Туман гор Кайана

В ушах стоял гул от редких взрывов, топота пыльных военных ботинок и свиста пуль. Где-то рядом громыхали автоматы, ритмичными очередями разрезая воздух. По каске, покрытой известью от взорвавшейся стены, постукивали кусочки земли и камней, изредка отлетающие от рикошета выстрелов. — Анри, держи и усади его у угла! — прокричал один из знакомых голосов. — Давайте сюда! Стягиваемся, стягиваемся! На руках почти всех была одна и та же кровь. Много крови. Одно-два огневых попадания по бронежилету III класса защиты не сделали бы большой беды. Сломанные рёбра — максимум. Но пуля была куда большего калибра, чем мог бы выдержать бронежилет, да и целил снайпер изначально далеко не в тело. — Есть, сэр! — прокричал второй — более напуганный. — Грёбаная ворона*! — руки попытались стереть с себя кровь да струсить грязь — бесполезно. — Филлипс! Нужно быстрее отступать отсюда! Вновь прогремел выстрел, просвистела пуля, кевлар вмялся, а металлическая пластина приятно отстучала одиночный звук попадания. К счастью для обладателя бронежилета, то попадание прошло лишь по касательной, и пуля, отрикошетившая из неизвестности, полетела в неё же дальше. — Сам знаю! Двигаем вдоль восточной стены и быстрее! Дью, ты прикрываешь сзади! И проверяйте чёртовы окна! Хриплый и пропитый голос принадлежал Гранту Филлипсу Локвуду — уорент-офицеру и командующему небольшого отряда ВМС США. На счету того голоса было много трупов: сначала — шурави*, потом — хаджи*, а под конец — и чёртовы ти-мены*. Он никогда не любил смерть, по крайней мере, сам он так говорил, но отлично знал и умел организовывать с ней встречи. — Блядь! — несколько пуль под аккомпанемент громких криков на восточном языке прошили угол на стене прямо рядом с третьей парой ботинок — идущей впереди. — Они уже здесь! На два! — В здание! В здание! Хлопнула дверь со сломанным замком, ведущая в многоквартирный дом, откуда-то изнутри раздались испуганные крики гражданских. — Забегут ведь сюда, Филлипс! Только идиот не догадается! — Заткнись — я думаю! Тот день не был хорошим. Не то, чтобы хоть один денёк в Афгане или Песочнице* подходил бы для определения «стандартный хороший день», но конкретно тот день… О, он был по-особенному паршивым. До начала операции «Пронзающий наконечник» оставалось совсем немного, но ти-мены со своей партизанской войной всё не признавали своё окончательное поражение в Багдаде… Варвары. — Чё думать?! Бежать надо! — Омар не сможет бежать, сэр! — Центр, центр! Нас прижали! Восточная сторона многоквартирного дома в третьем квадрате! — Тогда!.. Тогда, может?.. Может, нахрен его?! На какой-то миг повисла тишина, изредка прерываемая отдалёнными выстрелами и нагнетаемая шумом эфира. Крепкие руки Филлипса бросили рацию, инстинктивно разжавшись и сжавшись уже в кулаки. — Да ладно тебе, старик! Мы тут как грёбаные выдры, бегущие от охотничьих собак! Ему и так пиздец через несколько минут! После непродолжительного молчания раздался громкий гул от удара по челюсти. И ещё один. Затем — крик: — За одну такую мысль… За одну мысль следует отдать под трибунал, парень! А ты её ещё и озвучил! — крепкая рука сжала подбитую челюсть и направила трусливый взор, куда было нужно. — Никого не оставлять позади! Никого! — Я… Я в порядке… — прошипело увядающее тело. — Но что делать прикажешь, а?! — зажатый собственными щеками голос звучал странно. — Этих цивов* здесь как тараканов, а ти-ублюдки вот-вот ворвутся в двери! — Что делать… Отгоняй их от двери и ставь подарочек! Не пялься на меня так, Дью, а действуй, мать твою! — пара ботинок