Варвары

от: Номер 70 кому: ________ локация: Комо, Ломбардия дата: шесть недель до операции «Миллениум»

      Дорога петляет вдоль побережья, узкая и кривая, со свежими червяками заплаток, стальными отбойниками и заборчиками из неотёсанного камня, поочерёдно сменяющими друг друга на обочинах. Справа спускаются к воде террасы виноградников и выкрашенные в оттенки бежевого домики под черепичными крышами, а слева плывут пейзажи Комо: серая водная гладь и зеленовато-жёлтые склоны гор по ту сторону озера. Кое-где — увядающие живые изгороди, впавшие в зимнюю спячку под брезентом лодки и одинокие пальмы, приунывшие на сорок шестой параллели, как в сибирской ссылке. В предгорья Альп приходит зима.       На выезде из очередной деревеньки моя напарница подбирает подвеской яму, и я говорю, подпрыгивая на сиденье:       — Пятьдесят Восемь, а давай я не буду заполнять графу «кому» сегодня? Хочу поболтать откровенно, без всех этих предосторожностей и служебных номеров.       Пятьдесят Восемь делает своё фирменное очаровательно-недоверчивое лицо: хмурит широкие брови и щурится. Радужные оболочки её глаз идеально подходят под цвет неба над Комо. Развиваю мысль:       — Ну, знаешь, как в клубе анонимных алкоголиков. Я такой говорю: «Всем привет! Меня зовут Вивул Заммит, и я работаю на британскую разведку последние пять с половиной лет». И все в твоём лице: «Хлоп-хлоп-хлоп. Привет, Вивул!». А затем делятся собственной историей.       Пятьдесят Восемь закатывает глаза и вставляет сигарету в угол рта. Другим углом ворчит:       — Всем привет. Меня зовут Гриз Тиль, и я работаю на британскую разведку последние десять лет.       — Меня завербовали в приюте, в Манкуниуме, — говорю. — Когда я остался совсем один после смерти мамы. А как ты сюда попала?       — Бежала из Европы после фашистского переворота. — Гриз поджигает сигарету. — Тем днём, когда всё это дерьмо случилось. В ноябре восемьдесят девятого Киран нашёл нас с Алёнушкой и Пикси в социальном центре Портесмуды.       Ну да, типично. Сироты — основной источник новых кадров для Ма-шесть.       — Насколько я понимаю, ты дочь римского сенатора? Никогда бы не подумал, что дочь сенатора может убивать людей для Лондиниума. Я представлял девушек из вашей среды немного иначе. Ну, знаешь, все эти семейные гнёздышки из экологически чистых материалов, элитные школы, дорогие курорты, лошадки... Скандальные истории с наркотиками и футболистами по имени Мухаммед Мухаммед, в конце концов.       Теперь выразительные брови Гриз усмехаются.       — С чего ты взял, что я убиваю людей для Лондиниума? В первую очередь я делаю это для себя. И да, я действительно училась в элитной школе, жила в доме из экологически чистых материалов и всё такое прочее. Правда, до наркотиков с мухаммедами дорасти не успела.       Белая линия двойной сплошной следует за рельефом местности между отвесной скалой и озером. Прикрытые дымкой горы и бесконечные деревеньки то появляются, то вновь исчезают за окном на фоне профиля Гриз.       — Послезавтра мне исполнится девятнадцать, — сообщаю. — А сколько тебе?       Гриз делает вид, будто производит подсчёты.       — В январе будет двадцать три. Или не будет.       Продолжаю опрос:       — Где ты потеряла зуб?       Кажется, этот вопрос её развеселил. Гриз стряхивает пепел в щель над приспущенным стеклом, одновременно полируя прореху языком.       — Где-то на границе Аравии и Сирии. Внезапный флюс застиг врасплох, щека надулась, как воздушный шарик. Местные хаджи неплохо наловчились извлекать пули и осколки, но зубы умеют лечить только путём их удаления.       