонгук пятится от огня, горящего в его глазах, обжигается им на расстоянии. Он опускает глаза: иметь с ним общего хочет ничего. С лестницы к ним бежит Уён, впопыхах не рассчитав скорость и, споткнувшись на последней ступени, летит на Хосока. В холле повисает тишина. Чонгук и Чимин рванули к другу, который оказался в крепких руках, успевших подхватить. Учебники Уёна были разбросаны по полу, создав громкий шум. Он цепко сжал куртку Хосока, испуганными глазами бегая по его лицу. Грей окинул его коротким взглядом и, нахмурившись, просто отпустил. — Не видишь, куда прешь? — рявкнул он. Уён вскинул голову, выпрямившись. Чимин тронул его за плечо, прося не нарываться. — Пошел к дьяволу. — процедил Уён, сжав губы. Хосок презрительно ухмыльнулся, переглянувшись с довольным Юнги. Чонгук трясущейся рукой сжимает ладонь Уёна, тянет к себе. Хосок перевел на него взгляд, за секунду вспыхнувший интересом и сожалением. — Ты бы послушал ботанчика. — с усмешкой сказал Юнги, зажав между губами фильтр сигареты. — Он книжки всякие умные читает, плохого не посоветует. — прыскнул он, наглым взглядом смотря на Чимина. Джин растянул пухлые губы в ухмылке, перекатывая во рту чупа-чупс. Его выкрашенные в темно-сиреневый волосы приковывали внимание, контрастируя с бледной кожей. Он холодно осматривал одноклассников, задержав взгляд на Чонгуке. Чимин проглотил обиду от вечных издевок, глубоко в душу ее засунул. — Дым все мозги тебе затуманил. — взгляд его на миг оттаял, как если бы он хотел помочь, исправить его. Юнги пошло усмехнулся, подняв средний палец. — Клоун. — скривился Чимин, развернувшись. Уён и Чонгук пошли за ним, не слушая слов в спину. Привыкнуть к реальности теперь встократ сложнее: Чонгук ощущает неправильность своего нахождения здесь — его место в темном пространстве, где нет материи и начала. Только он и пустота, только он и полный контроль над мыслями, чувствами. Чонгук трясет головой: абсурдным желаниям не суждено сбыться. После звонка он проходит в шумный класс, где на последних рядах зависла банда Хантера с ним самим. Тэхён положил одну ногу на стол, развалившись на стуле, выпускал едкий дым, зажав между пальцами сигарету. Чонгук приказывал себе не сметь, высечь мысли из головы, но проиграл чудовищно. Он посмотрел на него — циничного, бесчеловечного, агрессивного, он выстоял, вытерпел его взгляд, мутью зеленой вонзившийся в душу, раздробивший кости, смявший сердце. Чонгук раунд проигрывает: сквозь дым его глаза опаснее, от них веет холодом, леденящим кровь. Он отвернулся, чувствуя взгляд демона на себе каждой чертовой клеткой. Голову проткнули острые иглы: раздумья о том, чего хочет демон, чем его черти сведут с ума снова, отдавались эхом боли. Рядом с ним сидел Юнги, постукивая ручкой и раскачиваясь на стуле. Параллельно им были Намджун и Джин, который лежал на груди своего парня, уткнувшись в экран телефона. Хосок сидел перед ними с Дэхви, подняв глаза в тот момент, когда они зашли. Чонгук не заметил его пристального взгляда, что дрожь неприятную пустил бы по телу. — Уроды, — прошипел Уён, сев за парту с Чонгуком. — Не кипи, хуже сделаешь. Нам за сегодняшнее сполна достанется. — шепнул Чимин, севший впереди, оперевшись локтем на их парту. Уён сжал руку в маленький кулак, собираясь ответить, как кабинет сотряс возмущенный голос учителя: — У вас есть разумные объяснения тому, что вы курите прямо в классе, Хантер? — он сдвинул брови, сложив руки на груди. Банда демона с ухмылками посмотрела на него, затем на Тэхёна, который продолжал затягиваться. Чонгук, подперев висок пальцами, косо смотрел на его татуированные руки, не скрытые футболкой. От локтя вился хвост дракона, теряясь у предплечий с бугорками мышц. Чонгук завис на четких контурах тату, на медной коже, на губах, расплывшихся в усмешке. Чонгук ненавидит его поведение так сильно, что обязательно врезал бы, будь он немного храбрее, будь Тэхён немного слабее. — С чего ты взял, что мне не похуй? Его низкий бас разнесся по помещению, как бархатный ветер, смешанный с раскатами грома — угрозой в самой глубине его тембра. Чонгук прикрывает