живо зашагала в проход. — Анри, занимай оборонительную — будем отстреливаться!.. Ещё одна пуля, выпущенная откуда-то изнутри, пролетела свою короткую жизнь. Один из четырёх солдат упал замертво в тот миг. * * * «Да, то был явно нехороший день», — вспоминал я, медленно управляя грузовиком и пытаясь удержаться на туманной ночной дороге уже милю-другую. Бледно-жёлтые фары придавали пелене странный, грязно-дымный оттенок, но всё же освещали наши старые следы. Хорошо, что ещё не было дождя — хоть в этом нам ещё везло. «Кроме того, что Омар всё-таки умер, не успели мы даже начать перестрелку, — продолжал доставать меня поток воспоминаний, — так ещё и один из чёртовых цивов оказался ярым прихвостнем Талибана. Дью… Думаю, до конца своей тихой жизни, резко прервавшейся из-за какого-то наркоши, он так и думал, что был тогда прав — если бы мы бросили Омара, он бы не хромал на одну ногу, поймавшую ту пулю; не ощущал бы на себе презренные взгляды современного общества; не чувствовал бы себя… обузой? Да и Анри, что уж говорить, было бы проще. Один не стал бы физическим калекой, другой — психическим». «Я купил нам жизнь, — всё перебирал я в голове слова Смита, слушая опасную тишину леса и постукивая пальцем по рулю. — Ненавидь меня, если хочешь», — мозг выстраивал странные, очень извращённые в своей сути параллели. С одной стороны, он в чём-то был прав: мотивы Теккейта оказались не так чисты — он просто выжидал, чтобы набраться сил, убить Рона; не пощадил бы никого, кто встал на пути хотя… Хотя и вёл тех, кто «был ему не нужен», по правильной дороге. Но, всё-таки: а как бы… А как бы поступил я? Будь у меня выбор? Что бы сделал? На тот вопрос не было простого ответа. Я вёл грузовик и представлял картину впереди слабо освещённой дороги: монстр, душащий меня, предлагал мне сделку, где моя жизнь ставилась в противовес жизни того, кого он всё равно убил бы и без меня… Как бы я поступил? И Смит… Он даже не удосужился посвятить меня… даже не попытался как-то сжульничать! Ведь… Ведь и он — и он тоже считал Рональда Лео Уэйна угрозой. В каком-то смысле, между нами, оставшимися в живых, всё должно было быть просто: его поступок был логичен, а доверие было утрачено. На деле же… На деле было куда сложнее. — Эй, Фогг, — окликнул меня спустя какое-то время Смит, — не хочу прерывать ни тишину, ни твою внутреннюю дилемму, но как думаешь: что нас ждёт в Кайана? То был чертовски хороший вопрос. Что могло бы ждать? Мёртвый город? Опустевший от убийств? Пополнившийся от трупов? Что бы могло быть там такого? А если… ничего? — Не знаю… — задумчиво потянул я. — Трудно предсказать. — Именно. Телефон всё ещё у тебя? Ты же не оставил его гореть вместе с негативными воспоминаниями? — У меня. — Отлично. Раз ты за рулём — можешь дать его мне. Лучше связаться с кем-нибудь до того, как мы въедем в обитель прогресса, — мы смотрели друг на друга, но телефон я отдавать не спешил — некоторые вещи стали сложными, но другие оставались кристально ясными. — Понятно… — он развернулся к боковому стеклу и застыл, но уже через секунду вновь развернулся обратно. — Знаешь, тебе серьёзно придётся пересмотреть своё отношение к вопросам доверия, если в той деревушке всё будет не так спокойно. — Увидим. — «Увидим»… — пародийно-низким тоном повторил тот. — Инструкция о том, как с расстояния двух миль определить солдата: дневной словарный запас равен количеству выдаваемых патронов, — я обернулся на него, удивляясь то ли наглости, то ли честности. — А что? Нет, подожди, ты вообще пробовал слушать себя? Такие односложные ответы, что