Гриз захватывает инициативу:       — Моя очередь. Почему ты ни фига не похож на карфагенянина? — Она смотрит на меня оценивающе. — Скорее, на венецианца. Алёнушка с Пикси решили, что ты копия Рафаэля Бертолусси. Того оппозиционного политика, на которого мы покушались у мечети.       — Вы что, обсуждали меня?       — Конечно. — Гриз делает брови домиком. — ...Так почему не похож?       Мне бы самому знать.       В иммигрантском районе Манкуниума, более известном как Маленький Карфаген, я всегда был белой вороной: мало того что блондином, так ещё и болел за «Манкуниум Юнайтед», в то время как большинство мигрантов из Северной Африки поддерживают «Сити».       Прислоняю голову к стеклу и скрещиваю руки на груди, отслеживая бег проводов над нами. Говорю:       — Мама никогда не рассказывала об отце. Я с детства любил Карфаген и не переваривал Рим — словом, считал себя истинным карфагенянином даже тогда, когда мы переехали на Британские острова... Но я и мама общались ужасно мало и ужасно редко. В свободное от школы время я либо играл в футбол, либо окукливался над книжками про войны древнего мира, когда ситявые ловили и били меня. А мама работала почти без выходных. В трёх-четырёх местах, с раннего утра до позднего вечера.       — Би-и-или? — Гриз удивлённо вскидывает брови. — Ты ж вроде крепкий мальчик.       — Ну, — говорю, — я подкачался уже в Ма-шесть, а до того был так себе бойцом. — Продолжаю: — В конце концов мама начала пить и попала под поезд. Я так и не узнал, самоубийство это было или несчастный случай. Киран пришёл через три дня.       — Бедняжка, — жалеет меня Гриз. — Ты остался совсем один?.. Зато я на прошлой неделе встретила сестру. В Сенате. После того, как Марко завалил дуче. Он сказал, что Райк — помощница Макса Карони, губернатора Гельвеции, — в её голосе звучит раздражение. — Моя любимая старшая сестра, кумир и пример для подражания, работает на ставленника Ди Гримальдо. На врага нашей семьи. А может, и не только работает... В голове не укладывается. Даже не знаю, что думать.       Шоссе уводит нас в сторону от озера, но его серые воды всё равно можно разглядеть сквозь редкую поросль осыпающихся каштанов.       Под монотонное шуршание шин рассказываю Гриз историю про выезд в Мерсисайд на матч «МЮ». Тогда мы с парнями ошиблись остановкой и высадились, распевая «Славься Манкуниум Юнайтед», прямо в толпе болельщиков «Ливерпуля». Вооружённые битами и арматурой скаузеры преследовали нас, и даже я, вполне храбрый тринадцатилетка, едва не намочил штанишки, когда спасался бегством. Это было за четыре месяца до смерти мамы. К тому моменту она уже крепко пила и даже не заметила, что я укатил со старшими ребятами в другой город.       — А ты боялась чего-нибудь в детстве? — спрашиваю.       Гриз задумчиво дымит, удерживая руль одной рукой и подперев щёку другой.       — Да, — говорит она наконец, зажимая сигарету между пальцами. — Было такое. Первой весной в учебном центре Ма-шесть, незадолго до этого мне тоже стукнуло тринадцать. В тот день я чувствовала себя как-то странно, а после лекции по самодельным взрывным устройствам забрела в туалет и обнаружила кровь на трусиках. Вот тогда я действительно испугалась не на шутку. Страшно было. Потом, конечно, стыдно, но сначала страшно.       — Так, обойдёмся без подробностей, — говорю.       И всё-таки решаюсь задать этот вопрос:       — Ты когда-нибудь жалела о вступлении в Ма-шесть?       Отхихикавшись и выбросив окурок, Гриз в мгновение ока становится серьёзной. Несколько секунд она молча смотрит вперёд, словно размышляет, докладываю ли я Кирану о её крамольных речах.       — В первое время я тосковала по обычной жизни. Тосковала по семье. А потом как-то обтесалась и привыкла. Конечно, чем старше я становилась, тем больше задумывалась над пребыванием в Ма-шесть... Будучи частью Ма-шесть, я смогу уничтожить всех, кто причинил зло моей семье. А потом...       А что потом? Что будет после мести? Я не успеваю спросить: Гриз тормозит на усыпанной бурыми листьями обочине.       — Будь добр, подай ожерелье из бардачка, — просит.       Сегодня вторник, и кругом ни души, только белое пятнышко одинокого катера бороздит просторы Комо.       — Чьи там запчасти?       — Доры Мейер. Чьи же ещё, — отзывается Гриз.       — Нет-нет-нет. — Я встряхиваю волосами. — Пять... Гриз, этот образ дискредитирован, опасно пользоваться им снова.       И выглядит как-то не очень. Вероятно, там что-то подгнило.       — Не трусь, карфагенянин, — говорит Гриз. — Мы просто заберём нашего приятеля и свалим. На сей раз всё почти что чинно-законно. Я даже убивать никого не буду… скорее всего.       Спасибо, успокоила.       Левая стрелочка на информационном щите уводит нас обратно к озеру. «Психиатрическая лечебница Девы Марии Пионской» — написано на нём. Психиатрическая лечебница. Киран дал понять, что в эвакуации Пациента 103 заинтересованы люди из высших эшелонов власти. Мы должны доставить его в убежище, где уже обретается Марко Ди Гримальдо. Какой псих мог заинтересовать больших чинов Лондиниума?       — И кто такой этот пациент сто три? — любопытствую я, пока тяжёлые металлические ворота контрольно-пропускного пункта откатываются вбок.       Гриз прикусывает губу, делая загадочное лицо. Мерцает оранжевый проблесковый маячок.       — Один позабытый супергерой. Скоро сам увидишь.       Мраморные монахи с выбритыми макушками встречают нас, стоя на колоннах по обе стороны дороги. Гриз оставляет машину между идеально подстриженным газоном и фонтаном, видимо, отключённым на зиму. Прилетевший дождь накрапывает всё активнее, так что пациенты ползут обратно под крышу со всех углов сада. Розоватые и зеленоватые фланелевые пижамы мелькают за кустами, камнями и фонарями.       — Здрасьте, — небрежно кидает Гриз, вваливаясь в предварительно распахнутую мною дверь. — Я из АИСИ, а это синьор Да Канал из министерства здравоохранения. — Я демонстрирую фальшивые документы. Гриз говорит: — Вас должны были предупредить.       Монашка за высокой стойкой смотрит на неё поверх очков, удерживая телефонную трубку возле уха. На подбородке у неё приспущенная марлевая маска.       — Да, конечно. Мы получили запрос, — соглашается монашка, прижимая микрофон к плечу. — Подождите одну минуту, пожалуйста, я свяжусь с врачом.       Получили запрос. Даже не представляю, какой агент мог его направить. На другом конце холла умиротворяюще рокочет телевизор.       Сильвио Ди Гримальдо, наш любимый дуче, скоропостижно скончался от маньчжурского гриппа, сообщает зрителям ведущая новостей. Камера берёт общий план: армейский «Ивеко» буксирует орудийный лафет с установленным на нём гробом. Гроб накрыт государственным флагом с фасциями. Перед грузовиком марширует центурия барабанщиков, по обе стороны от лафета — знаменосцы с флагами всех провинций Римской Республики.       — Вот вам и глобализация, синьор Да Канал, — ехидно произносит Гриз в образе Доры Мейер. Она показывает зубы, опираясь локтем о стойку. — Где-то в пердях Империи Цинь говночист схавал летучую мышь, а у нас тут дуче умер.       Смерть дуче — невосполнимая утрата, говорит ведущая. Её голос одновременно пафосно-торжественный и чуточку плаксивый — именно такой, какой и положено иметь хорошей актрисе, профессионально комментирующей похороны государственных деятелей.       