глаза: боится, что завтра учителя никто не найдет. Он пришел на работу недавно, не знает еще, в чьих руках власть над школой, кто держит людей в страхе. Тэхён лениво сделал последнюю затяжку, стряхнув пепел на пол и затушив сигарету носком тяжелых ботинок. Он стащил ногу со стола, поднявшись и выходя из кабинета. Пара любопытных и удивленных глаз провожали его широкую спину. — Тэхён Хантер, куда вы? — возмущался учитель, но его не слушали. Учитель мучительно вздохнул, смиренно поджав губы и вдруг переведя взгляд на Чонгука. — Прими мои соболезнования, Чонгук, мне жаль твоего отца. — искренне сказал он, подходя, чтобы пожать руку. Одноклассники, внимания которых он не хотел никогда, разом повернулись к нему. Чонгук почувствовал, как задрожали губы, как нервы кололи кончики пальцев. Он заметил, как демон остановился на миг от услышанного, затем вышел, хлопнув дверью. Звук заложил уши Чонгука, тревожные голоса и взгляды смешались в единый механизм, кружа голову. Он содрогнулся всем телом, когда коснулись его плеч и рук. Чимин и Уён поняли его состояние, стараясь отогнать некоторых «благодушных», подошедших поддержать. Чонгук, как муссоны, мыслями унесся за демоном, оставившим после себя густой древесный, что так влек за собой в лесную глубь. Последовать и потеряться в чаще, вдохнуть ноты хвои и коры, услышать крики перелетных птиц, лечь на траву, влажную от дождя, и никогда больше не возвращаться.™™™
По коридорам гуляли пустота и тишина — спутники перед сумерками, когда на Чикаго ложатся темно-серые тучи, сотрясая город молниями. Чонгук обещает себе не оставаться в школе допоздна, но дома хочет полностью отдаться делам, здесь заканчивая уроки, сгибая в библиотеке спину. Он сбегает по ступеням, кивая охранникам, застегивает куртку, выходя на крыльцо. Пасмурно, сыро, ветрено. Чонгук всегда будет помнить этот мрачный город именно таким. Густой дождь набирает обороты, стучит по крышам, льется из труб на асфальт. Небо грязно-антрацитового цвета плачет горькими, обильными слезами. Чонгук находит отражение своей души в нем: без единого светлого пятна, заслоненного толстыми облаками, окруженного туманным кольцом. Волосы, не прикрытые капюшоном, намокают сразу же. Чонгук вглядывается в полутьму вечера, занавесом прикрытого дождем. На парковке стоит черная бмв с горящими фарами. Чонгук ощущает, как сердце меняет темп, бьется, как бабочка в сетях. Проходя, он видит Хантера у капота, курящего бесконечные сигареты. Чонгук не сбавляет шага, взгляда его рассмотреть не может, оттого волнение ложится поперек горла. Он прокусывает губы до крови, чувствуя, как дождь капает на все лицо. Тэхён мельком взглянул на него, выпустив дым, что растворился сразу же. Он смотрел перед собой, в неизвестность, задумчиво и отрешенно. Чонгук выдохнул теплый воздух изо рта, холоднее теперь в разы из-за ауры демона. Она сгибала пополам льдом, ненавистью выжигала. Хантер обещание свое держал: гасил его свет по частицам. Чонгук отвернулся; в глотке был вечный осадок от каждой встречи с ним. Его мир сотрясался от него, шатался в припадке. Он впился ногтями в ладони, отходя все дальше от пропасти. — Больно? Глубокий голос Хантера врезается не в слух — в душу. Его тембр — любимец ее. Чонгук тормозит, грустно посмотрев на него. Ему нечем оправдать свое желание быть ближе, потому сокращает расстояние между ними, рассматривая его профиль. — Демон знает о земной боли? — Чонгук выдохнул, его баррикады с треском ломались, как и голос. — Что в тебе от человека? Тэхён повернулся к нему, глядел пристально, холодно, на самое дно зрачков и внутрь. — Облик. — произнес Тэхён. Чонгук на последних цепях держал откровение, но сдался, выпустив его наружу: — Ты считаешь мир своим врагом, не думая искать причину в себе. Кого ты видишь, когда смотришь в зеркало? — Чонгук тонет в бескрайнем зеленом океане напротив, что тянет на свое дно. — Взгляни на себя и скажи, кто ты: демон или человек. Тэхён выдыхает пепельный дым, осмотрев его сверху-вниз. Чонгук попятился бы от жесткости в его взгляде, но он же к месту приковывает. Отступить — значит