я… Сука! Резко переведя взгляд на дорогу, я успел увидеть пару жёлтых глаз и кучу оскаленных клыков. К честности своей должен заметить, что Смит, несмотря на его «лёгкое» отношение к смерти, был пристёгнут ремнём безопасности. Я — нет. Удар. Изображение в глазах тут же поплыло, когда мой висок встретился с ободом руля; звуки отдавались лишь глухим эхом, а большинство из них вовсе пропадало, словно утопая в наглухо закупоренной бочке. И боль — её, должно быть, было меньше всего. Страх был сильнее в разы, страх говорил: «Поднимайся. Второго шанса не будет». — …ви его!.. — слышал я через темноту. — Фогг! — голос принадлежал, разумеется, Энтони — …на газ!.. Следующее ясное мгновение: раздался щелчок ремня где-то вдали, что-то откинуло мою голову прочь от руля, а ноги — от педалей. На фоне звучал громкий, порывистый рык. Где-то я уже слышал такой. Ещё до того… До Аляски. Вновь раздался удар — более громкий, более… трещащий. Моё лицо вновь встретилось с ободом руля. Сквозь гул я слышал шум колёс, месящих грязь. Хаотичный, пугливый, очень быстрый. Но мы не пытались убежать от чего-то — мы стояли на месте… Как бы я ни пытался оставаться в сознании, через секунду к моей темноте присоединилась и тишина. * * * Пришёл в себя я посреди глубокой ночи, холодной и опоясывающей. Первое, что увидел — пар клубами выходил из моего рта. Первое, что ощутил — оледеневших ладоней я почти не чувствовал. Моё тело всё ещё сидело на водительском сидении. Из-за треснутого лобового стекла открывался отличный вид на широкий ствол ели, почти плотно прилегающий к капоту. Почти — потому что между ними застряло грузное, полностью покрытое шерстью и кровью тело. По правую руку от меня — на сидении штурмана всё так же сидел Тони, бездумно пялящийся в темноту. Весь в крови. — Хороший сентябрь, а? — как-то странно-безразлично простучал он зубами, размазав кровь на носу. — Минус семь… Или больше. В немой тишине я попытался завести двигатель — бесполезно. Машина кряхтела, словно умирающее животное, но заводиться отказывалась. Я перевёл взгляд на своего попутчика, на что тот лишь молча замотал головой: «Нет, — кивок был отрицательным. — Нет… Мы идём пешком». Дверь грузовика открылась, мои ботинки грузно впились во влажную грязь, погрязнув в ней на дюйм-другой. Две передние покрышки нашего переднеприводного автомобиля оказались искрошены в настоящий фарш, диски — помяты и треснуты в нескольких местах. На капоте было полным-полно разных вмятин, заляпанных то кровью, то землёй, но главное было у самого дерева — существо, задавленное спелеологом. Израненный, пробитый несколькими ветвями и переломанный по длине всего хребта, в нескольких дюймах от земли свисал медведь, зажатый и прижатый холодным металлом. За кровью, за настоящим алым покрывалом, окутавшим его, всё ещё была видна куча свежих ножевых ран; сам нож, застрявший между черепом и шеей, тоже был хорошо виден, но главное… Медведь был похож как раз на того, кого описывал нам Даниель: с огромной раной на грудной клетке, частично обнажающей рёбра; с разорванной щекой, показывающей клыки; без одного глаза, коего он точно не лишился, пока я был в отключке; без уха; очень большой и, что странно, очень костлявый… Он лежал там мёртвым. Вытащив нож, я вновь вернулся в машину, не сказав ни слова. Тоже долго смотрел, пялился в бессмысленную пустоту, чтобы потом, переборов трусость, спросить очередную глупость: — Думаешь, медведь был реальным?.. Сколько времени прошло, а на нём нет ни единого признака… Ни единого… И все раны… Но в тот раз промолчал сам Смит. Лишь через