Когда женщина из телика начинает рассказывать о великих достижениях покойного диктатора, перед телевизором возникает мужчина в пижаме пациента. Он хохочет, тыча пальцем в траурную процессию:       — Сдо-о-ох! — кричит пациент, пританцовывая перед экраном. — Сдох, с-с-сука, пусть черти жарят тебя в аду!       Один из рассевшихся перед экраном психов молча срывается с места, чтобы поколотить оппозиционера. Нелепая драка на вытоптанном ковре продолжается до тех пор, пока миротворческие силы в лице санитаров не утаскивают обоих — врага режима и лоялиста — прочь. Третий псих мирно таращится в телик, не обращая никакого внимания на вспыхнувшую потасовку. Блестящие ручейки слёз стекают по его щекам прямо на фетровые волосы прижатой к груди куклы.       Гриз посылает мне очередную задорную ухмылку, как бы говоря: «Смотри, гражданская война в отдельно взятой психушке». Монашка за стойкой, кажется, вообще не заметила драку. Надвинула маску и невозмутимо заполняет журнал, будто ничего особенного не происходило.       Персона врача возникает позади стойки регистрации через минуту или полторы. С его седой шевелюрой вокруг блестящей лысины он походит то ли на доброго старичка из медицинского ток-шоу субботним утром, то ли на теоретика марксизма. Из нагрудного кармана халата торчат авторучка и дужка очков.       — Господа! — Мы по привычке тянем друг другу руки для пожатия, но, вспомнив про маньчжурский грипп, отдёргиваем их на полпути. — Я доктор Манчини, очень приятно. Прошу за мной.       Канал RAR3 продолжает трансляцию с похорон дуче. Одинокий псих с куклой плачет.       — По правде говоря, я рад, что вы приехали так скоро, — признаётся доктор Манчини. Пищит электронный замок, и тяжёлая дверь со щелчком открывается. — С пациентами подобного ранга одни проблемы… Ну, вы понимаете, о чём я.       Гриз многозначительно кивает в ответ. Ботинки стучат по рифлёным металлическим ступеням.       Чем ниже мы спускаемся, тем холоднее и пахучее становится окружающая среда. На выложенном кафелем нижнем уровне палаты больше напоминают тюремные камеры. Пахнет хлоркой, мочой и ещё чем-то специфическим — вероятно, лекарствами. Дневной свет в изолятор не проникает.       — Я всерьёз опасаюсь, — говорит через плечо доктор Манчини, — что оппозиционеры могли узнать, где он находится. Не далее как позавчера ночью охрана пресекла попытку проникновения на территорию больницы — хорошо, что у нас имеется высокий забор с битым стеклом, датчики и камеры видеонаблюдения. Повторюсь: я рад, что вы забираете его.       Камеры ярко освещены, в то время как снаружи царит полумрак. Койки и столики привинчены к полу, антивандальные унитазы из нержавейки дополняют скромный интерьер. Ясно, что сюда ссылают плохих парней с верхних этажей.       — Алессандро, ключ от девятой у тебя?       — От девятой? — переспрашивает названный санитар. Одну руку он засунул в карман, а в другой держит дымящуюся кружку.       — Да, именно от неё, — подтверждает доктор Манчини. — АИСИ увозит пациента.       — Давно пора. — Алессандро достаёт связку ключей и приближается к решётке. — За вами приехали, дедуля, — говорит.       Тот, кому адресованы последние слова, сидит на кровати, уставившись в пол. Череп и острое лицо Пациента 103 выбриты под бильярдный шар. Руки спрятаны в холщовых недрах смирительной рубашки. Когда он поднимает голову, греческий нос и выцветшие карие глаза рассказывают о его личности дальше больше, чем нужно.       Доктор Манчини с санитаром отходят в сторону переговорить, а моя напарница присаживается на корточки рядом с пациентом. Их лица — лица мёртвой сотрудницы АИСИ и Мануила Комнина — находятся в полуметре друг от друга. И Гриз торжественно шепчет:       — Мой император.       Шепчет, слегка обнажая зубы:       — Мы пришли, чтобы вернуть вас Европе.