сдаться на перепутье, выйти из реки, уже намочив ноги. — Много себе позволяешь, анорексичка. Грубый тон Хантера ранит, но Чонгук уже сидит на границе, стирая запретные линии. Он делает шаг ближе, в его глазах теряясь. Моросящий дождь катится по их лицам, и Чонгук на секунду смотрит на его влажные губы. — Ты боишься правды. — гнул свое Чонгук, как делал всегда до встречи с ним. В глазах Тэхёна промелькнул гнев, но лицо его не дрогнуло. Чонгук понял, что не оставил между ними ни черты. Тэхён шагнул ближе, не разрывая взгляда, током пробивающего. — Правды боишься ты, Блоссэм. Настроил теорий, что все жестокие люди — несчастные, которым нужна помощь, и пытаешься впихнуть меня под это. Хочешь спасти меня? — Хантер ухмыльнулся, глянув с ненавистью на Чонгука. — Тьму в моей душе не осветят даже тысячи твоих солнц. Чонгук задержал дыхание, демон сделал шаг навстречу — запретно, тревожно близко, дальше — в сердце. Хантер выдохнул дым ему в лицо, заставив прикрыть глаза и губами словить никотин. Токсичный дым выел воздух. — «Человек, терзаемый своими демонами, бессознательно мстит ближнему». Это было про тебя. — с горькой оскоминой сказал Чонгук, в упор смотря на него. И оба знали, что под словом «ближний» он имел в виду обычных, неповинных ни в чем людей. — Кафки начитался? — ухмыльнулся Тэхён, но затем выражение его лица стало привычно грубым. Чонгук давился холодом снаружи и внутри — с Хантером зима казалась вечной. — Ты когда-то.. — Чонгук сквозь призму табака смотрел в ледяные глаза демона. Поверить в испорченность, безжалостность, рожденную вместе с ним, не может. — Ты любил? — он вечность изучал его стальное лицо, страх растратив в этот миг. Надежды на ответ не родились, исчезли, когда Тэхён увел взгляд, оставив в нем пустоту. Чонгук посмотрел в сторону, заметив вдалеке Юнги, идущего к ним, вытирая руки тряпками. Чонгук опустил взгляд, отворачиваясь. В их молчании были мириады умерших слов, что рвали глотку, но вылезти наружу им было табу. В груди зияли дыры, которые все больше и глубже — не затянутся. В них боль от тайн и безмолвия, в них чувства бьются в истерике, разрываясь в рыданиях. — Нет. Короткий, равнодушный ответ прилетает в спину. Чонгук сжимает губы, выдыхая последние силы. Легко притворяться, что то не слезы жгут щеки, а капли дождя. Чонгук позволяет дырам стать воронкой, затянуть туда все живое, еще теплившееся в нем. Шаги его теряются в нависшем тумане, он бредет в своем ледяном материке, острыми глыбами вонзающимся прямо в сердце.™™™
Часы отбивают за час ночи, в глухой квартире раздается шум, похожий на хлопок двери. Чонгук от него вырывается из кошмаров, садясь на кровати и беспокойно-облегченно думая, что отец вернулся, как делал часто. Душа с громким стоном умирает, боль режет аорты. Чонгук застыл, как его тело, затем резко дрогнул от плача. Он прижимает ладонь к губам; пластыри сдернуты со свежих ран. Влага накрывает глаза пеленой, когда Чонгук босыми ногами шаркает по паркету, ища папу. Дверь в спальню его приоткрыта, и он встревоженно входит. Сердце сжимается в три жгута от вида Мэя, сидящего на полу в окружении их старых фотографий со счастливо улыбающимся отцом. Рядом лежит фотоальбом, который и был источником звука. Чонгук стирает слезы, пытаясь обнять папу, чья спина согнута, руки дрожа держат их свадебную фотографию. Мэй рыдает, его страдания — веревкой поперек шеи, пистолетом у виска, чтобы не видеть, не умирать от боли, разделенной на двоих. Мэй не разрешает себя тронуть, бьется в истерике, кричит, не жалея голоса и сил. Чонгук, сдерживая слезы, протягивает руки, пытаясь коснуться. Мэй вдруг замирает, сделав глубокий вдох, и бессознательно падает на пол. — Папа! — вскрикнул Чонгук, держа его лицо в своих руках, хлопая по щекам. — Папа, пожалуйста, нет! — он трогает его пульс, спокойный и едва уловимый, отчего паника пленит тело. Не сейчас. Не сейчас, когда жизнь родителя на грани. Чонгук не может позволить себе быть слабым. Он глубоко втянул воздух, трясущимися руками взяв телефон папы и набирая номер скорой. Он, запинаясь, продиктовал адрес, умоляя: — У него приступ, он умирает.. — Чонгук яро стирал слезы, подхватив папу, уложил на кровать, шепча ему без разбора: — Прошу, не оставляй меня, папа. — он крепко сжал его руки, прижавшись к ним и целуя. Время стало его врагом, убить которое мог только шепотом, только просьбами не покидать. Сирены спасением зазвучали под его окном, он резко открыл дверь, дожидаясь медбратьев с носилками. Они добрались быстро до квартиры на втором этаже, Чонгук впустил их, порываясь помочь, но его оттягивали, прося не мешать. Выключенный свет и запертая дверь, как утраченный покой и надежды на счастье, темно-серые ступени подъезда, режущая слух сирена и яркая мигалка, крупные дожди и бесконечная ночь.™™™
Приборы пищат на каждом углу, в больнице застыл запах спирта и антибиотиков, вызывающих тошноту. Чонгук проводит на скамье для ожидания бесчетные часы, но за стойкой говорят, что уже рассвело. Небо идет порознь с ним, оно родило новый день, но душу Чонгука не воскреснет. Он слушает бред врача, втирающий, что они сделают все в их силах. Чонгук безумным взглядом смотрит в стену, его вид мертвенно-бледен, губы пересохли. Он не помнит, сколько времени прошло с момента, как ему сказали о том, что папа в коме. Новость выбила из него дух, сожрала последнюю волю. Без него не проживет и секунды в этом мире, сломается, как фарфоровая кукла. Жизнь его висит на волоске, в любой момент может оборваться. Чонгуку от этого во всех нервных окончаниях больно, увидеть, коснуться, обнять не дают, колют насильно успокоительные. — Будьте сильными, крепитесь. Ему нужно время и ваша поддержка. — сказал добро врач, собираясь приобнять его за плечо. Чонгук дернул им, вставая и идя на выход. Врач с грустью смотрел ему вслед, не решаясь остановить. Чонгук полной грудью вдохнул влажный утренний воздух; над Чикаго клубился туман, дождь мелко моросил. Небо было светло-мутным, на улицах почти пусто, лишь редко проезжали машины. Он брел, не разбирая дорог, странником на чужой земле ощущал себя. Город медленно просыпался, шум его оставался позади, впереди виднелась полоса векового леса, покрытого толстым слоем тумана. Мысли выветривались под мягкими дуновениями с запада. Чонгук был в однотонной пижаме и своей куртке,на безумного похожий. Но сумасшедшие живут в своем мире, где все правильно и естественно. Он достиг лесной чащи, где кроны полуголых деревьев и массивных елей были покрыты слоистым серым дымом. Лес был в серебристо-зеленой гамме, манил неизвестностью и холодным величием. Трава приобрела темный вид, исчезнув под почвой. Бисерные капли дождя катились по коре и редким листкам, росистый туман забирался в легкие. Чонгук слился с лесом, с его душой и сердцем, проходя тропу за тропой, пока не услышал рыки волн, прибоем бьющих о скалы. Он шел на звук моря, забираясь все выше. Ветер бил по щекам, трепал волосы, но притягивал. Чонгук увидел плетенный мост, державшийся крепко между двумя обрывами. Темно-синие волны почти достигали моста, по которому шел Чонгук, подходя к перекладинам. Здесь мысли о пустоте, о жизни и смерти достигали апогея, ветер уносил с собой все сомнения, море бурлило в его жилах вместо крови. Чонгук сбросил куртку, его рукава и подол пижамы развевались. Он взглянул на серо-голубое рассветное небо, умирающее в ожидании солнца. Свет Чонгука мигает последними искрами. Образ демона перед глазами даже когда он стоит на краю пропасти. Он встает на плотные перекладины моста, без страха смотря вниз, на бурные волны, что примут его в себя. Равновесие держать трудно, перед глазами — лица, слова, смех, дым и воспоминания. Чонгук ощущает себя частью леса, воздуха, неба и моря. Шаг — и он станет их пленником, шаг — и он исчезнет из жизни тех, кого всем сердцем любил. Чонгук поднимает одну ногу, позволяя невесомости коснуться ее. Дрожь по всему телу незаметна, испаряется, как клубы дыма. Он готовит себя к вечному падению, ощущая легкость в нутре и желанную пустоту в душе. Сильные и надежные руки чувствуются на собственных, они тянут назад от бездны, вырывают из мерзлоты и черни, прижимая к груди, где бешено бьется сердце.