целые минуты я понял — он всё смотрел на нож. Смотрел и, наверняка, проигрывал раз за разом то, как ему пришлось в одиночку выходить из машины, вставать впритык и бить то костлявое чудовище, наносить удар за ударом, слушая рык, перекрывающий весь остальной мир, рискуя каждый раз попасть под ловкий, но неудачный взмах лапы — первый и последний; молиться всем богам, чтобы металл, удерживающий то чудовище, не дал слабину; чтобы сама его рука не дала слабину… даже не зная, с реальным ли медведем он сражался. — Ты как? — искренне спросил я его. Он развернулся на меня полностью, но вновь ничего не сказал. На его лице, сверху-донизу покрытом кровью, читались чистейшие шок и усталость. Он не знал, что мне ответить. Да и то, каким был бы ответ, ничего бы для него не изменило. — А ты? Все мои рёбра до единого болели; моё лицо — правая его часть, по крайней мере — ныла от удара, и мне очень не хотелось бы смотреть на себя в зеркало ближайшие пару недель; мои ноги и руки немели от холода; а в моём сердце были лишь укоры к самому себе. — Так же, — едва произнёс я, смотря на него. — Вот и хорошо, — отвернулся он в темноту. — Больно… Значит — мы живы… Если нам больно… Следующие несколько минут мы сидели в тишине. Ветер всё дул сквозь туман, донося до нас треск деревьев, очищенный от посторонних дневных шумов. За пеленой всё ещё наверняка светила луна; весь остальной мир, уверен, ждал момента, чтобы начать новый день. «Всё продолжится, — говорила нам ночь. — С вами или без вас». — Нужно идти, — Тони, затянув шину на ноге, невольно оскалился от боли. — Сможешь? А что я? Я-то всего лишь был идиотом, что в суматохе забыл пристегнуться; что вырубился, оставив своё тело один на один с тем, кому меньше всего доверял; что проспал как все моменты выбора, так и все моменты ответственности, но всё ещё был жив — мне нельзя было жаловаться, мне везло. — Да, — устало кивнул я тому. Мы оба открыли двери и спрыгнули в вязкую грязь. Туман окружал нас со всех сторон, скрывая следы шин, а сырость и влага разъедали их, разравнивая землю в неидеальный, но однообразный поток. «Не так просто», — зло шипела на нас серая стена. Но вдруг позади меня ярким лучом вспыхнул свет — спелеолог стоял и держал в руках мощный, пускай и очень узко светящий фонарь. — Взял в том домике, — зачем-то объяснился он, подходя ближе. За тем лучом он выглядел настоящим стереотипным злодеем — продажным копом, что направлял на тебя чёртову лампу, почему-то всегда стоящую на столе в комнате допросов, и всё пытался выведать всю «ценнейшую» информацию; тайной главой какого-нибудь синдиката, чьё лицо никогда не попадало в объектив камеры; человеком, что продал чужую шкуру, чтобы спасти свою, а потом бесстыже пытающемся откупиться — вся моя логика, все чувства и инстинкты говорили о том, что там, за светом фонаря стоял плохой парень. Но как только он дошёл до меня, как только поравнялся со мной — мы уже оба были за этим светом фонаря. Я ведь… был таким же, верно? Даже если учесть то, что в той ситуации не было простых решений, я всё равно оставался… соучастником? Думаю, нормальный солдат быстро решил бы для себя тот вопрос морали — принял бы самую удобную для себя точку зрения и ринулся бы дальше в бой. Но нет — не я. Не такой солдат, как я. — Думаешь, пять миль мы проехали? Я оглянулся по сторонам: мы стояли посреди грязной узкой дороги, зажатой елями и редкими степями в одинаково тёмном лесу. Проехали ли? Да даже сам чёрт не знал ответа. Я попытался достать телефон из внутреннего кармана куртки, чтобы проверить и связь, и время, но вытащил лишь помятый ударом кусок металлолома. «Вот и всё», — понеслась мысль в голове и тут же упала вместе с тем куском в грязь. — А это важно? — всё глядел я на сломанный смартфон. Смит обернулся на меня и застыл. Его рот всё ещё был приоткрыт, грудная клетка высоко вздымалась от тяжёлого дыхания, но тот вопрос… Думаю, в тот момент я действительно напоминал ему его самого. — Нет, — закрыв глаза, легко и одновременно болезненно улыбнулся тот. — Конечно, нет. Пошли. Туман окутывал нас всю дорогу. Даже хуже — он окружал. Наш небольшой фонарик — единственный источник света — был нам как лучшим другом, так и злейшим врагом. Всякий раз, как я пытался представить нас со стороны, понимал, что для любого, находящегося в том лесу, мы были словно на ладони — один блуждающий свет посреди абсолютной темноты. Ни Луна, ни звёзды, ни сама ночь не пробивались через те деревья; самого мира, как тогда казалось, было слишком мало. Но зато там было ожидание… Тянущееся резиной очень подлое ожидание, наступающее после каждого шума: «Что это было? Просто ветка? Какой-то зверёк? Смерть?» — всякий раз те долгие-долгие секунды тишины, когда ни один из нас двоих не осмеливался ступить и фута вперёд, уставившись в сторону, я думал лишь о нём — об ожидании. Смерть… точно была меньшим злом на его фоне. «Пока деревня сгорит, мы будем далеко», — то было первым, что сказал мне Смит, когда мы тронулись. Час-другой назад я видел через боковые зеркала, как в деревне мёртвые рутинно заходили в огонь, словно их новые соседи просто позвали их в гости; думал о том, как превратившиеся в прах двери впустили их в их же собственные дома, брошенные десятки лет назад; как они заходили внутрь и, наблюдая осевшую пылью вечность, горели заживо… Заживо ведь, верно? И всё то ради того, чтобы потом, набравшись сил, осознав, осязав контуры своей маленькой клетки, стать ещё большим чудовищем — духом. Ведь если мёртвые просто жили в неведении, считая себя живыми, то что было с духами? Знали ли они, что они мертвы? Что чувствовали? Страх? Жажду? Тот же охотничий азарт, что мелькал в глазах Теккейта?.. Каково это было для них — быть осознанно мёртвым? «Всё-таки, в чём-то он — тот рыжий парнишка, что и словами, и действиями своими будто олицетворял полуправду — был прав: всё это было одной большой ошибкой. Этот поход, этот перелёт, этот туман… Без этого всего было бы так хорошо…». Утро не наступало. Спустя долгие-долгие часы ходьбы по безмерно скользкой земле, на небе всё ещё было темно. «Сколько мы идём?» — спрашивал меня Энтони вечность назад, и ту вечность назад ответ уже был: «Слишком долго». Думаю, он боялся спрашивать ещё раз — наше молчание слишком затянулось… А я боялся смотреть на часы и отвечать. В какой-то мере подобное неведение даже было блаженным, желанным — лучше было не знать вовсе, чем узнать, что всё могло оказаться хуже ожиданий. Так что мы просто шли и ждали солнца, потому что вариантов было всего два: либо свет, либо смерть. * * * — Эй, Фогг, глянь-ка сюда. Нам вновь везло — светало. На моих часах было семь тридцать после полуночи, а то означало, что мы всё-таки прошли двадцать чёртовых миль, так и не повстречав на пути ни одну тварь… В какой-то момент мне даже казалось, что тот лес не закончится никогда. Но всё в этом мире конечно. Так, по крайней мере, гласила одна крылатая фраза: «Всё конечно. И всё закончится». Стоя впереди, Смит указывал пальцем на свежие следы шин, перекрывающие наши. Они шли куда-то в горы — прямиком по широкой, очень широкой дороге. — Мы близко к городу, — заключил он очевидное. — Помню этот поворот, — я невзначай взглянул в сторону гор и замер, вслушиваясь — по рассказам Дэна, многие мужики ездили той дорогой, чтобы рубить лес, но… — Тихо для такой дороги… Даже слишком. И да — следы свежие. Тони был прав, догадывался он или действительно знал — следы от наших шин содержали в себе влагу, успели скопить воду в прорезях от узоров, оставшихся на земле; «не наши» же были слишком сухими — новыми. Мы развернулись и с большой опаской пошли к городу. * * * «Тихо», — то всё ещё была единственная мысль, посещающая меня всю дорогу. Не было ни шумов, ни криков, ни обычных разговоров — только тишина, только ветер, гуляющий в знакомых ему горах. Меня преследовало какое-то странное ощущение… контраста, идеально выскобленной безжизненности на фоне того, что я помнил о том городке, пускай и видел его всего раз до того. Так выглядело спасение, да? Но оно таковым точно не чувствовалось. Мы молча прошли аэропорт. Он был всё так же пуст, как и в день нашего отбытия — весельчак-лётчик улетел в тот же день. Везунчик. Церковь, магазинчик, оружейная, почтовое отделение, школа — всё было там же, всё было на своём месте, пустовало… Я шёл по одной и той же дороге, по коей ступала моя нога два дня назад — да, но знал ли я то место, где я был?.. Нет. Тот Кайана… был другим. Его светлый и радостный близнец наверняка тоже был из тех, кому везло — он успел заскочить в улетающий самолёт. «Где же люди?» — всё хотел я спросить у Смита, но… боялся? Ни одной души, ни единого голоса, ни единого вдоха — ничего не было. «Боишься? — успокаивающе шептал во мне мой внутренний голос. — Правильно. Это ведь естественно — бояться», — но от понимания правильности вещей спокойнее не становилось. Энтони настоял на том, чтобы мы шли сразу к мэру. «Если с ней что-то не так — со всеми что-то не так. И наоборот». Возражать я не хотел ровно до того момента, пока он не постучал в дверь — за ней вновь была тишина. Нужно было сделать так ещё на первом доме. Нужно было постучаться и, проверив, бежать, услышав ту тишину. На юг, на запад, в горы — куда угодно. Я был готов пройти весь чёртов лес ещё раз, но не был готов к тому, чтобы ждать у двери. «Быстрее. Пожалуйста, быстрее», — но шаги, бесславные подлецы, не спешили раздаваться. Или же были настолько тихими, что я со своим слухом просто их не слышал. Дверь открылась. Впереди нас стояла уставшая, очень иссушённая Эмма. Как и сам город, она выглядела так, будто жизнь и гармония полностью ушли из неё, будто в ней остался мертвецки тихий, очень бездвижный в сути своей покой. Однако я был рад её видеть. Видеть, что люди ещё были, и они были живыми. По крайней мере, так было до тех пор, пока она не заговорила: — Где Даниель? — хриплым голосом спросила «миссис мэр». Но мы лишь стояли и молчали, скованные самим страхом. Кроме того, что это был явно плохой вопрос, явно странный для приветствия, так ещё и… А где же был Даниель? Нам, несмотря ни на что, несложно было сказать — его силуэт ровно за пару секунд до того, как Эмма задала свой овпрос, мелькнул прямо за её спиной. Примечание: Все нижеперечисленные слова являются сленгом американских военных. *ворона — crow (англ.), солдат-новичок, только прибывший с учений; *Ти-мен — T-man (англ.), талиб, член террористической афганской организации «Талибан»; *шурави — shuravi (англ.), афганское прозвище для военных СССР; *хаджи — haji (англ.), прозвище для почти любого представителя средневосточной культуры (чаще — афганцев, реже — иракцев); *Песочница — Sandbox (англ.), Ирак; *цив — civ, civilian (англ.), гражданский.